ОЛЬГА. Женя, а ваши родители?
ЖЕНЯ. Их нет. Перед вами незаконная дочь вечно пьяного дон-жуана и мрачной старой девы, склонной к ипохондрии. Сидя у окна в моей родной московской квартире, я имела уникальную возможность видеть свой жизненный крест в натуральную величину. Мой крест — перекресток: направо пойдешь — в булочную попадешь, налево пойдешь — в ЖЭК попадешь, прямо пойдешь, слава Богу, в книжный магазин, где работает подруга моей матери, попадешь. И, Оля, моя мать не так образованна, как вы, она не умеет рассказывать саги, не знает древней истории и у нее нет мужа — детского писателя. Она живет теперь в интернате для престарелых сумасшедших, а отец — я вообще не знаю, где живет.
ОЛЬГА. Вы упрятали ее в сумасшедший дом?
ЖЕНЯ. Она попала туда без моей помощи, а забирать ее оттуда у меня нет никакого желания. Вам дико это слышать? Ничего. Ведь это ваш сын сорок дней назад сиганул головой вниз черт знает, с какого этажа, потому что духовная стерильность вашей семьи действует на иммунную систему хуже модной болезни. А я пришла к вам с улицы, и, когда что-нибудь непоправимое случится еще и с вашей дочерью, вы поймете, что моя... несвежесть, что ли... лучшая защита от непредусмотренных сюжетом воздействий окружающей Красную гостиную среды. Так что, видите ли, моя невинность — не от наивности.
ОЛЬГА. Невинность?
ЖЕНЯ. И мы с вами нашли друг друга — вот что интересно.
Женя подходит к окну и чуть приоткрывает его. Не знаю, как ей, а мне холодно.
ОЛЬГА. Какой ужасный туман! Сорок дней туман.
ЖЕНЯ. Вот я приоткрываю окно и впускаю в комнату немножко этого тумана. Он бледнеет, бледнеет, растворяется и становится воздухом Красной гостиной, ха-ха! (закрывает окно) А что, нет ли у вас какого-нибудь родового бога, вроде Яхве? Честное слово, вы как древние евреи, не доросшие еще до монотеизма и воображающие, что каждому роду или народу соответствует свой бог, причем ваш самый сильный...
Вдруг появляется в дверях Маша в длинной ночной сорочке. У нее совершенно красные глаза.
МАША. Папа!
НИКОЛАЙ. Что?
МАША. Ты ведь богатый? Очень?
ОЛЬГА. О чем ты, Маша? И почему в таком виде?
МАША. Женя говорит, что за Красную гостиную тебе государство платит деньги.
И тут же уходит.
НИКОЛАЙ. Женя, что это значит?
ЖЕНЯ. Только то, что я уже сказала о ваших книгах и о внешней идилличности вашего внутреннего мира — это как раз то, чем вы торгуете, чтобы накормить семью. Господи, да что ж я все болтаю... Я беременна. Вот.
НИКОЛАЙ. То есть? От Димы?
ЖЕНЯ. А что ж, я к чужим людям приехала с таким большим чемоданом?
У Жени изменилось настроение, это видно по ее лицу и движениям. Она бросается к Николаю.
ЖЕНЯ. У вас будет внук. Я, когда в прошлый раз приезжала, не знала еще этого.
ОЛЬГА. Женя, но...
ЖЕНЯ (Николаю). Вы меня не прогоните, правда? Я хочу... Мой сын должен воспитываться здесь, чтобы Ольга ему рассказывала старинные предания, а вам чтоб было опять, для кого писать сказки, да?
НИКОЛАЙ. Конечно, Женя, раз такое дело, вы можете жить у нас.
ЖЕНЯ. Вот... Вот я в первый раз в жизни счастлива! Я буду жить невесткой в вашем доме, если уж не могу вдруг сделаться вашей родной дочерью.
НИКОЛАЙ (смеясь). Все же это нечто странное — дочерняя любовь к чужому мужчине.
ЖЕНЯ. Да я и Дмитрия иногда любила какой-то именно дочерней любовью — через вас... Я не знаю, как это объяснить, конечно, если б он был жив, я никогда не решилась бы родить от него ребенка, но теперь, когда его нет, я и без него могу стать вашей... вашей невесткой. Ой, как все хорошо.
