Джед надел наконец куртку и вынул бумажник, чтобы расплатиться.
– Я тебя приглашаю, – хмыкнул Франц. – Не надо, не отвечай, я отлично знаю, что ты скажешь. Попросишь дать тебе время на размышление, а потом позвонишь и откажешься. А потом вообще перестанешь писать. Ты в своем репертуаре, как в эпоху мишленовских карт: вкалываешь годами, один как сыч, не покладая рук, а когда твои работы выставляются, ты все посылаешь к черту, едва добившись успеха.
– Ну это разные вещи. Тут меня заклинило на «Дэмиене Херсте и Джеффе Кунсе, деливших арт-рынок».
– Да, знаю. Поэтому, собственно, я и решился на организацию выставки. Я, кстати, очень рад, что ты не закончил ту картину. Хотя идея сама по себе мне нравилась, в ней ощущалась какая-то историческая уместность, это было бы вполне метким описанием ситуации, сложившейся в искусстве в определенный момент. Действительно, своеобразный раздел имел место: с одной стороны – фан, секс, китч и святая простота, с другой – трэш, смерть, цинизм. Но в твоем случае картину наверняка истолковали бы как произведение второстепенного художника, завидующего успеху более состоятельных собратьев; впрочем, мы дожили до того, что успех, в терминах рынка, оправдывает и узаконивает все что угодно, подменяя собой разнообразные теории, и никто, решительно никто, не видит дальше своего носа. Вот сейчас ты мог бы позволить себе написать эту картину, поскольку на данный момент ты самый дорогой французский художник; но я уверен, что ты ее не напишешь, более того – сменишь курс. Может статься, ты перестанешь писать портреты, а то и просто завяжешь с фигуративной живописью или вообще с живописью как таковой и вернешься к фотографии, кто знает…
Джед промолчал. Старик за соседним столом встряхнулся от дремы, встал и направился к выходу; собака с трудом ковыляла за ним, покачивая тучным тельцем на коротких лапках.
– При любом раскладе, – сказал Франц, – знай, что я останусь твоим галеристом. Что бы ни случилось.
Джед кивнул. Хозяин кафе вышел из подсобки, зажег неоновые лампы над стойкой и кивнул Джеду; Джед кивнул ему в ответ. Они были его постоянными клиентами, можно сказать – старыми клиентами, но никакого панибратства между ними не возникало. Хозяин заведения забыл уже, что лет десять назад позволил Джеду сфотографировать себя и свое кафе, тем самым вдохновив его на создание «Клода Ворийона, хозяина бара с табачным отделом», второй по счету картины из серии основных профессии, за которую американский биржевой маклер только что предложил триста пятьдесят тысяч евро. Он считал Джеда и Франца нетипичными клиентами – они слишком выделялись на фоне здешних завсегдатаев и возрастом, и принадлежностью к иному социальному слою, иначе говоря – не имели отношения к ядру целевой аудитории.
Джед поднялся, спрашивая себя, когда же он теперь увидится с Францем, и осознал внезапно, что стал богатым человеком. Когда он уходил, Франц спросил вдогонку:
– Ты что делаешь на Рождество?
– Ничего, ужинаю с отцом, как обычно.
Обычно, да необычно, подумал Джед по дороге к площади Жанны д’Арк. По телефону ему показалось, что отец ужасно подавлен, настолько, что даже предложил отменить традиционный ужин. «Не хочу никому быть в тягость». Внезапное обострение рака прямой кишки привело к неизбежному выбросу отходов, сообщил он с мазохистским смакованием. Теперь ему придется поставить искусственный анус. Уступив настояниям Джеда, отец согласился с ним повидаться при условии, что сын пригласит его к себе. «Видеть уже не могу эти рожи…»
Дойдя до Нотр-Дам де ла Гар, Джед, поколебавшись, вошел внутрь. Поначалу он решил, что церковь пуста, но, приближаясь к алтарю, заметил чернокожую девушку лет восемнадцати, а то и моложе; благоговейно сложив руки, она преклонила колени перед статуей Богоматери и что-то усердно шептала. Уйдя с головой в молитву, она не обратила на него внимания. Белые брюки из тонкой ткани, невольно отметил Джед, очень удачно обтягивали выпяченную в коленопреклоненной позе попку. Неужели грехи замаливала? Или просила за больных родителей? Возможно, и то и другое. Она явно была рьяной христианкой. Все же вера в Бога весьма практичная штука: если ты не в состоянии помочь ближнему, – а это в жизни часто случается, да, собственно, только так оно и бывает, взять хотя бы отцовский рак, – всегда можно помолиться за него.
Ему стало неловко, и он вышел. Над улицей Жанны д’Арк сгущались сумерки, красные огоньки машин медленно удалялись в сторону бульвара Венсена Ориоля. Купол Пантеона вдалеке утопал в каком-то непостижимом зеленоватом свете, словно небесные пришельцы начали массивное наступление на Париж и пригороды. В это самое мгновение в городе, несомненно, умирали люди.
