благосостоянием. В нашей голове не было понятия классовости. Мы не сравнивали одежду, мы не считали кого-то выше или ниже себя, ориентируясь лишь на толщину родительского кошелька. Всех нас объединял район, все мы родились и выросли здесь, впитав в себя дух молодой России – страны разбитых судеб, на дымящихся руинах которых появлялось бесчисленное множество возможностей.
Ася с Марго были из тех семей, что жили выше среднего. Они дружили с нами, объясняя это так: с кем бы они до нас ни тусили, так весело не было никогда. Хотя у них было много богатеньких приятелей, Новый год они хотели отмечать именно с нами. Это льстило. Если у кого из пацанов и были дачи, то, как правило, хлипкие деревенские домики без удобств, в отдалённых садовых товариществах, совершенно не похожие на хорошенький двухэтажный коттедж неподалёку от Москвы, в который звала нас Аська.
В тот новый год обстоятельства сложились наилучшим образом: мы заранее скинулись на приличный стол и дорогое бухло, привезли аппаратуру и светомузыку для вечеринки, собрали всех, кого хотели видеть весь последующий год, и двинули отрываться на три дня, предварительно закупившись в гипермаркете всем необходимым. Нас ждали: шашлыки в беседке, обогреваемой живым огнём из печи, рэпчик и хаус, ящики алкоголя, коробки еды, наркотический угар. Мы начали готовиться чуть ли не за месяц, продумывая всё до мелочей, а последние две недели только об этом и говорили. И вот: пять машин, электрички, такси. Зипы с наркотиками, спрятанные в самых сумасшедших местах.
Ася и Марго намутили девчонок из своих универов. Все как одна красивые, стройные, в праздничных платьях. Они нарумянили и покрыли блёстками свои лица, ярко накрасили губы, сделали праздничный маникюр, причёски. Такие идеальные девочки, что даже в трезвом состоянии мы не могли оторвать от них глаз. Сначала они грациозно лавировали по дому на каблуках, потом танцевали босиком в зале, а под утро практически всеоказались голыми у нас в кроватях.
В ту памятную ночь я впервые попробовал экстази. Саня выпотрошил полсигареты, оторвал свободный край, завернул гранулы, похожие на крупную соль, и предложил мне. «MDMA, – коротко пояснил он, протягивая руку, – будешь?» Я согласился так же легко, как согласился летом покурить травы. «Да, давай», – лишь сказал я, как и в тот день, когда мне впервые протянули бутылку, наполненную густым сизым дымом.
Я всегда был против наркотиков. Нет ничего более переменчивого, чем человеческие убеждения. Жизнь частенько разворачивает на сто восемьдесят градусов, делая приверженцем того, что сам когда-то отрицал, презирал, не понимал. Убеждения, принципы, идеи – всё рушится под натиском времени, проходящего бесконечной чередой обстоятельств. Человек – слабое существо, неспособное противостоять искушениям, берущим начало в его тайных желаниях. Никогда не говори «никогда».
«Глотай, запив большим количеством воды. Прямо до дна стакан, – велел он, – и жди». Ничего не происходило. Это разочаровывало и злило.
– Сань, почему ничего не происходит?
– Чувак, расслабься и жди, оно должно раствориться в желудке, попасть в кровь и ударить по мозгам. Не всё сразу.
– Дим, можешь не курить в комнате? – зло бросил я Димасу через плечо.
Запах сигаретного дыма раздражал. Кружилась голова. Все вокруг громко смеялись и вели непринуждённые разговоры. Беспечность парней и вульгарность девушек выводили меня из себя. Я огрызнулся на какую-то тёлку за громкий, «ржачеподобный» смех.
– О-о-о, пацаны, кажется, кого-то начало переть! – со смехом сказал Захар, хлопнув меня по плечу так, что в глазах потемнело и тошнота подступила к горлу.
– Меня не прёт! – выкрикнул я и глубочайше оскорбился.
– Чувак, успокойся. Дыши ровно. Не злись)) Ты злишься на всё. Заметил? Это первая реакция, – сказал Захар, хитро прищурив глаза.
Я слышал голос Бездаря словно впервые, его лицо расплылось в глазах мутными пятнами. Тянуло блевать. Рвота подступила так резко, что я еле успел выбежать из просторного подвального холла в тёмный коридор, в конце которого блестела позолотой ручка двери в уборную. Меня стошнило два раза, бросило сначала в холод, потом в жар, потом снова в холод. На лбу повисли ледяные капли пота, они стекали, застревая в бровях и оставляя за собой на висках ледяные влажные линии, словно медленно ползущие слизни. Меня передёрнуло от их солёного привкуса, случайно оказавшегося в уголке рта. Я чувствовал каждую каплю, словно кто-то медленно водил по коже маленькими кусочками льда. Меня затрясло ещё больше. Я вернулся в комнату на дрожащих ногах, бледный как смерть. Все бросились спрашивать, как я себя чувствую, успокаивали, говорили, что рвота – это нормальная реакция организма, что «первые разы все блюют», что «сейчас начнётся».
Голоса находящихся в комнате слились в единый гул невыносимой громкости, проникающей волнами прямо под кожу, словно египетские скарабеи, панцирь которых переливается бензиновым отблеском. Я кожей чувствовал вибрации голосовых связок, и ощущение это было больше, чем игра воображения, но меньше, чем галлюцинация. От чувственных ощущений внимание резко переключилось на душевные переживания. «Я –человек, личность, индивид, душа. Я – это то, что сидит внутри черепной коробки, то, что находится в самой сердцевине сердца, всё вокруг – лишь звук, доносящийся извне. Я…» Краешком сознания я всё ещё помнил, где нахожусь и что происходит, мне нестерпимо захотелось вернуться в реальность. Я усилием воли заставил себя вынырнуть из тёплого покрывала ладоней, уткнувшись в которое сидел на краю дивана в людной комнате, как мне казалось, уже с час, утопая в своих одновременно освободившихся и запутавшихся мыслях. На самом деле прошло не более пяти минут.
Вынырнув, на поверхности реального мира я увидел ковёр. Старый тёмно-серый ковролин, повидавший многое. Им был застелен весь подвальный холл с бильярдным столом по центру, диванами, креслами, барной стойкой и мини-баром из красного дерева по периметру. Ковролин с повторяющимся узором из более короткого ворса: индийские огурцы с витиеватыми отростками, расходящимися загогулинами, пышными цветами и резными листочками. Огурцы танцевали с цветами под музыку, доносившуюся с первого этажа, причудливо кружась, листочки дрожали, словно от тихого морского бриза. При мысли о море пол под ногами пошёл волнами по нарастающей – от штиля, с едва уловимым колыханием, ударяющим белым пенным краешком в висок, до сильных волн, которые сбили меня с ног, и я грудью плюхнулся на ковёр, широко распластавшись, чтобы удержаться на колеблющейся поверхности. Всё это время огурцы вертелись, ветви переплетались, цветы распускались ещё краше и уползали на длинных стеблях к углам комнаты. Я лежал на полу, покачиваясь на ковровых волнах и кричал: «Этого не может быть! Я же вижу это! Я вижу! Значит, это происходит! Я понимаю, что это невозможно, но оно есть!»
Через какое-то время полотно ковра подо мной успокоилось, и я обнаружил
