За селом, на горе показался большой отряд оренбургских казаков, вдруг остановившийся. От него отделилось несколько всадников, сопровождая ехавшие впереди ковровые сани с медвежьей полстью, запряженные тройкой карих, породистых лошадей. В санях сидел в николаевской шинели с бобровым воротником и фуражке с красным околышем высокий человек с румяным бритым лицом — вице-губернатор.
За тройкой следовал на паре становой, сзади казаки с офицером впереди. Вся эта группа летела крупной рысью, но, подъехав к площади, двинулась шагом, раздвигая толпу.
У крыльца, впереди всех, стояли Лаврентий и Елизар.
Вице-губернатор вышел из саней, хотел что-то сказать, но запнулся, увидя кругом море голов.
Его появление было встречено мрачным молчанием. Шапок никто не снимал.
Инстинктивно взгляд его остановился на представительных фигурах Лаврентия и Елизара.
— Что за собрание? — тонким голосом, с вежливой улыбкой на бритом лице спросил начальник губернии, обращаясь к ним с таким видом, будто ничего не знает и не понимает: что за народ?
Лаврентий ответил спокойно:
— Ваше превосходительство! Мы — русский народ, не японцы и не турки, чтобы на нас высылать военную силу: если вы хотите мирно разговаривать с нами, то отошлите ее, пожалуйста, обратно! — И отрекомендовал Елизара: — Вот председатель собрания!
Вице-губернатор обернулся к стоявшим позади него становому и казачьему офицеру, о чем-то тихо посовещался с ними, а потом, обратившись к Елизару, сказал как бы в замешательстве:
— Если угодно — я против ничего не имею, но… — Он пожал плечами.
Елизар понял и успокоил вице-губернатора: он ручается, что ничто не угрожает особе его превосходительства, крестьяне настроены мирно!
Казаки со своим офицером уехали из села на гору, к главному отряду.
Гора свалилась с плеч начальника губернии: крестьяне настроены мирно! Он заговорил резким, неприятным, но спокойным голосом, желая, чтобы стоявшие кругом мужики могли услышать его:
— Местные власти известили меня, что Кандалинская волость самовольно помимо земского начальника сменяет своего старшину и уже выбрала нового, назвав его председателем!
Тут вице-губернатор снова пожал плечами и натянуто, холодно улыбнулся:
— Это значит — создавать государство в государстве! Независимую республику! Заблуждение! Неумение разобраться, отличить возможное от невозможного!
— Итак, граждане, — тонко улыбнулся начальник губернии, — я приехал к вам восстановить порядок! Поэтому прошу вас оставить ваши фантазии, выбрать путем обыкновенной баллотировки старшину и восстановить все так, как было!
Лаврентий ответил:
— О том, что здесь произошло — вам передано не совсем правильно: правда, мы действительно выбрали нового старшину и хотим нового, улучшенного порядка, чтобы волостью не руководили люди не нами избранные, назначенные земским начальником, люди вредные для народа, нечестные и недоброкачественные!
И, помолчав, твердо заявил, глядя на вице-губернатора пристальным взглядом:
— Мы не откажемся от намерений по улучшению порядков в нашей волости! До сих пор в нашей жизни был непорядок! Мы хотим порядка!
Вице-губернатор удивленно воззрился в лицо человека, говорившего без привычного для губернского начальства подобострастия, и обратился к Елизару:
— Граждане, я вам говорю по-человечески, по-хорошему — откажитесь! Ведь вы с вашим неосуществимым предприятием остались без поддержки, все кругом против вас! Ну, допустим на минуту, что вы окажете вооруженное сопротивление властям и разобьете отряд казаков! Ведь должны же вы понимать, что этим дело не кончится, могут прислать артиллерию, и тогда от вас и от вашего села ничего не останется! Одумайтесь!
Из толпы, с волнением слушавшей эти разговоры, а потом угрозы, раздались возмущенные голоса:
— Уходи, довольно! Дело кончено!
— Веди своих казаков!
— Насилие делаете вы, а не мы!
— Не мы идем на вас, а вы на нас!
Вице-губернатор, выбравшись из толпы, сел в сани и уехал на гору к отряду, а оттуда обратно в город.
Распустив собрание, Лаврентий увел свой отряд в Займище. Он снова поехал в город и в этот же день вернулся еще более сумрачным: в городе все организации разгромлены, в Петербурге арестован исполнительный комитет Совета Рабочих Депутатов, помощи ждать неоткуда! Через два дня по телефону известили, что из города выехали два отряда казацкой конницы, один — на Кандалы, а другой — на Займище. Из Кандалов прискакал вестовой с вопросом — придет ли Займище защищать Кандалы? После краткого совещания дали ответ: решено сложить оружие, руководителям на время скрыться, а казаков принять мирно, разместить на постой и накормить. Если они поведут себя хорошо — то установить с ними мирные отношения.
