Минут пять проходит в тишине и молчании; безмолвие наконец начинает тревожить студента: может быть, о нем забыли, может быть, черная женщина, сумасшедшая или дура, позабыла доложить, и тетки сидят в каких-нибудь антресолях, а он, Павел, будет до вечера или до ночи по мраморной зале бродить?
Дряхлые и умирающие, совсем забытые, стоят у громадных окон посохшие фикусы и пальмы. «Тоже — живут и цветов не поливают», — неприязненно думает он, а в это время к нему подходит еще служанка с желтым лицом, похожим на раздавленный лимон, в черной юбке и кофте, с неприкрытыми серыми волосами, в мягких стоптанных туфлях, открывающих грубые черные чулки.
Резким голосом она спрашивает студента:
— Вы Павел Ленев?
— Да, — отвечает Павлик и оскорбленно краснеет, — я Павел Ленев, а где же…
— А я вдова генерала Хворостава, ваша тетка Аглая.
Точно пудрой покрывается розовое лицо студента. Эта старая женщина, грубо одетая служанка — вдова сенатора, владельца особняка? Как дал он маху, всему виной его молодость, теперь надо будет поправиться: в смущении он склоняется к руке.
— Пойдемте за мною в гостиную, туда придут сестрицы, — добродушно улыбаясь, говорит вдова и идет вперед. А за нею, подавленный и разбитый, пробирается студент.
Он вступает в гостиную изумрудного цвета, где все зелено, напоминает весну и цветет.
Равнодушно и устало шаркают грубые туфли по восхитительному, нежному, похожему на бархатный газон ковру. Тетка Аглая небрежно садится в изумрудное кресло, ее желтые, сморщенные, словно оклеенные пергаментом руки свисают с нежнейшего, цвета морской волны шелка на диване. Эмалевые изображения смеются в дереве кресел и столов. Такой роскоши Павел никогда не видел, и вот среди нее эта старая, грубая, она попирает стоптанными туфлями марево ковра, она смотрит на Павла внимательно-тупым, бесцветным взглядом, ожидая, что он наконец заговорит.
— Сколько времени вы ехали из вашего города? Есть ли там на улицах электричество? Замощены ли улицы и как далеко от города железная дорога? — скрипучим голосом осведомляется она и все смотрит на Павла тупым, непроницаемым, но беззлобным взглядом.
Отвечает студент на все поставленные вопросы, потом вынимает из кармана письмо и подает тетке, сказав: «А это вам от мамы, она просила передать».
Неторопливо вскрывают конверт сморщенные руки. Непроницаемые мутные глаза просматривают письмо. «Хорошо, я потом отвечу Лизе», — говорит тот же деревянный, словно неподмазанный, голос, а в это время в гостиной открываются зеленые, скрытые в стене двери, и две старые важные дамы в сопровождении бледной черноволосой девушки с блестящими, словно испуганными, глазами подходят к ним.
37
Как это ни было странно, сначала из трех вошедших Павел поглядел на старух. Были они высокие, прямые, в шелковых платьях, в наколках черного бархата. Лица у обеих были сморщенные, важные, строгие, в коричневых пятнах, с узкими поджатыми губами, со светлыми, вылинявшими глазами, которые смотрели презрительно из-под редких выцветших бровей.
Обе они шли с любопытством и без смущения; двигались неторопливо, точно ожидая, что племянник двинется им навстречу. Но не двинулся Павлик, пока они не приблизились; смущение и неожиданность сковали его движения, и только когда тетки протянули ему свои руки, сморщенные и покрытые пятнами, как лица, он попытался со всей деликатностью приложиться к ним.
По-видимому, обе тетки остались довольны осмотром прибывшего родственника. И вид и манеры Павлика представились им удовлетворительными: насколько могли, они расправили на лицах складки и опустились в кресла, обе важные, чопорные и прямые, как трости. В противоположность замужней сестре, барышни были одеты с роскошью немного смешной и старомодной. Кольца старинной работы, с великолепными изысканными камнями, сияли на костлявых и высохших пальцах. Одна любила рубины, пальцы другой были отмечены изумрудами.
Только когда уселись девы, Павел обратил внимание на третью. Это была барышня лет двадцати двух, без кровинки в лице, с глазами серны, которая испугалась. Но в противоположность взглядам, ее лицо не носило никаких следов трепета и волнения. Губы улыбались медлительно и спокойно, на лбу не тлело ни одной морщинки, да и все движения были плавны, эластичны, спокойны; темные волосы обвивали прелестной косою лоб. Шрам на подбородке несколько портил миловидность ее лица, и она, зная это, время от времени прикрывала его рукой. Испуганными глазами своими она смотрела спокойно и бесцеремонно, и это было так странно приметить в ней. Рот у нее был несколько крупен, но красивый, исполненный странной сладости.