ОЛЬГА (Жене). Ну вот, а вы тут так шумели, напугали меня до смерти...
ЖЕНЯ (Николаю). Вы сами-то понимаете, что за чудо вы тут создали? Понимаете, конечно, но мне лучше видно — поэтому я даже больше вас отвечаю за чистоту воздуха, а равно и за чистоту знака.
НИКОЛАЙ. По-вашему выходит, мы здесь и не живем вовсе, а так — что-то означаем?
ЖЕНЯ. В конечном счете ничего, кроме самих себя, но все равно — здорово!
ОЛЬГА. Женя, будете еще умничать — родить вам учебник по философии против шерсти.
Я сразу слышу звонок, а они — только когда он повторяется.
ОЛЬГА. Пойди, открой, Коля.
Николай уходит и возвращается вместе с Андреем, у которого в руках довольно большой портфель.
АНДРЕЙ. Здравствуйте.
НИКОЛАЙ и ОЛЬГА. Здравствуйте.
ЖЕНЯ. Привет, Андрюша.
АНДРЕЙ. Вот. Мне передали, что сегодня сороковой день, и что Женя здесь. Я тогда не успел приехать на похороны.
ЖЕНЯ. Это наш однокашник. Он был Диминым соседом по общежитию.
ОЛЬГА. Проходите пожалуйста. Вы жили с ним в одной комнате?
АНДРЕЙ. Нет. Там каждому дают отдельную клетку, очень маленькую, с такими тонкими стенками, что слышно даже дыхание соседа.
ОЛЬГА. Вы, может быть, что-то знаете?
АНДРЕЙ. Не больше, чем вы или Женя.
ОЛЬГА. Это так ужасно, его привезли в закрытом гробу, он так страшно изувечен, что нам даже не позволили взглянуть на него.
ЖЕНЯ. Я его видела.
ОЛЬГА. Как — видели?
ЖЕНЯ. Он лежал ничком и руки вот так под себя... Он даже не раскинул руки, когда падал.
ОЛЬГА. Простите. Я пойду приготовлю что-нибудь. (уходит).
АНДРЕЙ. Ой, Женя, ты покрасила волосы?
ЖЕНЯ. Уже давно.
АНДРЕЙ. А я ведь так и не видел тебя с тех пор.
ЖЕНЯ. Ну и что?
АНДРЕЙ. У меня еще поручение к тебе от нашего научного руководителя. (Николаю) Простите, я говорю о таких вещах...
НИКОЛАЙ. Ничего. Дело житейское, я понимаю.
АНДРЕЙ (Жене). Ты совсем забросила занятия. Он очень недоволен. Ты вернешься к пятнице?
ЖЕНЯ. Я не вернусь в Москву.
АНДРЕЙ. Что ты! Это невозможно. Сейчас стало известно, что готовится собрание сочинений Жан-Поля. Нам что-то хотят поручить. Я говорил с редактором, он очень интересовался твоим переводом и статьями.
ЖЕНЯ. Я очень рада. За Жан-Поля.
АНДРЕЙ. И все?
ЖЕНЯ. Я остаюсь здесь.
АНДРЕЙ. Что ты, там же серьезная работа.
ЖЕНЯ. Но мне всегда казалось, что германистов в Москве даже больше, чем достаточно, и нет необходимости прибегать к помощи пятикурсников.
АНДРЕЙ (Николаю). Представляете, она ведь не первый год этим занимается, ее имя уже известно, на ее статьи ссылаются самые серьезные ученые, а тут вдруг...
НИКОЛАЙ. Жан-Поль... Это Жан-Поль Сартр?
Андрей и Женя, не удержавшись, хохочут.
ЖЕНЯ. Извините нас, не обижайтесь... Просто все на этом попадаются... На одном и том же... Это другой Жан-Поль, немецкий...
НИКОЛАЙ. Я не знаю...
АНДРЕЙ. Ну вот, видишь... А ты... У меня остались твои заметки, я прочел — это готовая диссертация, а из того, что останется... можно сделать по крайней мере два диплома...
