Сбивчивое бормотание походило на репортаж, то есть как будто она действительно была не со мной, а в прокуренных закоулках зеленого здания факультета, свидетелем или участником — пока непонятно — событий, совершенно невероятных и неожиданных.
У меня внутри что-то пронзительно заныло, будто я глянул вниз с немыслимой высоты на эти самые замызганные ступени, хотя такого ракурса не существует — уж я-то знал факультет, все-таки почти десять лет там проболтался — потому что эта крохотная лесенка в пять ступеней ведет из коридора второго этажа к заколоченной двери на чердак. Это — бред, но так же, как вчера под дождем, шумная волна адреналина снова накрыла меня с головой. «К ней нужно подойти с какими-нибудь пустяками, — продолжала она, — и, если она не посмотрит в глаза, как бы между прочим погладить по голове… и расстегнуть брюки… она может даже отвернуться, но это ничего не значит… как только он коснется ее лица, она возьмет его в ладошку… член!., о, какая подвижность оболочки на твердеющем сердечнике… она прижимает его пальчиками к щеке, обхватывает у основания и сдвигает губами с него крайнюю плоть…»
А после она смеялась: «Ты что, с ума сошел? Я туда даже не поднималась, я же никогда не курила».
В Кольке тем временем проснулся ветхозаветный пафос, и он, не забывая о любимой рюмочке, обличал, проклинал, прорицал:
«Грабитель грабит, опустошитель опустошает! У либералов — полные карманы неучтенной налички, — обличал он. — Ни одинокая гора, ни рыночная площадь нас уже не спасут, — взваливайте своих покойников на плечи и отправляйтесь куда глаза глядят! Женщины беспечные! Не будет у вас сбора винограда, а будет только изумительное и ужасное». Ну И далее в том же духе. Он скакал без оглядки.
Я ничего не понимал. Что значит: Вышенского подставили, когда он, как говорят, сам книжку принес? И грант на перевод, и грант на издание тоже он нашел. Но я не стал возражать. Тем более что течение остановилось и нужно было поменять снасть.
«Смотрите, — схватил я Кольку за рукав, прервав его страстный монолог, и указал в воду. — Как интересно». Конечно, он сначала ничего не заметил и тупо глядел на провисшие лески, на полузатопленный салачий ящик, который замер в реке прямо напротив причала. Потом спросил: «Чем мотивируем?» — «Ее теперь на ночь выключают, чтобы вода даром не пропадала, — ответил я. — Рыночная экономика. Они же хотят быть, как немцы». — «И эти — туда же!» — буркнул Колька.
Я велел ему очистить пару клешней, взял пятиметровый матч, привязал под последнюю картечину длиннющий поводок из плетенки, нацепил на поплавок «светляка». В этот момент сверху на нас засветили фары — какой-то дурак решил съехать на причал, я еще подумал: уж не Анька ли пожаловала с проверкой? Машина на мгновение замерла на спуске, а потом ринулась прямо к нам, угрожающе скрежеща щебенкой и завывая дизелем. Нет, это не Анька, подумал я.
«Так вот, — продолжал Колька, не обращая внимания на это обстоятельство. — Вышенский назвал того человека, который ему привез оригинал и показал грант в интернете…» — но договорить у него не вышло, потому что я толкнул его ногой в плечо, чтобы он опрокинулся, и сам еле успел увернуться от бампера. Раздался всплеск и звук удара. Машина ткнулась колесами в причальный брус, подпрыгнула и замерла прямо на том месте, где мы только что сидели, где стояли мои снасти. Ослепленный светом, я с трудом разглядел в темноте, что это пятнистый армейский джип. Он заглох.
«Вы живы? — крикнул я Кольке в реку. — Тогда в темпе вылезайте!» — я слышал, как он там отфыркивается. В машине сначало было тихо, а потом водитель сделал попытку запустить двигатель, но я ему этого сделать не дал. Вытащить его наружу было не так-то просто: он оказался голый до пояса и абсолютно лысый, в смысле, стриженный под машинку. Чтобы завладеть ключами, мне сначала пришлось бросить удочку и буквально выдавить этого козла с сиденья на рычаги передачи, ручника и мультипликатора. Второй, тоже голый и лысый, выскочил со своей стороны, стал дергать меня за ногу и орать с кошмарным местным акцентом: «Претьявите токументы! Поетем в тапо!» От водителя сильно пахло водкой, от второго, похоже, тоже. Наощупь они были еще совсем пацаны, один, водитель, пожилистей, а другой слегка рыхловатый, но оба сытые. Пока я барахтался с ними, Колька выбрался на причал. Шлепая мокрыми башмаками и шурша штанами, он со всего размаху налетел на рыхловатого, от чего тот выпустил мою ногу и, потеряв равновесие, бухнулся в воду. «Что, и второй там? — прохрипел Колька, тяжело дыша. — Ну-ка, давайте его сюда». От его решительности мне даже стало не по себе. «Обождите, — сказал я. — Отойдите! Я с ним поговорю! Он мне на удочки наехал!» — но Кольку это еще сильней завело, он даже зарычал, а когда я выволок, наконец, упиравшегося шоферюгу и придавил к капоту, Колька схватил его за глотку и заорал: «Ты на кого наехал, урод? Это же член Союза писателей Санкт-Петербурга! Ты сломал удочки русскому писателю! Все, парень, тебе — хана!» Морда у парня была вся в чем-то перемазана, и глаза разъезжались в разные стороны, он довольно плохо соображал, что происходит, потому что даже в таком, несколько неудобном, положении, пытался выкрикивать по-своему что-то, совершенно непохожее на извинения. «Что ты пиздишь? Ты же на бабки попал, родной, на бабки, понимаешь? — продолжал Колька. — Что он пиздит?» Я мало что разобрал, но выходило, что этот чумазый обзывал нас русскими свиньями и требовал, чтобы мы немедленно покинули его землю. «Кто свинья? — заорал Колька. — Я?» — и ткнул себя пальцами в грудь, а шофер в это время, почуяв свободу, попытался улизнуть, но качнулся к краю, нетрезво попятился и ухнул в реку, как свая. Мы не успели его удержать. Убедившись, что он выплыл, что обе головы торчат из водной глади, я оставил Кольку присматривать за ними, чтобы не утонули, а сам поспешил в полицию.
