— Я вижу, вам действительно нелегко пришлось.
— Да, мисс, очень даже нелегко; никому не понять, как нелегко. Да я бы не жаловалась, если бы теперь не приходилось все начинать сызнова… Они заберут у меня сына?.. Я не увижу его, пока мы будем в работном доме. Как бы я хотела умереть, мисс, нет у меня больше сил…
— Вы не попадете в работный дом, Эстер, если я смогу этому помешать. Я буду платить вам жалованье, которое вы просите, Восемнадцать фунтов в год — это больше, чем я могу себе позволить, но ваш ребенок останется с вами. Вы не пойдете в работный дом. Таких порядочных женщин, как вы, Эстер, не очень-то много на свете.
Заинтересовавшись судьбой своей новой служанки, мисс Райс старалась вызвать ее на откровенность. Но далеко не сразу удалось им обеим преодолеть врожденную сдержанность. Обе они по натуре были даже чем-то сродни друг другу: обе, типичные англичанки, были замкнуты, ровны, но под этой бесстрастной оболочкой скрывался характер сильный и горячий.
Очень скоро в Эстер пробудился инстинкт сторожевого пса, и она распространила свою заботу не только на все хозяйственные нужды, но и на здоровье своей хозяйки.
— Нет уж, мисс, извольте-ка съесть ваш суп, пока он не остыл. Отложите-ка свое писание, вы и так уж пишете с самого утра. Этак еще, чего доброго, сляжете, и мне придется ходить за вами.
Если вечером мисс Райс собиралась выйти из дому, Эстер обычно преграждала ей путь в прихожей.
— Нет уж, мисс, этого я, как хотите, не допущу — вы же простудитесь насмерть. Извольте-ка надеть теплое пальто.
Круг знакомых мисс Райс состоял преимущественно из дам средних лет. Порой ее навещали сестры — крупные, дородные женщины — и один весьма элегантно и по моде одетый молодой человек, которого мисс Райс явно отличала среди всех прочих. Молодого человека звали мистер Олден, и мисс Райс сказала, что он тоже пишет романы. Они часами могли толковать о книгах, и Эстер стала опасаться, что мисс Райс отдает свое сердце человеку, который к ней равнодушен. Впрочем, быть может, ей было вполне достаточно того, что мистер Олден появлялся раз в неделю и она могла часок-другой поболтать с ним о книгах. Эстер казалось, что, будь у нее самой ухажер, она бы не потерпела, чтобы он появлялся и исчезал, словно тень. Но у нее не было ухажера, и она не стремилась его иметь. Все ее желания сводились к одному: проснуться поутру и знать, что с ее ребенком все обстоит благополучно; впрочем, была у нее теперь и еще одна забота: на сколько это в ее силах, сделать удобной и приятной жизнь своей хозяйки. И больше года она неустанно заботилась только об этом. Она отклонила сделанное ей предложение руки и сердца и очень редко соглашалась провести вечер с кем-нибудь из своих ухажеров. Одним из таких ухажеров был старший приказчик из магазина канцелярских принадлежностей. Эстер почти каждый день заходила в этот магазин: то за бумагой, на которой ее хозяйка писала свои романы, то за промокательной бумагой, то за марками, то опустить письма… Магазин этот занимал прочное место в жизни обеих женщин.
Старшего приказчика звали Фред Парсонс; это был худощавый невзрачный человек лет тридцати пяти; маленькое остроносое личико увенчивал высокий выпуклый лоб; негустая светлая бородка и усы оставляли доступным для глаз безвольный подбородок и красные, словно сургуч, губы; тусклые рыжеватые волосы Фреда уже заметно начали редеть. Поношенный сюртук мешковато сидел на сутулых плечах. Впрочем, все эти недостатки в какой-то мере искупались удивительно чистым и звонким, как колокольчик, голосом, в котором, казалось, никогда не звучало ни единой потки неуверенности или сомнения, и уравновешенным умом, хорошо оснащенным умеренным количеством религиозных и политических доктрин. Прежде Фред служил в одной из торговых контор Вест-Энда, но неукротимое желание спрашивать каждого вступавшего с ним в разговор посетителя, проникся ли он до глубины души верой во второе пришествие Христа, привело к размолвке между ним и его нанимателем. Он работал в Вест-Кенсингтоне вторую неделю, когда в магазин зашла Эстер за писчей бумагой для своей хозяйки, и в нем тотчас зародилось желание познакомиться поближе с ее религиозными воззрениями, однако, памятуя о недавнем увольнении, он до поры до времени воздерживался от вопросов. Как-то в конце следующей недели они остались одни в магазине. На этот раз Эстер пришла за почтовой бумагой, и Фред пожалел в душе, что не вторично за писчей, — в этом случае ему было бы легче завязать с ней разговор о втором пришествия; но так или иначе, и эту возможность упускать не следовало. Фред сказал:
— Ваша хозяйка изводит, должно быть, огромное количество бумаги. Всего два-три дня назад я продал вам четыре стопы.