ЖЕНЯ. Ну ты шутник... Наш друг Жан-Поль говорит, что в царстве морали нет малого, и поэтому для смешного остается лишь царство рассудка... Я дарю тебе эти заметки, можешь сочинить из них хоть дипломную работу, хоть диссертацию. По-моему, очень смешно. Эти Жан-Полевские штудии развлечение весьма изысканное, не с некоторых пор не для меня.
АНДРЕЙ. С каких это пор? (Николаю) Она на втором курсе сделала блестящий перевод "Геспера"... Это такая вот толстенная книга...
НИКОЛАЙ. Постойте, так будет издан и ее перевод тоже?
ЖЕНЯ. Перевод не закончен. Но ты, Андрюша, вполне можешь доделать эту работу сам. Обещаю, что никаких претензий иметь не буду.
АНДРЕЙ. Ну знаешь, в конце концов, у меня своя работа, и я еще никогда не жил на иждивении женщин.
ЖЕНЯ. Я все сказала. Можешь взять мои бумаги себе, можешь подарить какому-нибудь лентяю, только поумнее. Можешь их вовсе выбросить. Я собираюсь самым банальным образом родить ребенка и сидеть с ним тут, сидеть, сидеть...
Я с удивлением наблюдаю, как Женя для убедительности садится на пол, а не менее моего удивленный Андрей усаживается рядом с нею.
АНДРЕЙ. Тогда объясни мне, дураку, почему при этом нельзя продолжать работу?
ЖЕНЯ. Можно. Но я не хочу.
НИКОЛАЙ. А по-моему, вы не правы, Женя. Ольга вам поможет, в крайнем случае пригласим няню. Будет вам и диплом, и диссертация.
ЖЕНЯ. А потом? Читать ребенку по вечерам отрывки из своих переводов и комментарии к "Зибенкезу" вместо ваших сказок?
НИКОЛАЙ. Но дети вырастают, и когда-нибудь он сам потребует вместо моих сказок ваши научные труды. Это нужно, чтобы не вышло, как с Димой, вы же сами говорили...
ЖЕНЯ. Я совсем не то говорила. И вообще, когда он подрастет, -ха-ха! — вы наконец состаритесь.
НИКОЛАЙ. И что?
ЖЕНЯ. И уйдете на покой.
При этом она прикладывает ладони к щеке, закрывает глаза и, наклонив голову, показывает, как Николай уйдет на покой.
НИКОЛАЙ. Вы хотите вырастить убийцу?
ЖЕНЯ. Ага!
НИКОЛАЙ. И все-таки я считаю, что вам следует продолжить занятия.
ЖЕНЯ. Андрей, у тебя что в портфеле, не моя ли рукопись?
АНДРЕЙ. Она.
ЖЕНЯ. Дай-ка сюда. (Она роется в портфеле). И зачем ты все это тащил? Вот... Нет, вот эта тетрадка...
Да, они, разумеется, уже не сидят на полу.
ЖЕНЯ. Вот. Она называет это "ученым остроумием"... Скажите, почти как Николай Кузанский... Коля, вам надо взять псевдоним: Николай Кузанский... Вот. "...следует поразмыслить над тем, не будет ли приятным и полезным такое собрание статей, в котором совершенно без всякой прямой и определенной цели смешаются и перетасуются, как карты, подобно Лессингову духовному бросанию костей, идеи всевозможных наук, идеи, которые сослужили бы службу человеку, умеющему извлекать пользу из игр; что же касается такого собрания, то у меня оно есть, и я умножаю его каждодневно, ...для того, чтобы приучить голову к той свободе, которая должна быть присуща сердцу..." Вот что тебе надо, Андрюша, для твоей будущей диссертации. Узнай поточнее, по-моему, в Германии опубликовано частично это собрание — замечательная гимнастика для германиста. А у меня в голове этих "Ideenwurfeln" и без того хватает — дамского образования, которое нынче можно получить на филфаке, вполне достаточно для того, чтобы было о чем поговорить с собственным подросшим ребенком, разве не так? А, Николай?