Как бы то ни было, назавтра в это же время Джед занимался тем, что зажигал декоративные фигурные свечи и раскладывал на своем рабочем столе лососину, запеченную в раковинах, пока площадь Альп неторопливо погружалась во мрак. Отец обещал прибыть к шести часам.
Он позвонил снизу в одну минуту седьмого. Джед нажал на кнопку домофона и, пока отец поднимался на лифте, сделал несколько глубоких, размеренных вдохов.
Он слегка коснулся шершавых щек отца, который застыл посреди комнаты. – Садись, садись, – сказал Джед.
Отец подчинился и присел на кончик стула, застенчиво оглядываясь. Он никогда, внезапно осознал Джед, никогда у меня не бывал. Ему пришлось даже предложить отцу снять пальто. Тот еле выдавил из себя улыбку, с видом человека, который силится показать, что отважно переносит ампутацию. Джед собрался было открыть шампанское, но у него дрожали руки, и он едва не уронил бутылку, вынимая ее из морозилки; с него градом лил пот. Отец по-прежнему улыбался застывшей улыбкой. Он был энергичным, а порой и строгим руководителем компании с пятьюдесятью служащими, нанимал и увольнял подчиненных, заключал контракты на сотни, если не на миллионы евро. Но близость смерти пробуждает смирение, и сегодня вечером он прежде всего хотел, чтобы все прошло как можно лучше, а главное – надеялся ничего не испортить, судя по всему, это стало отныне его единственным желанием в подлунном мире. Джеду удалось наконец откупорить шампанское, и он немного расслабился.
– Наслышан о твоих успехах, – сказал отец, поднимая бокал. – Выпьем за твой успех.
Мы на верном пути, тут же подумал Джед, чем не повод для дружеской беседы, и он пустился в рассказы о своих картинах, о работе, начатой уже лет десять назад, о своем стремлении изобразить посредством живописи разнообразные винтики и шестеренки, от которых зависит функционирование общества. Регулярно подливая в бокалы сначала шампанского, потом вина, Джед легко и непринужденно проболтал почти час, пока они управлялись с закусками, купленными накануне навынос в гастрономической лавочке. И лишь на следующий день он поймал себя на мысли, что ничего подобного никому никогда раньше не говорил. Отец слушал внимательно, время от времени задавая вопросы, у него было по-детски удивленное и заинтересованное выражение лица, в общем, все шло отлично вплоть до самого сыра, когда вдохновение Джеда иссякло и отец, словно поддавшись силе тяжести, снова впал в болезненное уныние. Но ужин все-таки взбодрил его, и он проронил вполголоса, даже не расстроенно, а скорее недоверчиво покачав головой: «Охренеть… искусственный анус…»
– Знаешь, – начал он, и по его интонации было понятно, что он слегка опьянел, – в каком-то смысле я даже рад, что твоя мать не дожила до этого. Уж такая она была вся рафинированная, элегантная… Физического распада она бы не вынесла.
Джед замер. Вот оно, подумал он. Вот оно, приехали, – по истечении стольких лет отец наконец заговорит. Но тот уловил, как изменилось его лицо. – Я не собираюсь прямо сейчас тебе сообщать, почему твоя мать покончила с собой! – громко и рассерженно произнес он, четко выговаривая каждое слово. – Не собираюсь, потому что сам ничего не знаю! – И он тут же успокоился, как-то съежился даже.
Джед был весь в поту. Или просто в квартире стало слишком жарко, отопление совсем забастовало, его невозможно было отрегулировать, и он всякий раз боялся, что нагреватель опять сломается, но теперь-то он разбогател и сможет переехать, ведь так и поступают люди, когда у них заводятся деньги, пытаясь улучшить бытовые условия, только куда, собственно, переезжать? У Джеда не было никаких ярко выраженных жилищных предпочтений. Нет, лучше уж он останется тут, разве что пора бы уже взяться за ремонт или хотя бы сменить нагреватель. Он встал и рискнул подвигать туда-сюда регулятор. Отец что-то бормотал, сонно покачивая головой. Джед вернулся к нему. Надо бы взять его за руки, приобнять или что-нибудь еще в этом роде, да, но как? Он никогда этого не делал.
– Искусственный анус, – снова пробормотал тот мечтательным голосом. – Я знал, что она была недовольна нашей жизнью но неужели это уважительная причина для самоубийства? Я тоже был недоволен жизнью и, признаюсь тебе, не ожидал, что, будучи архитектором, ограничусь строительством дурацких курортных комплексов для дебильных туристов под надзором нечистых на руку и до ужаса пошлых промоутеров; ну что тут скажешь, работа есть работа… Может, она просто не любила жизнь, и все тут. Больше всего меня потряс рассказ соседки, которая случайно с ней столкнулась прямо перед этим. Она возвращалась с покупками, возможно, именно тогда она купила яд, – мы так, кстати, и не узнали, как ей это удалось. Так вот, соседка сказала, что она выглядела счастливой, невероятно радостной и счастливой. У нее был вид, уточнила она, человека, который собирается в отпуск. Она отравилась цианистым калием и, судя по всему, умерла мгновенно; я совершенно уверен, что она не мучилась.
