– Ты не еврей? – спросил я.
– Я из Дании, – ответил он. – Турист.
– Решил помолиться?
– С утра я всегда… – у туриста были задумчивые глаза.
Дов предупредил:
– Но тут еврейский храм!
Турист приподнял задумчивую бровь.
– Разве Бог не един? – спросил он.
Мы с Довом заглянули в молитвенники.
– Господи… – задумчиво начал я.
– Прости… – закончил Дов.
Турист из Дании опустился на колено, перекрестился и, поднявшись с пола, вышел на улицу.
В открытые двери синагоги мы увидели, как в небе расслабленно потягивалось облачко, и луна, собирая последние свои силы, всё ещё серебрила город.
После утренней пробежки я подсел к компьютеру и, на всякий случай, постучал по дереву. Накануне я задумал написать новеллу об усталом мужчине, который, надеясь отыскать покой в загородной прогулке по лесу, вдруг обнаружил, что кто-то вырубил все деревья.
Первая фраза показалась мне сырой, затянутой и тяжёлой, и тогда, полагаясь на свой немалый опыт, я извлёк из нижнего ящика письменного стола бутылку коньяка и поставил её рядом с собой. Наполнив рюмку, я немного отпил. Первая фраза упорно сопротивлялась. «Ну же!» – на следующем глотке я задержался подольше…
И вдруг на экране показались Танины губы.
– Почему вы здесь? – спросил я их и отпил ещё.
Губы повторили вчерашнее:
– Прошу тебя, больше не приходи!
– Но…
– Мы не должны больше…
– Но…
– Нет! Нет! Нет! Нет! Нет!
Я подул на экран и заметил:
– Повторять нехорошие слова помногу раз не следует!
– Разве «нет» – нехорошее слово?
Я объяснил:
– В данном контексте…
Таня пошевелила губами и повторила:
– Нет! Нет! Нет! Нет! Нет!
Я ощутил в сердце щипок.
– Но… Ради Бога, объяснись!
Таня объяснилась:
– Ты слишком мужчина, и рядом с тобой я чувствую себя слишком женщиной…
– Это плохо?
– Это ужасно! Слишком мужчина и слишком женщина – это всегда плохо!
– Ты уверена?
– Когда слишком мужчина и слишком женщина – это всегда кончается плохо!
Решив, что Таня, которой уже исполнилось двадцать лет, наверно, знает, о чём говорит, я впал в задумчивость.
– Плохо кончается! – повторила Таня.
Выйдя из задумчивости, я с тоской проговорил:
– А ведь как хорошо начинается!..
* * *
За окном раскачивались ветви пальмы.
«Ну же!» – я честно старался вернуть себя к первой фразе, но вдруг взвизгнул телефон, и в трубке послышался приглушённый голос приятеля.
– Я – идиот! – сообщил он. – То есть, я отныне…
– Ты уверен? – спросил я.
– Мне только что сообщила жена.
– Ну, если…
– Что значит «ну, если…»?
– Мне моя жена сообщает об этом ежедневно.
– Правда?
– Уж поверь!..
Мой приятель задумчиво пролепетал:
– Если и тебя…
– Так что, ты не… – заключил я.
В трубке забегали короткие гудки.
Я посмотрел на пустой экран, потом на фотографию моего сына, который, пожирая мороженое, загадочно ухмылялся. «Такие, милый, дела!» – сказал я сыну и отпил из рюмки ещё.
За моей спиной раздался громкий возглас:
– Сумасшедший!
Я обернулся.
– С утра пьянствуешь? – негодовала жена.
Величавым движением руки я приподнял рюмку.
– За твоё здоровье! – произнёс я.
По губам жены пробежала улыбка, сдобренная нескрываемым сарказмом.
– Лучше бы о своём позаботился! – сказала она.
Тронутый заботой, я низко поклонился.
– С утра хлещешь водку?
Я вздрогнул – слова жены меня страшно возмутили.
– Что ты такое говоришь? – прошептал я. – Какая водка? Разве не видно, что моя рюмка наполнена слезами апостола Павла?
– Видно! – сказала жена. – Алкоголик!
– Алкоголик?.. Минуту назад ты утверждала, что я сумасшедший! Кто же я на самом деле?
– И то, и другое! Я всегда знала, что ты нас погубишь… И моя мама всегда знала… Убийца!..
Я, разумеется, признался в убийстве и сказал: «Кто-то из французов, имея в виду, видимо, тебя и твою маму, писал, что женщины либо любят, либо знают; середины быть не может!»
– Убийца! – повторила жена, а потом из детской комнаты раздался её голос: – Дани, твой папа с ума скатился!
Я отпил ещё.
– Это правда, папа? – мой сын старательно оглядел меня. – Ты скатился?
В ответ я поцеловал детскую головку и, потянувшись за слезами апостола Павла, попросил оставить меня в покое.
Дани не двигался с места.
