— А, понятно, — это в честь барона. Так что он говорил? Он-то, верно, знает. Вот бы мне потолковать немножко с этим вашим мистером Леопольдом. Так что он говорил? Потому что кого-кого, а такого человека стоит послушать. Тут ты время даром не потратишь, или я уж ни черта не смыслю. Так что он говорил?
— Мистер Леопольд не очень-то разговорчив. Но Старик ни с кем больше не делится — только с ним. Про них говорят: куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Мистер Леопольд был его камердинером, когда Старик — ну, наш хозяин — был еще холост.
Джим хмыкнул.
— Понимаю я, что за птица ваш мистер Леопольд. Так что же он все-таки говорил насчет Кембриджширских?
Он только ухмыльнулся и сказал, что, по его мнению, от этой лошади нельзя ждать многого на осенних скачках… Нет, не на скачках, он сказал другое.
— В гандикапах?
— Вот, вот. Но только на его слова никак нельзя полагаться — он никогда не говорит того, что думает. Я слышала, как Уильям, это лакей…
— Ну, чего ты замолчала? Что ты слышала? Что он сказал?
— Сказал, что надеется подработать кое-что весной.
— А назвал он какие-нибудь скачки? Упомянул он Городские или Пригородные?
— Упомянул.
— Ну да, так оно, верно, и есть, — сказал Джим, снова берясь за еду. На тарелке оставался уже совсем крошечный кусочек говядины, и Джим с аппетитом прикончил его, а затем допил пиво и откинулся на спинку стула с довольным и сытым видом. Умяв грязным пальцем табак в еще более грязной трубке, он сказал:
— Очень бы мне хотелось знать, как у них там пойдут дела дальше. Ты когда возвращаешься туда? На денек приехала?
Эстер ничего не ответила, и Джим, потянувшись к столу за спичками, вопросительно на нее поглядел. Решающий момент настал, и миссис Сондерс сказала:
— Эстер не думает пока возвращаться туда.
— Не думает возвращаться? Уж не хочешь ли ты сказать, что она не довольна работой?.. Что у нее хватает…
— Эстер туда больше не вернется, — внезапно вырвалось у миссис Сондерс, — Послушай, Джим…
— Ну, ну, что там еще, выкладывай, старуха, нечего вола вертеть! О чем это ты толкуешь? Она не вернется на такое прекрасное место, где с ней так хорошо обращались? Да ты погляди на ее тряпки, чего только на ней не наверчено!
Быстро сгущались сумерки, отблески огня плясали на игрушечных собачках, наваленных на буфете. Джим раскурил свою трубку, и в кисловатом, теплом запахе табака утонул аромат горячего жира и жареного картофеля, кусочки которого еще оставались на тарелке, а от короткой черной трубочки, зажатой в зубах, распространился крепкий, тошнотворный запах высыхающей глины. Эстер сидела у огня, сложив руки на коленях: на ее замкнутом, угрюмом лице нельзя было прочесть волновавших ее чувств. Маленькие ребятишки затеяли какую-то ссору. Миссис Сондерс стояла возле Эстер; на ее лице был написан страх, она с тревогой следила за мужем.
— Ну, старуха, выкладывай! — сказал Джим. — В чем дело? Неужто девчонка потеряла место, неужто ее прогнали? Да, видать, так оно и есть. А все ее сволочной характер. Значит, как мне с ней было невмоготу, так и в деревне не нашлось охотников ее терпеть. Ну что ж, это ее забота! Если она будет бросаться такими местами, пускай пеняет на себя. А жаль, могла бы сослужить мне неплохую службу, подсказать кое-что.
— Дело не в характере, Джим. Эстер в положении.
— Что ты сказала? Эстер в положении? Вот это разодолжила, черт побери! Ну и новость, лучше не придумаешь! Я ж тебе говорил, что эти святоши из того же теста слеплены, что и все другие! Притворства только больше, вот и все. Так, значит, эта особа, которая не желала знаться с такими, как миссис Денбар, ухитрилась забрюхатеть! Ну и ну! Впрочем, ничего другого я и не ждал. Эти святоши-недотроги хуже других. Так, значит, она в положении! Ну что ж, придется ей самой выкручиваться из беды.
— Послушай, Джим, дорогой, не будь к ней слишком суров. Она могла бы тебе кое-что порассказать, и ты бы понял, что все это не так, как ты думаешь, но ты же знаешь Эстер. Видишь, сидит как каменная, словечка не вымолвит себе в оправдание.
— А я и не желаю ее слушать. Мне наплевать. Меня это не касается. Я просто посмеялся, потому что…
— Джим, дорогой, это немножко касается всех нас. Мы с Эстер подумали, что ты мог бы позволить ей пожить здесь с нами, пока не придет время ложиться в больницу.
