— Господи! какое ужасное положеніе! тихонько восклицалъ онъ, ходя въ волненіи по комнатамъ.
Онъ не далъ мнѣ ни на минуту сомкнуть глазъ, опасаясь проспать и опоздать въ церковь, и цѣлую ночь только дремалъ и пронзительно вскрикивалъ.
Красавица была безподобна въ подвѣнечномъ уборѣ. Это было какое-то атласное божество: бѣла какъ заново выбѣленный потолокъ, чиста, какъ сама невинность! Казалось, даже легкое прикосновеніе только что вымытаго пальца запятнитъ ея изящныя, волнующіяся одежды!
Женихъ былъ до того растерянъ, что старый де-Кадъ спросилъ меня, не пьянъ ли онъ.
Шесть подругъ невѣсты дали волю своимъ чувствамъ и совершенно попортили себѣ завязки у шляпокъ; съ мистриссъ де-Кадъ едва не сдѣлался припадокъ.
Возвращеніе домой и завтракъ были торжественны, старый де-Кадъ заботился (подъ внушеніемъ гордости, вполнѣ извинительной), чтобы свадьба произвела впечатлѣніе во всемъ приходѣ. Каждый дожъ на площади и на улицахъ знали, что дочь дантиста выходитъ замужъ за очень богатаго джентльмена. Это было недурно разсчитано на тотъ случай, чтобъ сосѣди знали, куда нужно будетъ нести деньги, если у нихъ заболятъ зубы, или нужно будетъ вставить новые.
Неудивительно, поэтому, что когда шесть экипажей подъѣхали къ дверямъ, — каждое окно на площади было раскрыто, и наше возвращеніе привѣтствовали въ этихъ окнахъ головы всякой величины и всякаго возраста.
Украшеніемъ завтрака была, безъ сомнѣнія, рѣчь доктора Ле-Дерта. Лучшаго проявленія ораторскихъ способностей я никогда не слыхалъ, даже въ нашемъ клубѣ. Женщины до того растрогались, что желе было разбито на куски отъ рыданія тѣхъ особъ, которыя его брали. Въ то время, какъ онъ говорилъ о будущемъ счастіи — господствовала тишина, такая тишина, что когда я украдкой разбилъ ложечкой яйцо, то звукъ раздался какъ громовой ударъ! всѣ съ ужасомъ на меня оглянулись; утѣшенія любящимъ родителямъ, которыя онъ представлялъ, вызвали громкіе вопли, и потоки слезъ быстро полились со всѣхъ сторонъ.
Наконецъ, наступила та страшная минута, когда безумно любящее сердце матери должно было облиться кровью, — и когда долженъ былъ пострадать карманъ обожаемаго отца, если отецъ обладаетъ какой-нибудь долею душевнаго величія. Забывая о новомъ чепцѣ, мамаша скрываетъ свое лицо въ шляпкѣ чада и цалуетъ милыя щечки, теперь принадлежащія другому, — щечки, которыми она такъ страстно любовалась. Тутъ же невдалекѣ стоитъ и папаша, ожидая когда эти милыя щечки освободятся, чтобъ и самому напечатлѣть сердечный поцалуй на ихъ атласистой поверхности. Взгляните, въ его рукѣ свертокъ, и когда любимое дитя поворачиваетъ личико къ милому папа, онъ кладетъ скрытое сокровище въ ея ожидающую ручку. «Спрячь въ карманъ», шепчетъ онъ и отвертывается въ другую сторону.
Когда Анастасія взглянула въ таинственный свертокъ, она была непріятно поражена, увидѣвъ, что чека была только въ пять фунтовъ.
Мы смотрѣли, какъ новобрачные благополучно уѣхали; джентльмены смотрѣли имъ вслѣдъ, стоя въ дверяхъ и помахивая салфетками, — дамы, красиво сгруппировавшись на балконѣ, неистово посылали руками поцалуи. Мистриссъ Икль въ дорожномъ нарядѣ была восхитительна; а мистеръ Икль произвелъ на всѣхъ впечатлѣніе своимъ шотландскимъ костюмомъ. Уличный кэбъ, нагруженный снаружи и свнутри багажемъ, слѣдовалъ за новобрачными. Разумѣется, для счастія, вслѣдъ на новобрачными, брошенъ былъ старый башмакъ, который, попавъ на огромную, какъ барабанъ, коробку, имѣлъ честь сопровождать счастливую чету до самой станціи желѣзной дороги.
Я потомъ узналъ, что по пути чрезъ городъ новобрачные не дозволили себѣ отвести душу въ разговорныхъ изліяніяхъ. Они были совершенно поглощены созерцаніемъ своего счастія и другъ друга. Они сидѣли рука-объ-руку, не сводя одинъ съ другаго восторженныхъ взоровъ, — развѣ только для того, чтобъ мигнуть.
Когда Долли испускалъ слабое стенаніе, Анастасія отвѣчала ему сдержаннымъ вздохомъ; она знала, что это стенаніе значитъ «я тебя обожаю», а онъ переводилъ ея вздохъ словами: «о, радость моя!»
Только когда экипажъ достигъ Чипсайда, шумъ и суматоха грубой черни заставили влюбленныхъ очнуться отъ небесныхъ восторговъ и напомнили имъ, что они все-таки смертные. Безпрестанныя остановки и постоянные толчеи низвели ихъ съ вершины блаженства на землю.