– Разве ты не видишь, что я занят обдумыванием новой новеллы? – спросил я.
Дани покачал головой.
– Понимаю, папа, – подмигнул он мне, убегая, – я-то не сумасшедший!
Я вспомнил о моём приятеле и, подняв телефонную трубку набрал номер.
– Господин идиот?
Послышалось гнетущее молчание.
– Напоминать об этом не обязательно! – заметил мой приятель. – Не хочу!..
– А чего хочешь?
– Любить!..
– Ты тоже?
– Что?
– Ты ведь женат! – напомнил я. – Разве когда… Тоже хочется?
– Тогда хочется особенно!.. – сказал мой приятель и, тихо всхлипнув, видимо, выронил трубку.
Я подумал о Тане и наполнил новую рюмку, а потом, возвращаясь к первой фразе новеллы, постучал по дереву.
В коридоре хлопнула дверь – жена забрала Дани на прогулку.
«Идиот!» – подумал я о своём усталом герое, который надеялся отыскать покой в лесу.
Я никогда не верил в непорочное зачатие, а потому, когда моя соседка попросила отвезти её в больницу рожать, я посчитал, что это розыгрыш.
Лиде было давно за сорок, и все жильцы в нашем доме знали, что она старая дева и что, если не считать уличных кошек, в её квартирку никто и никогда не захаживал.
– Как это у тебя?.. – спросил я. У неё был большой живот, а на лице жёлтые пятна.
Закрыв глаза, она сказала:
– Я решила, что… Я думала, что…
– Это ужасно! – заметил я.
Лида открыла глаза – в них плескалась жёлтая растерянность.
– Это ужасно, что ты решила думать! – пояснил я.
– Я больше не буду! – пообещала Лида.
– Ладно, – сказал я, не отрывая взгляд от её живота, – поехали!
– Ты замечательный!
– Знаешь, тебе нельзя было думать…
– Я решила, что…
– Чёрт возьми, ты решила напрасно!..
Лида опустила голову и замолчала. Я прислушался, как поднимается лифт.
– Ты ведь тоже один… – вдруг сказала Лида.
Я молча пожал плечами.
– Одному паршиво!..
– Так, может, и мне зачать? – спросил я.
– Каким это образом?
– Ты как-то смогла…
Лида схватила меня за рукав и стала объяснять:
– Я встретила его в супермаркете. Он покупал вино, а я морковный сок.
– И после этого ты зачала?
Лида не ответила.
– Может, мне тоже купить морковный сок? – спросил я.
– Он оказался художником, и когда мы выезжали за город, я смотрела, как он рисует облака. А однажды он пригласил меня в небольшой ресторан, где я увидела, как трое мужчин целых три часа кушали, ни на минуту не отрываясь от тарелок. Эти трое привели моего приятеля в восторг, и он сказал, что гордится за человечество, которое ещё не растратило свои базовые ценности.
– А я вожу себя на концерты, – объявил я. – На днях слушал Скрябина.
– Кто это?
– Русский.
– Ты знаешь русский?
Я промолчал. Я всегда молчу, если не знаю, что ответить.
– Ты не хочешь отвечать? – спросила Лида.
– Теперь ты одна не будешь! – сказал я.
– Теперь нет… Однажды мой приятель сказал, что люди должны щедро делиться тем, что имеют…
«Мне делиться нечем! – сказала я ему. – При мне лишь моё одиночество…»
Он рассмеялся и объяснил: «Это поправимо, если на какое-то время друг к другу прижаться».
Я не знала, что сказать, и вдруг он предложил: «Можем на какое-то время пойти ко мне и прижаться друг к другу!»
Я спросила: «На какое-то время?»
Он снова рассмеялся и прошептал: «А что ты имеешь против времени?»
– Разумеется, я ничего не имела против времени и, к тому же, мне очень нравилась его улыбка, понимаешь?
– Нет, не понимаю!
– Что?
– Не понимаю, какого чёрта ты сейчас сидишь в моей машине, а не в его?..
– Я не знаю, какого чёрта? – задумчиво сказала Лида, когда мы въехали в ворота больницы.
В окно видна наша улица, и я стараюсь не упустить прихода мамы.
По средам она уходит на кладбище, где, стоя над могилкой отца, немного плачет, а потом, немного поплакав, просто стоит, только больше не плачет.
Против кладбища у меня ничего такого нет, но уж очень досадно знать, что когда-нибудь переселюсь туда и я тоже… И ещё я знаю, что тем, кому переселиться туда ещё не пришлось, приходят на кладбище просить прощенье у тех, кому уже пришлось. Иногда я представляю себе, что мне уже пришлось, а над моей могилкой, низко опустив голову, стоит Лиза из пятого «д» и просит у меня прощенье; ради того, чтобы услышать, как Лиза, которая очень больно щиплется, выпрашивает у меня прощенье, я и взаправду готов на какое-то время умереть.
