На палубе послышались шаги.
— Кто там? — спросил Нуку.
— Я, Албу.
На мостике показался капитан-лейтенант Албу:
— Полночь, товарищ помощник командира. Дайте и нам, тем, кто находится под палубой, в самом чреве корабля, утвердиться, — пошутил он. — Идите спать…
— Какая погода — благодать! — вздохнул Нуку. — Стоим на якоре, ветер — слабый норд-вест, сигнализация работает нормально. Хорошей вахты!
— Благодарю, — сказал Албу. — А вам приятных снов…
Старательно подметая палас, Амалия пришла к выводу, что стоит на пороге важных перемен. Но что сулят ей эти перемены? Что может дать ей любовное приключение? Немного скрасит монотонность дней быстротечных? Через десять лет ей будет тридцать пять, появятся первые седины, по материнской линии у всех такая седина…
Джеорджеску-Салчия все более настойчиво проявлял любезность. Он подарил ей книгу, за которой все гонялись, утром до последней минуты поджидал ее в учительской и успевал сказать ей комплимент. Он рассказывал ей новости и даже набирал в ее ручку чернила. Объяснения в любви в полном смысле этого слова еще не было, но есть вещи, не требующие объяснений. Амалия чувствовала, как день ото дня возрастает его настойчивость, но делала вид, что ничего не замечает.
Близился вечер. Амалия посмотрела на часы — когда Нуку работал в отделе технического обеспечения, он возвращался обычно в это время. Оставив папку под вешалкой, он разувался и кричал в открытую дверь:
— Привет! Дадут что-нибудь поесть усталому человеку?
И она радостно спешила продемонстрировать ему секреты кулинарного искусства, усвоенные ею еще в детстве. Кухня всегда была в почете в крестьянских домах, стоящих в долине реки Сирет. Бабушка Амалии, слывшая женщиной энергичной, неутомимой, большую часть своей жизни провела возле печи. Нуку с удовольствием уплетал печенье Амалии, которое само таяло во рту, а она в это время рассказывала ему о старинных рецептах, переданных ей бабушкой. Нуку хвалил ее.
В последнее время она не могла проявить своих кулинарных способностей. Нуку возвращался домой поздно и говорил, что уже поел на корабле.
В углу спальни Амалия на минуту задержалась. Кукла Оскар упала на пол, и в ее позе было что-то такое, что вызвало у Амалии жалость. Она подняла Оскара и заметила, что зонтик на кармане она так и не вышила. Амалия вспомнила, с каким рвением принималась за работу. Ей очень хотелось иметь комичную куклу, не похожую ни на какую другую. Таким и вышел у нее Оскар — с большими сатиновыми усами, с густыми бровями, с руками, засунутыми в карманы брюк на подтяжках. Когда она увидела модель в журнале, то не раздумывала. Интерьеру современной квартиры кукла в ярком контрастном костюме должна была придать известное своеобразие…
— Какой потешный тип! — воскликнул Нуку, увидев модель в журнале.
— Потешный и очаровательный. Но если он тебе не нравится, то перед твоим приходом со службы, я буду его прятать.
— Зачем? Если он нравится тебе, значит, все в порядке. Пусть он станет для нас членом семьи. А какое имя ты ему подобрала?
— Такое же, как автор модели…
Амалия посадила Оскара на кровать, прислонив к подушкам, а возле его ног положила недочитанный роман — еще один признак художественного беспорядка. Но мысли ее были заняты более важным. Что изменилось в ее жизни, в ее привычках? Что произошло с ней за эти три года? Она вышла замуж, сдала несколько экзаменов, учит детей рисовать. Может, так пройдет вся жизнь: классный журнал, мел, задание на дом, советы не высовывать язык, когда рисуешь, и тому подобное. А Алек? Три года бурной, изобилующей ошибками жизни. Одних забыл он, другие забыли его. Что же осталось? Экстравагантный пляжный художник, который не может скрыть своих переживаний. С такими способностями, с такими шансами реализоваться рисовать на пляже богатых туристок! И хотя он делает вид, что своей судьбой доволен, она-то знает, как он несчастен…
В студенческие годы они с Алеком решили подняться на скалу, что над пещерой Святой Анны.
— Не понимаю я тех, у кого нет страстного увлечения, идеала, большой цели, — говорил ей Алек. — Прозябать изо дня в день, из месяца в месяц — какая глупость! Ну, поднимайся!
— Мне страшно.
— Чего ты боишься? У человека есть два основополагающих качества — любознательность и храбрость. Без них мы бы до сих пор жили в пещерах, не изобрели бы ни колесо, ни пенициллин, ни телефон. Северный полюс остался бы недосягаем, и никто не открыл бы Америку. Давай руку!
