— Из комбинаций белого и черного получаются оттенки от светло-серого до темно-серого, все зависит от пропорций, — попыталась придать разговору шутливый тон Амалия. — Хочешь сказать, что люди тоже наделены всеми оттенками серого?
— Да, если взять среднего человека. Его жизнь — это обычно семья, работа, развлечения. Различные события его жизни постоянно меняют это соотношение. Человек завязывает знакомства, страдает, поднимается или скатывается по служебной лестнице, испытывает радости и огорчения. Бывают, правда, исключения. В общем, он может разложить по полочкам не только литературное произведение, но и собственную жизнь, старается дать ответ на любой возникающий вопрос. Когда мы хотим быть ближе к человеку, то пытаемся узнать, что он думает, каким представляет свой жизненный путь. Таким образом, — резюмировал Джеорджеску-Салчия после небольшой паузы, — не стоит делить людей на хороших и плохих. Такими они бывают лишь в заурядных книжках…
Наводя порядок в квартире, Амалия окончательно осознала, что решающий момент приближается. Интуиция подсказывала ей это. А если это так, то ей придется заранее выработать линию поведения, которая придала бы Джеорджеску-Салчии храбрости или, наоборот, деликатно подсказала бы ему, что они разные люди. Конечно, мужчина в возрасте Джеорджеску-Салчии, обладающий его жизненным опытом, не рискнет вступать в игру, пока не получит определенных гарантий, не взвесит всех «за» и «против».
Поправляя шляпу Оскару, Амалия попыталась представить, как твердо, с достоинством ответит Иону:
— Это несерьезно, и потом, за кого ты меня принимаешь?
Или сердито:
— Ты хорошо подумал?
Или назидательно:
— Я считала тебя человеком высоконравственным…
Или кокетливо:
— Дай мне подумать…
Последний вариант показался Амалии просто глупым. Ион Джеорджеску-Салчия будет вправе спросить: «Как, у тебя до сих пор не нашлось времени подумать? Ты в самом деле ничего не замечала? Значит, ты совсем не думала обо мне, значит, я в твоих глазах просто ничтожество?»
И это будет справедливо. Какой же глупой надо быть, чтобы не заметить, что ты нравишься мужчине и он уже собирается сказать тебе об этом!
Итак, что же она ответит ему? Амалия взяла влажную тряпку, стерла пыль с книжных полок, отодвинула в сторону вазу, которую подарил ей к Новому году Нуку, потом снова взяла в руки тряпку и некоторое время стояла посреди комнаты, думая о муже. Любит ли она его? Этим вопросом она задавалась не впервые. Она припоминала его голос, его манеру молчать, его объятия и одиночество, которое наваливается на нее после его ухода…
Ей никогда не приходило в голову обманывать его. У них с Нуку был небольшой, но постоянный круг знакомых — несколько его приятелей с женами. Иногда по субботам они ходили вместе в театр или в ресторан. Были еще Попеску, но после рождения ребенка у них оставалось мало свободного времени. Ни многозначительных взглядов, ни фраз с подтекстом. Это был круг людей, которые умели хорошо провести время, не осложняя отдых лишними волнениями. Так прошло три года…
Амалия поставила вазу на место и попыталась объяснить самой себе, откуда появилось это беспокойство, нарушившее ее душевное равновесие, которое она обрела в последние три года. Джеорджеску-Салчия ежедневно видел ее в учительской. Они обменивались мнениями по вечным темам — погода и телевизионная программа. И за все три года ни малейшего намека на то, что ее персона как-то его интересует. Очевидно, сыграл свою роль перевод Нуку на корабль. Ясное дело, женщина, которая часто остается одна, вызывает у мужчин повышенный интерес, кажется более доступной, что ли.
Может, она проявила неосмотрительность, обмолвившись об одиночестве, о несбывшихся мечтах? Нет, он не похож на тех мужчин, которые, придя в кино, только и ждут, когда погаснет свет, чтобы обнять свою спутницу… Но люди все равно стали бы говорить, что она, мол, только и ждет, когда муж уйдет в море… А прикидывалась: с мужем под руку идет, даже по сторонам не смотрит… Ну что еще ей нужно — муж молодой, обходительный… Вот они, женщины: стоит оставить на минуту без присмотра, как они…
А что может дать ей связь? Еще ничего не было, а уже начались волнения. Может, сознание, что ты берешь у жизни все, и доставляет удовлетворение, но какова цена? Бесконечные тревоги, волнения, мучительные вопросы, ложь, уловки, постоянные поиски оправдания…
И все же есть ведь у нее право на счастье. Но что это значит — счастье? Быть рядом с человеком, который тебя понимает, угадывает твои желания…
— Ты героически переносишь атмосферу провинции, — сказал Джеорджеску-Салчия несколько дней назад, когда они остались в учительской одни.