Бѣгая по платформѣ вокзала, мистеръ Икль уже не былъ прежнимъ застѣнчивымъ Долли, но гордымъ, повелительнымъ, крикливымъ джентльменомъ, который распоряжался носильщиками, точно будто бы они были у него на жалованьѣ, и вызывающимъ взоромъ смотрѣлъ на каждаго встрѣчнаго. «Куда вы положили ящики моей жены?» кричалъ онъ, «смотрите! Эй! осторожнѣе съ картонками моей жены!» гремѣлъ онъ. «Уложенъ багажъ моей жены?» гнѣвно спрашивалъ онъ.
Онъ рѣшился дать знать всѣмъ и каждому, что онъ женатъ, и совершенно успѣлъ въ этомъ; едва они сѣли въ экипажъ, какъ носильщикъ, просунувъ голову въ окно, заявилъ ему, что «желалъ бы выпить за здоровье новобрачной, ваша милость».
Вслѣдъ за тѣмъ караульный пришелъ посмотрѣть ихъ билеты и пожелалъ новобрачному счастья на всю жизнь, «а также и прекрасной лэди». Еще три носильщика сильно желали осушить кубокъ въ честь прекрасной Анастасіи, но это прелестное созданіе такъ гнѣвно вскричало: «какъ вы смѣете; мужики! прочь» что безстыдные парни удалились въ смущеніи.
Не бывало другого путешествія болѣе сантиментальнаго, какъ путешествіе этихъ двухъ существъ, спѣшившихъ въ Дувръ. Какъ только Анастасія дѣлала движеніе, Адольфъ съ тревогой вскакивалъ съ мѣста; если ему случалось чихать, она уже была подлѣ и поддерживала его. Когда утреннее возбужденіе улеглось, Анастасія почувствовала сильное желаніе сомкнуть глаза.
— Засните, дорогая, умолялъ нѣжный супругъ.
— Засните, шептала прекрасная супруга. — Если вы этого желаете, мой ангелъ, то я попытаюсь заснуть, но только для того, чтобъ видѣть васъ во снѣ.
Потомъ онъ спросилъ:
— Отчего этотъ свистокъ такъ пронзительно свиститъ?
На это послѣдовалъ восхитительный отвѣтъ: — Я его не слышала, мой Адольфусъ; мои мысли были съ милымъ сердцу.
— Будемъ всегда, моя дорогая, сказалъ Адольфусъ, которому, въ темнотѣ тоннеля, внезапно пришла на умъ свѣтлая мысль:- будемъ всю жизнь избѣрать ссоръ и несогласія.
— О, да! да! будемъ жить для счастія другъ друга, отвѣчала она серьёзно.
— Знаю, жизнь моя, продолжалъ добрый Долли, блѣднѣя отъ волненія:- что мой нравъ временами жестокъ и суровъ, и боюсь, что вамъ это можетъ показаться тяжелымъ!
— Какъ это странно! возразила она. — Я вотъ никогда не бываю сердитою, никогда!
— Иногда, продолжалъ маленькій человѣчекъ:- а самъ себя ненавижу за то, что поддаюсь ужасному гнѣву. Это такъ дурно.
— Это очень замѣчательно! отвѣтила она. — Я не помню, чтобъ когда-нибудь во всю жизнь увлеклась гнѣвомъ!
— Добрая дѣвушка! воскликнулъ Долли. — Я научусь у васъ обуздывать себя. Когда нахмурюсь…
— Я буду улыбаться! прервало милое существо.
— Когда я стану дуться… прибавилъ онъ.
— Я васъ буду ласкать! заключила она.
Они пріѣхали въ Дувръ въ неблагопріятное время. По причинѣ прекрасной погоды городъ былъ переполненъ посѣтителями, такъ что задніе фасады верхнихъ этажей домовъ сравнялись по цѣнѣ съ лицевыми изящными квартирами. Не видно было ни одного окошка съ пріятною надписью объ отдачѣ комнатъ въ наймы.
Въ довершеніе досады, всѣ гостиницы были переполнены народомъ. Герцогъ саксенъ-горнбургскій, посѣтивъ Англію на счетъ своего народа, занялъ, съ своею многочисленною свитою, одинъ изъ отелей; герцогъ саксенъ-вольбергскій, также съ огромной свитой, завладѣлъ другимъ отелемъ; каждая изъ остальныхъ гостиницъ въ городѣ была осаждена многочисленной свитой принца Скратченберга: все это были приглашенные гости нашего богатаго королевства.
Что было дѣлать? Пока новобрачная чета хлопотала о томъ, какъ бы устроиться, пароходъ отплылъ въ улыбающимся берегамъ Франціи; ближайшій рейсъ въ Лондонъ былъ не ранѣе полуночи. Анастасія умирала отъ усталости, а между тѣмъ, вѣроятность отдыха казалась очень отдаленною.
Я убѣжденъ, что ни одна лэди во всей Англіи, кромѣ Анастасіи, не добилась бы ничего. О деньгахъ не могло бить рѣчи. Очаровательная ловкость и божественное умѣнье вести дѣла — вотъ все, на что можно было разсчитывать.
Войдя въ хорошо извѣстную своими удобствами гостиницу «Іюньская Роза», Анастасія отвела въ уголъ полногрудую хозяйку, и разсказала ей свою плачевную исторію. Только сегодня утромъ обвѣнчалась; только нѣсколько часовъ тому назадъ оставила великолѣпное городское жилище своего отца, и вотъ очутилась вмѣстѣ съ супругомъ (который тоже привыкъ къ удобствамъ) безъ пристанища и крова. Не грустно-ли, что любой уличный бѣднякъ былъ теперь счастливѣе ихъ, людей богатыхъ и привыкшихъ вращаться въ высшемъ кругу общества?