Амалия дотянулась до его руки, и он рывком помог ей взобраться наверх. Он обнял ее за плечи, скорее, покровительственно, чем нежно. Далеко внизу, в долине, лежали дома окраины города, скрытые легкой дымкой. На скале, прямо под ногами у Алека, красовалась нацарапанная печатными буквами надпись: «Нелу и Ортанса. 1976».
— Видишь, какова потребность самовыражения? Авторы надписи захотели таким образом оставить память о себе, и им это удалось. Кто они, эти Нелу и Ортанса? Да кто хочешь: портные, продавцы фруктов, государственные служащие или кто-нибудь еще. А мне такого самовыражения не надо, я не для этого родился. Не для этого природа наградила меня способностями, хотя заслуга в том не моя. Мне хочется заявить о себе в полный голос. Мне нужна известность, чтобы люди узнавали меня на улицах и говорили: «Вот идет мастер». Ради этого и стоит отдавать всего себя работе. Искусство обладает дьявольской силой. Оно способно делать тебя личностью, вывести из безвестности, поэтому надо делать свое дело хорошо.
— Но ты и так его хорошо делаешь, Алек. Ты лучший в институте.
— Этого мало. Я хочу стать знаменитым. Конечно, можно оставить свои имена на камне, как эти Нелу да Ортанса, но мне этого мало. Я хочу, чтобы меня признали многие, чтобы мое имя мелькало в журналах, на афишах, чтобы оно осталось в истории, в общественном сознании. Только тогда я смогу сказать, что добился своей цели…
Амалия горько усмехнулась от этих воспоминаний — какая пропасть между мечтой и реальностью! Он стал анонимным художником, который за деньги пишет на пляже портреты туристов. А тем и дела нет до того, кто он такой. Алек изменил самому себе, отказался от своей мечты, предал забвению свои идеалы, полагая, что они могут подождать. Но идеалы — это не кассета с магнитофонной пленкой, которую можно остановить, а потом опять прокрутить с того же самого места. В идеал надо верить и идти за ним…
А что же Джеорджеску-Салчия? В чем видит свой идеал он?
— Я занимаюсь литературным трудом, даже когда иду по улице, — признался однажды Джеорджеску-Салчия, когда они с Амалией возвращались после педсовета. — Всматриваюсь в лица, вслушиваюсь в обрывки фраз, по тону пытаюсь определить душевное состояние того или иного человека. Для меня не имеет значения, для чего это нужно. Совсем неважно, когда мне это понадобится — сегодня или завтра и понадобится ли вообще. Просто мне необходимо каждую минуту наблюдать за людьми и характеризовать их. Считаю, что писатель должен носить в себе сотни персонажей. Его рабочее время не ограничивается пребыванием за письменным столом. Он работает постоянно — наблюдает, делает выводы, переносит свои наблюдения на бумагу. Кроме того, нужны общие знания. Если один из моих персонажей медик, я изучаю книги по медицине. Писатель должен знать все — и кулинарию, и основные законы математики, и астрономию, и юриспруденцию, и штурманское дело, и садоводство, и моделирование… Я уже не говорю о психологии и теории литературы. Сколько же нужно времени, чтобы изучить все это?
Когда они прощались возле ее дома, Джеорджеску-Салчия, продолжая тему, вздохнул:
— Один приятель однажды совершенно серьезно сказал мне: «Я бы написал книгу, да все времени нет». Что в его представлении значило «написать книгу»?
Амалия мысленно сравнила Алека и Джеорджеску-Салчию. Для Алека цель жизни — стать знаменитым, для Джеорджеску-Салчии — это постоянная, непрерывная аккумуляция понятий, образов, идей, которые в конечном счете найдут отражение в будущей книге. Для него не столь важно, будет она иметь успех или нет, поймут ли его читатели. Писать — вот что для него важно. Он человек более высокой духовной организации. Алек был на пути к тому, чтобы стать большим художником, но не стал им, споткнулся. Не хватило крепости духа, что-то в нем дрогнуло. Силы, которую он афишировал во время диспутов, упорства, с которым отдавал себя работе, оказалось недостаточно. Одного удара судьбы хватило, чтобы сломать его…
— В жизни нет людей на сто процентов хороших или плохих, — сказал как-то Джеорджеску-Салчия. — Не должно их быть и в литературе. Сколько оттенков можно создать из различных комбинаций черного и белого цветов? Ты художница и лучше знаешь, что нельзя нарисовать картину, не используя оттенки.