К моему изумлению за столом дежурного сидела сама Сильва. Когда-то я ей ловил тритонов в пруду у санэпидстанции. С тех пор она сильно выросла и стала похожа на свою мать, Веру Яковлевну, особенно сзади. Но полицейская форма ей была очень к лицу, я вовремя вспомнил, что уже отпускал на этот счет комплименты, когда приходил за лицензией, и ограничился только приятным изумлением, мол, с каких это пор госпожа-начальница не спит по ночам? «Ты что, всех уволила?» — спросил я. «Нет, — усмехнулась Сильва, — гулять послала». За пятнадцать лет своей учительской практики она выучила тут грамоте всех — и казаков, и разбойников, так что, когда дети кончились и школу закрыли, ей предложили возглавить местный полицейский околоток, чтобы она и дальше занималась их воспитанием, теперь уже с помощью пистолета и наручников.
«Так где, ты говоришь, видел зеленый „ниссан-патрол“? — оживилась Сильва. — Куда они поехали?» Я вынул из кармана трофейные ключи. Она увидела мои перепачканные в крови руки и строго спросила: «Ты применял насилие? Им нужна медицинская помощь?» В ответ я только усмехнулся: «Что ты, что ты. Я просто помог им покинуть автомобиль, когда они наехали на мое имущество. У меня есть свидетели».
Вообще-то с местными органами правопорядка у меня с младых ногтей были проблемы. Рассказывают, что когда нас совсем маленькими бабушка привела в церковь, то я испугался батюшку и убежал, и меня ловили с милицией на мотоциклах. Потом меня постоянно ловили: когда мы лазили на кедры за шишками, когда мы бросали в костер патроны, когда мы удили в пруду карасей, когда мы курили в каких-то елках, когда мы распивали портвейн в беседке, когда мы катались по парку на чьей-то «победе», короче, каждый год и по многу раз, и мне казалось, что кто-то их специально на нас науськивает — мать, Мариванна, соседские дамочки или кто-то еще, но не суть. Просто и на этот раз мне показалось, что Сильва откровенно дожидалась именно моего прихода.
Тут же появились люди в зеленом, и мы поехали обратно на причал, где обнаружили почтенного профессора в роли охотничьего кобеля, загнавшего кролика в терновый куст, — он мрачно ходил вокруг непролазного шиповника, откуда торчали две пары ног.
«Они меня называли „Вана кера“, — поведал мне Колька. — Что это значит?» Я ему объяснил, что на местном наречии так принято величать олддерьменов, вроде нас, и он, похоже, остался очень доволен.
Анька чуть не упала, когда увидела совершенно мокрого Кольку. Мы с ним изображали ей все случившееся исключительно с водевильной стороны, руководствуясь, прежде всего, намерением оправдать свое появление среди ночи с литрухой, но без улова. Мы хохотали и показывали ей сломанное удилище — подумаешь, «Catana», всего-то сто долларов — чего горевать? — а она расстраивалась все сильней совсем по другому поводу. «Где они? — вдруг спросила она. — Я сейчас пойду и спрошу, кто их послал». Мы ей попытались втолковать, что никто их не посылал, — эти солдатики сами удрали из казармы, сами напились, сами подрались с дежурным офицериком, сами свистнули штабную машину и поехали кататься. Одним словом — простые горячие парни. С кем воюем, они же — дети! Бога мать! Но Анька не на шутку возбудилась и, плюнув на наши приглашения снять стресс самым примитивным способом — хорошенько закусить рюмочку-другую в круге дружеского, нацепила строгую черную маечку «Order is all we need», хлопнула дверцей и укатила, как мы поняли, в полицию, к Сильве. Они с ней старые приятельницы, вон ее забор, прямо напротив нашего кухонного крыльца. А за ним клематисы, флоксы, огромные розовые пионы, настурции, огурцы, помидоры, клубника. Я бы на месте Аньки дождался, когда она явится с дежурства и пойдет с лейкой, и все бы узнал, если бы придавал этому значение.
