Фрэнсис Фицджеральд - Успешное покорение мира

— Говорите громче, — потребовал Джордж с переднего сиденья.

— Она будто бы принадлежит вечности, — продолжил Бэзил, слегка понизив голос. — Понимаешь, как мадам Дюбарри[56] и ей подобные. Она не такая, как…

— Как я?

— Нет, вы с ней чем-то похожи… все девушки, которые мне нравились, чем-то похожи. Джобена, ну ты же понимаешь, что я имею в виду.

Когда вдали показались огни нью-хейвенского Лаун-клуба, она посерьезнела:

— Сделать ничего нельзя. Я это очень хорошо понимаю. Она искушенней тебя. Всю эту историю она подстроила сама, от начала до конца, хотя временами могло показаться, что инициатива исходила от тебя. Почему она охладела — не знаю, но это факт, и возобновить отношения у нее при всем желании не получится, да и тебе это не под силу, потому что…

— Продолжай. Потому что…

— Ты слишком влюблен. Единственное, что ты можешь сделать, — это выказать ей свое равнодушие. Ни одной девушке не хочется отпускать своих поклонников, так что она, вполне возможно, даже будет дарить тебе улыбки, но не вздумай к ней возвращаться. Все кончено.

В гардеробной Бэзил долго и задумчиво причесывался. Все кончено. Слова Джобены отняли у него последний проблеск надежды, а день выдался трудный, и, когда он осознал правду, у него брызнули слезы. Поспешив наполнить раковину, Бэзил ополоснул лицо. Вдруг кто-то вошел и хлопнул его по спине:

— Неплохая игра, Ли!

— Спасибо, но у меня многое не получилось.

— Ты был великолепен. Именно в последней четверти…

Он отправился танцевать. И сразу же увидел ее; от волнения у него закружилась голова. Небольшая свита поклонников не отходила от нее ни на шаг, и на каждого она смотрела горящими глазами, с улыбкой, которую Бэзил так хорошо знал.

Через пару минут он вычислил, с кем она пришла, и, к своему негодованию, обнаружил, что это нахальный и вульгарный тип, выпускник школы Хилл, которого он давно окрестил про себя амбалом. Какие качества, таившиеся в этих водянистых глазах, привлекли ее? Мог ли такой примитивный нрав оценить, что она принадлежит к числу бессмертных сирен этого мира?

С отчаянием рассмотрев мистера Джубала с ног до головы и не найдя ответов на эти вопросы, Бэзил перехватил Минни в танце, прошелся с ней, цинично улыбаясь, через весь круг, и тут она сказала:

— Я так горжусь знакомством с тобой, Бэзил, — все говорят, что сегодня ты был великолепен.

Для него эта фраза была на вес золота, и он, стоя у стены, повторял ее про себя раз за разом, вычленяя отдельные слова и пытаясь в каждом найти потаенный смысл. Пусть бы его похвалило как можно больше народу, — глядишь, она изменила бы свое отношение. «Я так горжусь знакомством с тобой, Бэзил, — все говорят, что сегодня ты был великолепен».

У дверей началась суматоха, и кто-то воскликнул:

— Подумать только! Явились!

— Кто? — спросил другой.

— Принстонские первокурсники. Для них футбольный сезон закончился, и трое или четверо сорвали тренировку в Хофбрау.

В этот миг сквозь всеобщую сумятицу прорвался весьма своеобразный призрак молодого человека, подобно тому как бек прорывается сквозь заслон; едва не совершив наскок в упор на распорядителя танцев, он нетвердым шагом заковылял по паркету. На нем был смокинг, хотя воротничок отсутствовал; крахмальная рубашка давно лишилась запонок, а глаза и волосы намекали на помутнение рассудка. Он повертел головой, будто ослепленный огнями, а потом выхватил взглядом Минни Биббл, и лицо его озарилось безошибочно узнаваемым светом любви. Еще не начав движения в ее сторону, он принялся во всеуслышанье, с южной растяжкой звать ее по имени сдавленным, жалостным голосом.

Бэзил бросился вперед, но другие отрезали ему путь, и Малыш Лемойн, яростно сопротивляясь, исчез в гардеробной среди круговерти ног и рук, из которых не все принадлежали ему. Стоя в проеме, Бэзил чувствовал, что к его отвращению примешивается искреннее сострадание, потому как Лемойн всякий раз, когда ему удавалось поднять голову из-под крана, отчаянно сетовал, что его любовь растоптана.

Когда Бэзил снова танцевал с Минни, он понял: она зла и напугана до такой степени, что уже готова просить его о помощи; она заставила его сесть.