— Ах, вот оно что! Вот откуда взялась говядина и пинта портера в придачу. Я же сразу почуял — что-то у вас тут затевается. Значит, она хочет пожить здесь. Как будто у нас и без нее мало ртов. Ну нет, черт побери, этому не бывать! Хорошенькое дело! Не успела девчонка поступить в прислуги, как уже возвращается домой к своим почтенным родителям и заявляет, что она в положении. В положении — вон как это у них называется! Ну вот что. Я этого знать не желаю. Нас тут без нее хватает, да, на беду, и сами еще одного ждем. Нам ублюдки не нужны… Хорошенький опять же пример для остальных девчонок! Нет, не позволю.
Дженни и Джулия с любопытством уставились на Эстер, а та сидела молча, с застывшим лицом. Миссис Сондерс повернулась к ней; растерянный вид ее говорил без слов: «Ты видишь, бедняжка моя, какие дела? Что же я могу тут поделать?»
Эстер, хотя она и сидела, не поднимая глаз, прочитала мысли матери и с решительным видом встала со стула.
Но если дочь разгадала мысли матери, то и мать поняла, что творится у дочери в душе. Миссис Сондерс кинулась к Эстер:
— Нет, нет, Эстер, погоди! Он не может быть так жесток к тебе. — Она повернулась к мужу. — Ты же не понял, Джим. Ведь это совсем ненадолго.
— Нет! Я сказал тебе: нет! Не позволю! Нас здесь и без нее, как сельдей в бочке.
— Ну, совсем ненадолго. Джим.
— Нет. И чем скорее непрошеная гостья смоется отсюда, тем будет лучше, вот мой совет. У нас здесь и так повернуться негде. Я сказал: нет, и чтоб я больше об этом не слышал.
— Но ведь Эстер будет нам платить, Джим. Она скопила немного денег и может платить нам десять шиллингов в неделю за стол и койку.
Джим, казалось, был озадачен.
— Чего ж ты мне сразу не сказала? Конечно, я не хочу обижать девчонку, — я ведь так и говорил, слышала небось. Десять шиллингов в педелю за стол и койку?.. Что ж, это по совести, и коли ей у нас удобно, так мы будем рады. Понятное дело, мы будем ей рады. Мы ведь всегда были с тобой добрыми друзьями, Эстер, разве не так, хоть ты мне и не родная дочь? — И с этими словами Джим протянул Эстер руку.
Эстер пыталась отстранить мать, которая стала у нее на пути.
— Не желаю я никому навязываться. Не хочу жить из милости. Дай мне пройти, мама.
— Нет, нет, Эстер. Разве ты не слышала, что он сказал? Ты же моя родная доченька, пусть не его, но моя, и ты разобьешь мне сердце, как бог свят разобьешь, если уйдешь жить к чужим людям. Твое место здесь, среди своих. Кто, кроме нас, станет о тебе заботиться?
— Ладно, Эстер, зачем нам ссориться? Я не хотел тебя обидеть. Нас здесь, видишь, целая куча, и я ведь должен подумать о своих ребятишках. Но мне тоже, ей-богу, будет обидно, если ты отдашь свои деньги чужим людям и не получишь за них того, что тебе причитается. Лучше оставайся у нас. А на меня не обижайся. Ну как — поладили?
— Джим, Джим, дорогой, не надо больше ничего говорить. Оставь ее, я сама все улажу. Эстер, поживи у нас, ну, ради меня! Ты попала в беду, и твое место сейчас возле матери. Джим ведь не сказал ничего, кроме горькой правды. Мы просто не в состоянии держать тебя даром, даже если б захотели, но раз ты можешь платить, значит, должна остаться с нами. Ну, одумайся, Эстер, дорогая, одумайся. Пожми отцу руку, а я сейчас приготовлю тебе постель на кушетке.
— Да не хочет — не надо. На черта мне, чтоб она пожимала мне руку, — угрюмо проворчал Джим и засопел трубкой.
Эстер хотела бы поступить так, как просила мать, но не могла переломить свой упрямый характер. Подойти и помириться с отцом было выше ее сил, и все могло бы обернуться по-другому, но тут внезапно Джим, не сказав ни слова, нахлобучил на голову шапку и вышел из дома — «повидаться с ребятами», которые поджидали его у трактира возле извозчичьей биржи на Воксхолл-Бридж-роуд. И все сразу вздохнули свободно. Ребятишки радостно засмеялись и запрыгали, а Дженни и Джулия подошли к Эстер и стали просить ее, чтобы она осталась.
— Ясное дело, она останется, — сказала миссис Сондерс. — А ну-ка, Эстер, пойдем, поможешь мне постелить тебе постель в гостиной.
На другое утро, когда миссис Сондерс вошла в гостиную, Эстер крепко спала. Миссис Сондерс постояла немного, глядя на дочь. Неожиданно Эстер повернулась на другой бок и спросила:
— Который час, мама?
— Уже шесть пробило. Но ты погоди, не вставай. Ты теперь сама себе госпожа, пока ты здесь, с нами. Ты же платишь нам за все.
— Не к чему мне разлениваться. У тебя тут работы но горло, я тебе помогу.
