— Так сделай его отрицательным персонажем.
— Он — мой отец. Я не могу объяснять его поведение и не могу все это описывать…
Какой удивительный человек этот Джеорджеску-Салчия! Как он умеет сопереживать! Его интересует самый широкий круг проблем. Он — человек, который во что-то верит, старается что-то оставить людям. Драму каждого своего персонажа он переживает по нескольку раз. Однажды он намекнул ей на те трудности в работе, которые остаются невидимы для читателя:
— Иногда я перечитываю то, что написал, и меня охватывает разочарование. Не это я хотел сказать, а совсем другое, более важное. Тогда я беру эти листки бумаги, складываю, рву на клочки и начинаю писать заново… Я хочу, чтобы то, что я пишу, нравилось читателю, хотя бы в тот момент, когда он читает. Хочу, чтобы мой читатель, попадая в атмосферу моих произведений, вместе с моими героями любил, действовал, ошибался… Это делает человека лучше и красивее. В этом смысл всей литературы, музыки, живописи. Посмотри, какое небо после грозы. Облака почти прозрачные… Разве ты не ощущаешь потребности запечатлеть эту красоту на холсте, чтобы ее могли увидеть и другие люди?
— Я? — поразилась она вопросу, поставленному в лоб. — Я больше не пишу картин.
Он замер, а затем с негодованием спросил:
— Как, ты не занимаешься живописью? Только даешь уроки рисования? Чем же тогда ты занимаешься? Как справляешься с обуревающими тебя чувствами, с возникающими в твоем воображении образами, с желанием выразить все это красками на холсте, на картоне, на дереве?
— Так же, как все, ношу их в себе.
— Хорошо, но у тебя есть твое искусство. Ты можешь разговаривать с людьми на языке, понятном и доступном всем. Почему ты не пользуешься этой возможностью? Есть люди, которые даже врачу боятся рассказать о симптомах своей болезни, о простых физических ощущениях, а ты… Я не понимаю тебя…
Амалия сознавала, что он преувеличивает ее способности в живописи, но почему-то вспомнила, как еще в институте ей сказали об одной ее работе:
— Не шедевр, но кое о чем говорит. А это очень важно…
После той беседы с Джеорджеску-Салчией, придя домой, она стала искать в нижних ящиках секретера, в шкафу краски, кисти, холст. В разных местах Амалия находила полузасохшие тюбики ультрамарина, кадмия, охры золотистой, цинковых белил.
За работу она принялась немедленно. Тема эскиза пришла сама собой — сюжет рассказа Иона Джеорджеску-Салчии. Амалия хотела передать языком линий и красок то, что выразил он словами.
Эскиз получился неплохой несмотря на то, что не хватало красок, чтобы передать все оттенки. Амалия пробовала комбинировать, смешивая краски, но они загустели, и не всегда получалось то, что хотелось. Положив эскиз на шкаф, она решила, что в ближайшее время съездит в Констанцу за кистями, красками, разбавителем и грунтовкой. Приподнявшись на носках, она обнаружила на шкафу чистый холст, натянутый на подрамник, словно специально сохранившийся для этого случая. Она стряхнула с него пыль и решила сделать набросок на ту же тему, что и прежний эскиз. Несколько линий по памяти, еще и еще. Она увлеклась, и только когда основной замысел стал вырисовываться на холсте, приложила его к стене и принялась рассматривать на расстоянии вытянутой руки. Классический сюжет — двое влюбленных, лодка, свет луны, причудливо льющийся сквозь облака. Нет, не то. Нужно что-то другое: двое, когда-то любившие друг друга и встретившиеся слишком поздно. В этом соль рассказа, и иллюстрация на холсте должна передать его содержание, ничего не приукрашивая. Убирая квартиру, Амалия вспомнила об эскизе и наброске, достала их со шкафа и положила на место, решив, что надо найти время и закончить работу.
Она уже почти закончила уборку, когда с шумом ввалился Нуку. Амалия так и застыла с веником в руке. Голова у нее была завернута полотенцем словно тюрбаном.
— Генеральная уборка? Поздравляю! — крикнул он с порога. — Подожди, сейчас переоденусь и помогу тебе.
— Я уже заканчиваю, — запротестовала она. — Переодевайся, чтобы через полчаса был готов.
— Мы идем куда-нибудь? — спросил он удивленно.
— Выведу тебя в люди. Идем в кино, хочу, чтобы ты посмотрел этот фильм.
— Какой фильм?
— Я забыла название… Но это не имеет значения, просто я хочу, чтобы мы сходили в кино.
— Когда наши желания совпадают, это всегда радует, — рассмеялся Нуку.