Ну не дурак ли он после этого? — бушевала она. — Так недолго загубить репутацию девушки. Хоть бы его посадили в тюрьму.

— Он не знал, что творит. У него была трудная игра, он еще не отошел, вот и все.

Но в глазах у нее стояли слезы.

— Ты намного умнее. — Ее тихий голос обволакивал его заколдованной рекой. — Ты способен понять, что… если двое больше не сходят с ума друг от друга, они должны проявить здравый смысл.

— Естественно, — сказал он и добавил с напускной небрежностью: — Разбежались так разбежались.

— Бэзил, ты такой хороший! Ты всегда меня понимаешь.

Тут она впервые за долгие месяцы задумалась именно о нем. Ему бы цены не было, говорила она про себя, если бы его мозги, способные кого угодно довести до белого каления, довольствовались «простым пониманием».

— Ах, Бэзил! — воскликнула она. — Неужели я настолько ужасна? Я никому не желаю плохого, но так уж получается.

Он хотел обнять ее и сказать, что она — самая романтичная душа в целом мире, но по глазам понял, что это без толку. Ведь для нее он был пустым местом — точно так же она могла бы излить душу какой-нибудь подружке. Ему вспомнилось, что советовала Джобена: «уйти с достоинством».

Пока он наблюдал за танцем Джобены, Минни проследила за его взглядом:

— Значит, ты пришел с девушкой? Она необыкновенно мила.

— Не так мила, как ты.

— Бэзил!

Он твердо решил не смотреть на нее, предполагая, что она слегка выгнула спину и сложила руки на коленях. Пока он держался изо всех сил, но тут произошло нечто невероятное: мир, который окружал, но не включал в себя Минни, вдруг немного посветлел. Вскоре к Бэзилу потянулись еще какие-то первокурсники, стали поздравлять с победой, и ему это нравилось: их слова, их восхищенные взгляды. На следующей неделе у него были все шансы выйти против Гарварда в первом составе.

— Бэзил!

У него в груди сердце совершило головокружительный скачок. Краем глаза он заметил ее выжидающий взгляд. Неужели она действительно раскаивается? Не воспользоваться ли случаем, чтобы повернуться к ней и сказать: «Минни, скажи этому идиоту, пусть утопится в речке, и возвращайся ко мне»? Он колебался, но мысль, которая спасла его днем, возникла вновь: на сегодня ошибок достаточно. Мольба сама собой медленно затухала у него в душе.

С видом собственника к ней подошел амбал Джубал, и сердце Бэзила, в розовом шелковом платье, запорхало в такт музыке по бальному залу. Окутанный туманом нерешительности, он ретировался на веранду. В воздухе мелькали прилетевшие до срока снежинки, а от звезд веяло холодом. Приглядевшись, он, как всегда, понял, что это его звезды — символы честолюбия, борьбы и славы. Меж ними плыл трубный глас ветра, поднимаясь до той целой ноты, которой всегда с нетерпением ждал Бэзил, а узкие шеренги облаков боевым порядком спешили к нему на смотр. Это зрелище сверкало небывалым великолепием, и только наметанный взгляд полководца заметил, что одной звезды уже нет.

— Вспомни, как ты прибегала ко мне сама не своя, когда Джозефине было годика три! — воскликнула миссис Брэй. — Джордж тогда оказался не у дел и от злости шлепал малышку Джозефину.

— Я помню, — сказала мать Джозефины.

— И вот она, Джозефина.

Это и в самом деле была Джозефина. Она с улыбкой смотрела на миссис Брэй, и у той во взгляде мелькнула едва заметная колючесть. Джозефина улыбалась как ни в чем не бывало.

— Сколько же тебе лет, Джозефина?

— Шестнадцать.

— Вот как! Я бы дала больше.

При первой же возможности Джозефина спросила миссис Перри:

— Можно мне сегодня пойти с Лиллиан в кино, на дневной сеанс?

— Нет, дорогая, у тебя много уроков.

Она повернулась к миссис Брэй, показывая, что вопрос закрыт, но…

— Дура проклятая, — вполне различимо шепнула Джозефина.

Чтобы сгладить неловкость, миссис Брэй поспешила сменить тему, но миссис Перри, естественно, не могла оставить такой выпад без последствий.

— Как ты назвала маму, Джозефина?

— Не понимаю, почему я не могу пойти в кино с Лиллиан.

Мать больше не допытывалась:

— Потому что у тебя много уроков. Ты, что ни день куда-то бегаешь — папе это надоело.

— С ума сойти! — бросила Джозефина и рьяно продолжила: — Бред какой-то! Папа рехнулся. Скоро начнет рвать на себе волосы и изображать Наполеона.