В связи с этим я вспоминаю один странный случай, произошедший со мной четырьмя годами позже в городе Одессе.
Южным августовским вечером брел я по многолюдному Приморскому бульвару… Видимо, тогда я тоже источал какие-то тонкие волны психологической готовности, потому что неожиданно ко мне подошла заплаканная девушка лет шестнадцати. Подчеркиваю, был выходной день и бульвар был заполнен всякими праздными личностями, и я ни чем особенным не выделялся из этой блуждающей толпы, но девушка, обходя отдыхающих граждан, подошла именно ко мне. Сквозь слезы она объяснила, что на газоне за парапетом лежит умирающая кошка… Кто-то сломал ей позвоночник и теперь она стонет, умирая и милосердная девушка не может вынести картины этих кошачьих страданий, и просит, меня избавить от мук несчастное животное, то есть добить, по возможности быстро. Мне стало жалко девушку и я пошел с ней к парапету… Уходя я спросил, почему она подошла именно ко мне? На что она пожала плечами и ответила, что не знает, но была уверена в моем согласии.
Мне стало жалко татарина и мы приступили к подготовительному процессу перелома. Чтобы облегчить предполагаемую боль, я поставил несчастного возле раковины, где под струей ледяной воды должна была заморозиться его левая рука, а сам принялся выбирать место и способ предстоящей процедуры. В принципе, выбирать было не из чего, поэтому искомым местом оказался в цементированный под края унитаз. Через полчаса татарин сказал, что рука уже онемела от холода и он ее практически не чувствует. Что ж, я показал ему как он должен положить руку, еще раз выслушал его объяснения, которые он даст конвою, после того как мы этот конвой вызовем («хотел подышать, подтянулся к решетке под потолком, упал, перелом..») и, упершись одной рукой в стену, а другой в раковину, завис над распростертым возле унитаза мучеником, после чего вложил всю свою невеликую массу в удар ноги… Раздался очень неприятный хруст ломающейся человеческой кости и татарин потерял сознание.
Из химии и физики, из хаоса и случая, из встреч и расставании, из времени и места, из количества витаминов недоеденных в детстве, из мнимой закономерности и суеверных страхов сложена человеческая жизнь. Вопрос, которым мучается философия, вопрос, застигающий людей врасплох, вопрос, толкающий нас в пропасть религиозного одурения, вопрос о смысле человеческой жизни, вопрос о бессмертии души, хоть как-то оправдывающий телесное разложение, самый сложный вопрос, оказывается самым простым. Нет никакого субъективного смысла человеческой жизни. Не прервался бы род людской ни без Христа, ни с Андреем Чикатилло. Не все ли равно, во имя чего препарируются лягушки, когда приходит время практических познаний. Лицемеры или божьи одуванчики поведают нам очаровательную сказку о добре и зле, о том что дело не в самих знаниях, а в их практическом применении и направленности… Они расскажут о высшей житейской миссии — страданий за других! Они обмолвятся о Царствии небесном и церковном турагенстве, бронирующем места на предпоследний чартер… И только об одном умолчат очарованные приспособленцы, о том, что все сущее подвластно единственной формуле: рождения и абсолютной смерти биологического объекта под названием «человек». Да, вполне возможно, останется пачка старых песен и, может быть, останутся даже дети, поливающие незабудки, проросшие на погребенных костях… Да останется надпись, выцарапанная на стенах запутанного лабиринта личной истории: «Я был здесь»… И если труды жизни станут колодцем в пути, то идущий следом волен напиться из него, а волен и утопиться в нем. Что из этого следует? Ничего. Мы просто проживаем отпущенное нам время и выбор лишь в том, как именно мы желаем провести это недолгие часы. И если этот хронометр тикает в тюремной камере, не нужно искать высшего смысла пребывания в ней. Нужно усердно думать о том, как из этой камеры выбраться! Любой ценой. Мораль — это иллюзия, зыбкая и противоречивая. Жаль, что я не понял этого прежде.
И все таки, без доли везения очень трудно выжить в этом мире. Хотя, что такое «везение»?.. Всего лишь события, касающиеся нас тогда, когда мы о них и не подозреваем. Однако, тщательно переворошив собственное прошлое, можно обнаружить все предпосылки к сегодняшнему дню. Добавлю, что не плохо бы переворошить не только свое, но и чье-нибудь чужое прошлое… Для ясности картины.
Каждый занимается предписанным ему делом. Конвой — своим, а медики — своим. И оттого, что лично я не знаком с этими предписаниями, еще не следует, что в дело вмешались потусторонние силы. (Ах, как бы хотелось, чтоб вмешались!) Пришло время плановой стационарной проверки тех, кто находился в седьмой группе туберкулезного учета, то есть был практически здоров. Но тогдашнее государство еще следило за состоянием здоровья своих рабов, и, так вот, неожиданно, прервалось мое карцерное мытарство с тринадцатью недосиженными сутками и меня этапировали в межобластную тюремную больницу. Случилось это в марте тысяча девятьсот восемьдесят шестого года. Того самого года, в декабре которого истекал мой первый приговор, лишивший меня так называемой свободы…
Что впереди? Такая же свобода?..
20 апреля 1980 года московские неофашисты, в количестве более трехсот человек, прошли факельной колонной от Никитских ворот до Пушкинской площади, где быстро рассеялись, не дав возможности милиции арестовать себя.
— Годом позже, специальные службы в Москве и Ленинграде получили задание, пресечь возможность проведения каких бы то ни было акций, приуроченных ко дню рождения Фюрера.
— Находясь в Питере я пользовался паспортными данными Синкконена Евгения Викторовича, 1962 года рождения, месяца ноября, числа четвертого.
— Дата моего собственного рождения приходится на 20 апреля.