— У меня такой несчастный вид?
— Я этого не сказал. Но в тебе чувствуется неудовлетворенный художник. Тебе не хватает выставок, спектаклей, концертов… Не тех концертов, которые можно посмотреть по телевизору или послушать по радио, в то время как сосед этажом выше сверлит дырку в бетонной стене или ремонтирует мебель, а у тебя варится на медленном огне суп и приходит соседка, чтобы одолжить мясорубку…
— Откуда ты все это знаешь? — удивилась она. — Даже про соседку. У моей соседки по лестничной площадке трое детей, муж работает крановщиком в порту и пьет. По вечерам я слышу, как стучится он в дверь и бормочет что-то невнятное, как жена открывает ему, затаскивает внутрь и начинает ругать. Слов разобрать нельзя, но сквозь бетонные стены гул голосов доносится. Я удивляюсь, как ухитряется эта женщина вести семью, дом. Вот она-то и приходит ко мне по вечерам то за одним, то за другим: сегодня — за аспирином, завтра — за сахаром, послезавтра — за чем-нибудь еще…
— Из жизни, очевидно, — пожал плечами Джеорджеску-Салчия.
— Напиши об этом книгу. Измученная женщина растит троих детей, моет, стирает, помогает им готовить уроки, смазывает йодом разбитые коленки, одалживает деньги, чтобы заплатить за электричество, обходит рынки, чтобы купить овощи подешевле…
— Не напечатают, да еще обвинят в том, что описываю нетипичный для наших дней случай.
— Нетипичный? Но этот же тип, ее муж, в самом деле пропивает всю зарплату. Я его ни разу в школе не видела. У меня в классе учится старшая девочка. Я пригласила отца прийти на классное собрание, но он, сняв головной убор, извинился: «Целую ручки, товарищ классный руководитель, но прийти не смогу, во вторую смену работаю». А сам убивает время в ресторанах. Почему бы тебе не описать все это? Девочка, единственная в классе, пишет обычной перьевой ручкой. У нее трудности с физкультурой: из своего спортивного костюма она выросла, а нового ей не покупают. Учитель физкультуры жаловался, что она портит общее впечатление. Вот и напиши обо всем этом книгу. Пусть ее прочтут молодые, чтобы, когда обзаведутся семьями, не докатились до того же…
— Эта тема хорошо прошла бы во времена Диккенса, — засмеялся Джеорджеску-Салчия.
— Эта женщина живет не во времена Диккенса, а в наши дни, но не в силах угнаться за ритмом современной жизни. Дети растут, обувь становится тесной, денег на новую нет. А муж каждый вечер возвращается домой пьяным и дышит перегаром…
— Я же всегда говорил, что ты талантлива, и все больше в этом убеждаюсь. Почему бы тебе самой не написать роман об этой женщине?
— Потому что я не имею представления о том, чем все это кончится. Чем завершить роман?
Джеорджеску-Салчия оперся рукой о подоконник и почти шепотом произнес:
— Я расскажу тебе, каким может быть финал, потому что сам воспитывался в похожей семье. Отец мой кочевал с одной стройки на другую, дома появлялся раз в год, на пасху. Мать работала в Брэиле [17], в порту, на сортировке гороха, а по ночам шила на заказ одеяла для всего квартала. Мне тогда было лет десять-одиннадцать, но, кроме трикотажных шаровар, других брюк у меня не было. Отец, появляясь в доме, дарил мне твердые, как стекло, леденцы, а матери — платок. Это было все, что он приносил после долгих месяцев отсутствия. До сих пор не понимаю, как матери удалось вырастить нас и дать нам образование. Брат стал инженером, сестра — врачом.
— А мать? — спросила Амалия.
— Матери сейчас шестьдесят пять лет, но выглядит она на все восемьдесят. Она плохо видит — последствие тех бессонных ночей, когда она шила одеяла. У нее ревматизм. Я посылаю ей деньги и дважды в год отправляю ее на курорт лечиться, а когда приезжаю к ней в Брэилу, то привожу ей подарки. Она плачет и говорит, какие у нее хорошие дети. Я стараюсь отвлечь ее разговорами, а сам думаю, какой бы роман мог написать о ее борьбе с невзгодами.
— Так напиши.
— Нет сил. Чтобы написать книгу, необходима известная самоотверженность. Надо представить на суд читателей каждый персонаж, а я не могу судить своего отца. До сегодняшнего дня я не понял его. Мне довелось побивать на встрече работников первых строек, где отец познакомил меня со своими товарищами. Как он хвастал своей семьей! Показывал фотографии, рассказывал, с каким трудом растил детей…