Приехали казаки. Их встретили сдержанно. Они спокойно разместились по квартирам, держались вежливо, пили и ели свое, лошадей кормили своим, ничего вызывающего не было с их стороны, никого не допрашивали и не арестовывали.
Скрывшиеся Лаврентий и Елизар вернулись в Займище.
То же было и в Кандалах.
Казаки гостили неделю.
Мужики открыто устраивали собрания с участием казаков, обсуждая новое событие: как раз в день приезда казаков в Кандалы и Займище в Москве началось вооруженное восстание с битвами на баррикадах.
* * *
Когда московское восстание было окончательно подавлено и по всей России началась кровавая расправа с бывшими «бунтовщиками», стали действовать военные суды, выносившие только смертные приговоры и в редких случаях обрекавшие на ссылку. Многие, попав в тюрьму, уже не вышли оттуда живыми.
Привлекли и зачинщиков Кандалинской республики, существовавшей только тринадцать дней.
В Кандалы, а затем и в Займище опять приехал вице-губернатор лично убедиться, что порядок действительно восстановлен; сопровождали его попрежнему казаки.
По заранее составленному списку арестовали в Кандалах девятнадцать зачинщиков, а в Займище — Лаврентия и Елизара. Учителя Владимира Буслаева увезли в город еще раньше. Солдатов из города не вернулся.
Вице-губернатор преобразился: следа не осталось от прежней его мягкости, с которой он говорил в первый свой приезд перед тысячами вооруженного народа. Теперь он торжествовал: ноздри его хрящеватого хищного носа раздувались, глаза грозно сверкали, тонкий голос то и дело переходил в визг. Он уже знал, сколько оружия было заготовлено и не пущено в дело в городе. Даже в такой деревушке, как Займище, не говоря уже о десяти тысячах населения Кандалов, оружия оказалось достаточно для поголовного вооружения. А ведь готовились еще и восемнадцать волостей — весь уезд, по территории равнявшийся Бельгии. Вице-губернатор обеими руками хватался за свою седую, наголо остриженную голову: что было! что могло бы быть! «Рука всевышнего отечество спасла!» Болтались бы на фонарных столбах все вице-губернаторы Поволжья, да и губернаторы тоже! Да что губернаторы! Все дворянство погибло бы, колебался самый престол. Вице-губернатор набожно возводил выпуклые очи свои к потолку и мелко крестился: «Слава богу!» Войдя в сборную избу Займища, крикнул:
— Позвать арестованных!
Казаки ввели Лаврентия и Елизара: оба были в рваных кафтанах, в ножных кандалах. Звон цепей был слышен еще за дверью.
Огненная голова Елизара наполовину поседела, лицо стало прозрачным и тонким. Спокойно мрачен был Лаврентий.
— На колени! — затопав ногами, закричал было вице-губернатор и неожиданно осекся: лица этих двух людей, закованных в цепи, были полны такого достоинства и вместе глубокой, затаенной ненависти, что голос его сорвался. Они и скованные внушали ему невольный, тайный страх.
Прежний старшина, приехавший с ним, что-то тихо сказал, близко подойдя к начальнику.
— Впустить! — недовольно пробормотал вице-губернатор. — Арестованных отправить немедленно… пешком, на станцию… в арестантский вагон… дать двоих казаков… и построже…
— Слушаю! — ответил старшина, на носках сапог следуя за ним в соседнюю комнату.
В избу вошли три женщины: Паша, Марья Матвеевна — жены арестованных — и Анюта — дочь Лаврентия. Паша вела за руку маленького сына.
Милое личико Паши еще молодое, но уже с резкими, скорбными морщинами, напоминало преждевременно увядающий цветок. Глаза ее были заплаканы, но, войдя, она улыбнулась. Марья Матвеевна, с потемневшим лицом и крепко сжатыми губами, помолчав, сказала:
— Разрешили попрощаться.
Паша быстро подошла к Лавру и, маленькая, перекрестила его, высокого, подымая руку.
Оба арестанта, гремя цепями, опустились на колени и поклонились в ноги женщинам Займища земным поклоном.
Поднявшись на ноги, мужчины крепко поцеловали жен, Лаврентий обнял дочь, прижал к груди ее голову и долго держал так.