Она изумленно посмотрела на него:
— Что смешного в моих словах?
— Да нет, ничего. Просто я хотел сделать тебе сюрприз. Посмотри, вот билеты, — сказал Нуку, вынимая из кармана два билета в кино.
— Адмирал настроен очень решительно, — сказал капитан второго ранга Якоб. — Два года назад один подофицер ударил матроса, и его за это сразу уволили из армии. Вот и сейчас адмирал приказал разобраться в случае с матросом Штефанеску и принять соответствующие меры.
— Но мы же во всем разобрались, — возразил Нуку. — Вы ему доложили об этом?
— Доложил. Но он потребовал, чтобы мы все перепроверили. Ничего не поделаешь: ведь матрос Штефанеску сам обратился к нему. Это, конечно, его право. А мы обязаны дать адмиралу ответ.
— Давайте обсудим…
— Что тут обсуждать? Это приказ. Поэтому мы можем обсудить одно — как лучше его выполнить.
— Не стану комментировать приказ, но думаю, товарищ командир, что этот случай искусственно раздувается. Что касается военного мастера Панделе, то я не склонен винить его…
— Я тоже. И адмирал об этом знает, но он просил меня не поддаваться эмоциям, а постараться объективнее еще раз взглянуть на происшедшее.
Нуку вздохнул. Командир достал сигарету и закурил. Затем включил вентилятор, закрепленный над столом. Пауза походила на вступление к трудному разговору. Безусловно, матрос виноват. Он нарушил дисциплину во время маневра. А военный мастер Панделе проявил несдержанность неумышленно.
На второй день, когда Нуку начал обстоятельно разбираться в происшедшем, Панделе откровенно объяснил причину своей вспыльчивости:
— Товарищ старший лейтенант, представляете, что было бы, если бы матрос упал за борт во время маневра?
— Искупался бы.
— А волны? Только мастер спорта по плаванию справился бы с ними.
— Послушайте, Панделе, матроса я не оправдываю. Но кто дал вам право так себя вести? Что это за методы?
— Но я же не ударил его, товарищ старший лейтенант! Перенервничал — это правда, вырвал у него из рук ключ и прикрикнул.
— И оттолкнули его.
— Если бы оттолкнул, а то положил ему руку на плечо и сказал: иди отсюда, чтоб я тебя здесь не видел.
— Еще немного, и ты бы дал ему пощечину.
— Но я не сделал этого — вот в чем разница. Я ни разу никого не ударил, честное слово. И еще один важный момент. Я долго ломал голову, товарищ старший лейтенант, отчего меня вдруг обуяла такая злость и страх. Казалось, гром грянул с ясного неба, у меня даже в глазах потемнело…
— …Гром с ясного неба — это не объяснение.
— Конечно нет. Но не думайте, что все это я придумал специально для вас, для командира или суда чести, если дело дойдет до него. Я человек порядочный и по натуре незлой, хотя порой излишне вспыльчив. А объяснение своему поведению в случае с матросом Штефанеску я нашел в воспоминаниях детства.
— Интересно послушать.
— Вы, наверное, не знаете, что детство мое прошло на берегах Дуная. Мои родители, родственники были рыбаками. И вот однажды, в половодье, на моих глазах упал с лодки мой родственник, рыбак. Он бросал невод, потерял равновесие и камнем ушел под воду, ни разу не показавшись на поверхности. Исчез, словно его никогда и не было. Этот случай так врезался мне в память, что, когда я увидел, как Штефанеску перегнулся через борт, решил: если он свалится, то утонет. Вот и все объяснение.
— Да, — протянул Пуку. — Но ты же понимаешь, что это тебя не оправдывает.
— Я и не пытаюсь это делать. Просто мне самому было важно понять причину моей несдержанности. И все же поверьте, товарищ старший лейтенант, у меня есть чувство ответственности и профессию свою я люблю. Я сам очень переживаю свой проступок.
— Матрос Штефанеску доложил адмиралу, что у вас с ним и раньше были конфликты.
— Это уже из другой оперы. Хочу, чтобы вы знали: Штефанеску не лучший матрос в экипаже. Если я видел, что он плохо делает свое дело, то не оставлял это без внимания.
— Надеюсь, не так, как в тот раз.
— Нет, клянусь вам…
Вспоминая этот диалог с военным мастером, Нуку подумал, что вряд ли тот сможет что-либо добавить к сказанному. Какие еще нужны подробности? Конечно, он может написать еще раз объяснительную, но что от этого изменится?
Капитан второго ранга Якоб поискал что-то в ящике своего стола, потом достал лист бумаги и нервным жестом протянул его Нуку:
