Юношу немного успокоило это зрелище. Все они отступали. Значит, он не так уже виноват. Он сел и стал наблюдать за охваченными паникой повозками, которые удирали, как неуклюжие, беспомощные животные. Глядя на орущих беглецов, он преувеличивал опасности и ужасы боя, доказывая себе тем самым, что преступление, в котором его могут обвинить, по существу было самым естественным поступком. С некоторым даже удовольствием он следил за столь стремительным шествием своего оправдательного приговора.
Потом на дороге появилась колонна пехоты, невозмутимо двигавшаяся на передовую. Солдаты шли быстрым шагом. Им все время приходилось лавировать между повозками, поэтому колонна извивалась на ходу, как змея. Те, что шагали в первых рядах, отгоняли мулов штыками. Они кололи штыками и ездовых, если те были глухи к окрикам. Люди силой прокладывали себе путь сквозь толпу. Плотная голова колонны действовала как таран. Разъяренные ездовые выкрикивали замысловатые проклятия.
В требованиях расступиться и освободить дорогу чувствовалась глубокая уверенность людей в своем праве. Они шли в самое пекло. Им придется выдержать яростный натиск неприятеля. Они гордились тем, что идут вперед, в то время как остальные валяют дурака. Они отшвыривали обозных, глубоко убежденные, что так и нужно, лишь бы они сами не опоздали на передовую. Эта вера сообщала их лицам строгую сосредоточенность. Офицеры шли, вытянувшись в струнку.
Юноша смотрел на них, снова ощущая свинцовую тяжесть горя. Эти люди казались ему избранниками богов, героями. Они были так же недосягаемы для него, как если бы несли в руках огненные мечи и сотканные из солнечного света знамена. Ему никогда не сравниться с ними. Им овладела такая тоска, что он чуть не заплакал.
Он изощрялся в проклятиях по адресу той непонятной силы, того неведомого существа, которое представляется людям конечной причиной всех их бед. Оно — кем бы оно ни было — виновато в его проступке, думал он. Сам он тут ни при чем.
Стремление колонны скорее попасть на поле боя представлялось погруженному в отчаяние юноше еще более прекрасным, нежели стойкость в сражении. Даже героям, думал он, необязательно идти до конца этой длинной, забитой людьми дороги. Они могли бы повернуть назад и достойно оправдаться перед небом, не утратив уважения к себе.
Он не мог понять, из чего сделаны люди, которые так торопятся стать лицом к лицу с мрачной угрозой смерти. Чем больше он вглядывался в них, тем сильнее им завидовал, пока наконец ему не показалось, что он хочет стать одним из них. Он готов на любое усилие, повторял он себе, чтобы вылезти из своей шкуры и сделаться лучше, чем он есть. Перед ним промелькнули картины, в которых главным действующим лицом был он сам, отделившийся от себя и вместе с тем неразрывно с собой связанный: отважный воин в синем мундире готов к смертоносной атаке, колено выдвинуто вперед, сломанная сабля высоко поднята; бесстрашный воин в синем мундире, грудью принимая свирепый, грохочущий натиск, спокойно встречает смерть на высоком холме, куда устремлены взоры обеих армий. Он представил себе, как потрясающе-величаво будет выглядеть его мертвое тело.
Эти мысли вернули ему бодрость. В нем зажегся воинский задор. Слух его наполнился звучанием победных голосов. Он ощутил безумное ликование молниеносной успешной атаки. Тяжелые шаги солдат на дороге, громкие окрики, бряцание оружия слились в стройную музыку, которая подняла его с земли на алых крыльях войны. Несколько мгновений он был исполнен великолепного мужества.
Он решил вернуться на передовую. И, конечно, сразу увидел себя: вот он, запыленный, страшный, задыхающийся, прибегает на поле боя как раз вовремя, чтобы схватить за глотку черную, злобную ведьму военной неудачи.
Но тут его стали одолевать мысли о трудностях, подстерегающих его на этом пути. Он колебался, неловко стой на одной ноге.
У него нет винтовки. Не может же он воевать голыми руками, — сердито сказал он себе. Но винтовку можно подобрать. Их тут валяется несметное множество.
К тому же, продолжал он, ему ни за что не отыскать своего полка. Но сражаться можно в рядах любого полка.
Он нерешительно сделал несколько шагов. Двигался он так, словно боялся наступить на что-то, способное взорваться. Он вступил в единоборство со своими колебаниями.