Павлик недоумевал, может ли он приложиться к руке этой третьей, когда за его спиною проскрипел голос тетки Аглаи:
— А это ваша кузина, mademoiselle Лика Браун.
Подивился Павел: даже Англия дарила его кузинами — вот до чего любезна была к нему судьба!
Опять ему пришлось двум другим теткам отвечать, есть ли в его городе электричество и далеко ли от железной дороги вокзал? Когда объяснил он, что улицы в том городе мощеные, все три тетки ахнули и недоверчиво переглянулись. Потом из разговора выяснилось, что они думали, будто там снег лежит восемь месяцев и что все жители вместо извозчиков ездят на верблюдах. Тем же непроницаемым взглядом смотрела на Павла, пока он рассказывал, старшая тетка, а потом обратилась к кузине Лике и предложила, пытаясь сделать на лице подобие улыбки:
— А теперь ты, Лика, покажи молодому человеку наш дом.
И Лика и Павел тотчас же поднялись. Лика двигалась нехотя и лениво, Павел был рад несколько отдохнуть от стеклянных глаз тетки Аглаи, гипнотизировавших его, несмотря на их беззлобность, как глаза удава.
Они пошли по комнатам, пустынным, исполненным запаха камфары и нафталина. Только одна из гостиных была обитаема, в остальных все было затянуто в чехлы и выглядело замороженным, как консервы. В одной круглой зале, заставленной зеркалами, кузина остановилась перед большим, писанным красками портретом черноволосой женщины в тюлевом платье с желтыми лентами.
— Узнаете ли вы, кто это? — спросила Лика лениво.
Павел не узнавал. Он не отвечал даже; он все смотрел на ее красный, полный каких-то сладких теней, рот.
— Это я, — кузина объяснила не без досады. — Неужели не похожа? А рисовала тетя Наташа, та, у которой изумруды на руках.
— Да, действительно это похоже, — поспешил согласиться Павлик.
Лика посмотрела на него с сожалением, и глаза ее на мгновение
приняли выражение глаз красивей овцы, в которых нет никакой мысли.
— Я думала, что вы более пожилой, судя по тому, что о вас рассказывали, — лениво бросила она, проходя дальше.
— Кто же вам обо мне рассказывал? — вспыхнув, осведомился Павлик.
Но кузина не удостоила его ответом. В руках ее показались увесистые альбомы, и Павлик смотрел на них с содроганием. Неужели она будет ему показывать всех родственников?
По-видимому, она считала своею обязанностью занимать гостя, и уж приготовилась начать родословную, как остановило ее быстрое замечание Павлика:
— Пожалуйста, будьте любезны, бросим все эти пустяки!
Кузина Лика посмотрела на него с удивлением:
— О! — сказала она, и здесь впервые с ее лица сползла апатия. — Вот вы какой. А чем же вы хотите теперь заниматься?
— Ничем, — так же быстро ответил Павел. — Я скоро уйду.
Он покраснел, видимо решившись вконец отбросить всякую галантность, и добавил с искренностью:
— Не нравится мне, и скучно у вас.
Теперь уже Лика Браун смотрела на него во все глаза. Этот северный медведь изъясняется кратко и веско. Лицо у него было не из обычных. Внезапно она спросила:
— Послушайте, а вы не красите брови?
— Нет, а что?
— А то, что они у вас черные и лоснятся, а волосы пепельные.
— С этим ничего не поделаешь, кузина. — Павлик искренне рассмеялся. Теперь он чувствовал себя более старшим, чем эта девушка, несмотря на то, что ей было значительно больше лет.
— Если хотите, я для вас покрашусь, — сказал он иронически.
И возвела на него вдруг затеплившиеся, ставшие милыми глаза кузина и проговорила медленно:
— Нет, нет, гораздо лучше так.
Тон голоса ее был мягок и мелодичен.
Теперь они молчали, не желая занимать друг друга, и от этого на душе у обоих как-то разом потеплело.
— Странно все-таки, — сказал Павел после долгой паузы и прошелся по комнате. — Еще не будучи в этом доме, я был предубежден против него; не понравились мне тетки, все три не понравились, и вы сначала…
— А теперь?
— А теперь вы как будто не такая. Мне казалось все время, что вам скучно и лень жить… Разве это не так?
— Так.
— Вы жили когда-нибудь в Англии? Вы родились в ней?
— Родилась и жила. Восемь лет.