— Та бумага была для писания книг, а эта нужна ей для писем.
— Так ваша хозяйка пишет книги?
— Да.
— Будем надеяться, что это хорошие книги… Нравственные. — Он умолк и поглядел по сторонам — не слушает ли их кто-нибудь. — Книги, которые возвращают грешников в лоно господне.
— Я не знаю, о чем она там пишет. Знаю только, что пишет книги. Говорили, будто — романы.
Фред явно не одобрял романы — Эстер это сразу поняла и огорчилась. Фред показался ей славным, порядочным молодым человеком, и ей захотелось объяснить ему, что уж кто-кто, а ее хозяйка никак не может написать ничего такого, что могло бы пойти кому-то во вред. Но хозяйка ждала бумагу, и Эстер поспешно распрощалась с Фредом. А в другой раз они встретились на улице. Эстер вышла перед закрытием магазинов поискать свежих яиц на завтрак для хозяйки. Навстречу ей быстрым шагом двигался невзрачный человечек небольшого роста; длинные рыжеватые волосы выбивались, курчавясь, из-под широких полей черной фетровой шляпы; человек этот показался ей знакомым. Проходя мимо, он вежливо улыбнулся и поклонился.
«О господи, я же его знаю, — подумала Эстер. — Это старший приказчик из писчебумажного магазина».
На следующий вечер она снова встретила его на той же улице. Эстер вышла прогуляться, Фред спешил на поезд. Они остановились, перекинулись двумя-тремя словами, а еще несколько дней спустя повстречались опять, часов в восемь вечера, почти на том же самом месте.
— Мы с вами постоянно встречаемся, — сказал Фред.
— Да. Чудно, право… Вы небось возвращаетесь этой дорогой с работы? — спросила Эстер.
— Да, я кончаю работу в восемь часов.
Стоял конец августа, в небе одна за другой загорались звезды, в глубине неширокой пригородной улицы печально угасал дымный лондонский закат. Фред и Эстер обошли вместе маленький унылый скверик с редкими, только что посаженными кустами, и оба почти бессознательно и не без удивления отметили про себя, что эта совместная прогулка им приятна. Разговор их сразу вернулся к той теме, на которой он когда-то оборвался.
— Жаль все-таки, — сказал Фред, — что эта бумага не послужит более полезному делу.
— Знали б вы мою хозяйку, не стали бы так говорить.
А вот вы тоже, верно, не знаете, что в этих романах все больше пишут о любви мужчин к чужим женам. Такие книги не служат добру.
— Нипочем не поверю, чтобы моя хозяйка писала о таких вещах. Да откуда ей про это знать, она же агнец божий. Сразу видно, что вы ее не знаете.
Однако слово за словом, и выяснилось, что хозяйка Эстер не бывает ни в церкви, ни в молельне.
Фред был потрясен.
— Надеюсь, вы не следуете примеру вашей хозяйки?
Эстер призналась, что последнее время она мало уделяла внимания религии. Тут Фред позволил себе даже заметить, что ей следовало бы уйти с этого места и устроиться в какую-нибудь по-настоящему религиозную семью.
— Я и подумать не могу, чтобы ее оставить, я ей стольким обязана. А если я теперь меньше думаю о боге, так хозяйка тут вовсе ни при чем. Из всех мест, что я переменила, это первое, где у меня есть время помолиться.
Эти слова, казалось, успокоили Фреда.
— А какую церковь вы обычно посещали?
— Мои родители, и отец и мать, принадлежали к общине Плимутских Братьев.
— Открытой или Закрытой?
— Не припомню что-то. Я тогда была ребенком.
— Я тоже принадлежу к Плимутским Братьям.
— Вон что! Подумать только!
— Надобно помнить, что только через веру в господа нашего Иисуса Христа, распятого за нас на кресте, может прийти к нам спасение.
— Да, я тоже так верую.
Эти взаимные признания как-то сразу сблизили их друг с другом, и на следующей неделе в воскресенье Фред повел Эстер на молитвенное собрание и представил ее там как заблудшую овцу, которая лишь временно отбилась от стада.
Эстер бывала на молитвенных собраниях только в детстве, и простая, суровая обстановка молитвенного дома и простое, суровое учение — все вызвало живейший отклик в ее душе; всплыли воспоминания о доме, об отце и о матери, обо всех, кто ушел из ее жизни, и она испытала глубокое волнение, чистое и возвышенное. Проповедь читал Фред; он говорил о втором пришествии Христа, когда истинно верующие в сиянии вечной славы вознесутся на небо и мир будет очищен от всяческой скверны, после того как последнего из грешников поглотит геенна огненная. Молящиеся были охвачены священным трепетом, и молоденькая девушка, сидевшая с закрытыми глазами рядом с Эстер, протянула руку, как бы желая удостовериться, что ее соседка все еще здесь — что она не вознеслась в сиянии славы на небо.