Если его товарищи заметят, в каком виде он вернулся, они сразу поймут, что он постыдно струсил. На это последовал ответ, что солдаты только тогда обращают внимание на происходящее сзади, когда там появляется неприятель. В горячке сражения его лицо станет невидимым, словно под капюшоном.
Но, придумал он новую отговорку, жестокая судьба воспользуется первой же передышкой в сражении и подошлет человека, который начнет приставать к нему с вопросами. Ему рисовались недоверчивые взгляды товарищей, сверлящие его в ту минуту, когда он подыскивает лживые ответы.
Все его мужество ушло на эти препирательства. Пока он спорил с собой, его пыл угас.
Отказавшись от своего намерения, он не слишком опечалился; поразмыслив, он решил, что доводы против возвращения неопровержимы.
К тому же он начал плохо себя чувствовать. Теперь ему было уже не взлететь на крыльях войны высоко в небо. Когда человек изнурен, может ли он видеть себя в героическом свете? Юноша повалился на землю.
Он обнаружил, что мучительно хочет пить. Кожа у него на лице стала такой сухой и жесткой, что он как будто даже слышал, как она шуршит. Все кости ныли, и, казалось, от любого неосторожного движения они переломятся. Ноги были словно две сплошные раны. Кроме того, его тело требовало пищи. Это было куда сильнее обыкновенного голода. Юноша ощущал в желудке тяжесть и тупую боль, и когда он попытался встать и продолжить путь, голова у него закружилась и он с трудом сохранил равновесие. Он почти ничего не видел, перед глазами у него плыл зеленый туман.
Пока его раздирали противоречивые мысли, он не замечал дурного самочувствия, но теперь оно настойчиво заявляло о себе. Он больше не мог отмахиваться от него и вдвойне ненавидел себя за это. Полный отчаяния, он говорил себе, что сделан из другого теста, чем те солдаты, которых он только что видел на дороге. Где уж ему стать героем! Он жалкое ничтожество. Как смешны все его мечты о славе! Он застонал так, словно у него разрывалось сердце, и побрел дальше.
Линия фронта притягивала его, как свет притягивает мошку. Ему страстно хотелось все увидеть, узнать новости. Он жаждал выяснить, кто победит.
Юноша твердил себе, что, невзирая на свои неслыханные страдания, он все время мечтал о победе, хотя, — нерешительно добавлял он, как бы прося прощения у собственной совести, — разгром армии для него сейчас очень выгоден. Успех неприятеля расколет полки, и тогда, — считал он, — многие даже храбрые солдаты вынуждены будут дезертировать. Они разбегутся, как цыплята, и он затеряется в их толпе. Все они превратятся в товарищей по несчастью, и он постарается забыть, что бежал быстрее и дальше остальных. А если он сам поверит в собственную безгрешность, то, конечно, без труда убедит в ней и других.
Стараясь найти оправдание этой надежде, он говорил себе, что армия уже не раз терпела поражение, а потом, спустя несколько месяцев, встряхнувшись после кровопускания и неудач, начисто забыв о страшном крушении, как бы заново рождалась, отважная, блистательная, доблестная, полная веры в непобедимость своих легионов. Пронзительные голоса соотечественников будут некоторое время звучать плаксиво и жалобно, но для того и существуют генералы, чтобы выслушивать эти причитания. Он без всякого раскаяния готов был принести в жертву любого генерала. Раз он не знает, кто именно станет мишенью для нападок, значит и сочувствовать некому. Соотечественники далеко от фронта, а могут ли люди правильно судить о том, чего не видят? Вполне вероятно, что стрелы поразят невиновного, который, опомнившись от удивления, весь остаток жизни потратит на опровержение басен о его мнимой бездарности. Факт весьма печальный, что и говорить, но для юноши в данном случае самый лучший генерал ничего не стоил.
Если армия потерпит поражение, он, юноша, будет полностью оправдан. Более того — это подтвердит его дальновидность, благодаря которой он своевременно дезертировал. Пророк, который хочет, чтобы поверили его предсказанию о потопе, должен первым вскарабкаться на дерево: только это докажет людям, что он ясновидящий.
Юноша придавал большое значение моральному оправданию. Без этого оправдания где ему взять силы, чтобы всю жизнь носить язвящий знак своего позора? Если сердце станет непрерывно напоминать ему о его ничтожестве, он каждым жестом будет выдавать людям свое презрение к себе.
Победа армии сулит ему гибель. Если этот грохот означает, что древка знамен направлены вперед, он обречен на бесчестие. Ему придется уйти от людей и существовать в полном одиночестве. Если солдаты сейчас наступают, их равнодушные ноги топчут его надежды на достойную жизнь.
