Осторожно спустившись к спящему человеку, она ткнула его ножом и бегом вернулась к нише.
Человек не пошевелился и не издал ни звука. Убить его Ля Росса не могла – удар был слишком слабым. Может, он уже мертв. А может, пытается обмануть ее. Эстель снова спустилась и снова уколола незнакомца ножом. На этот раз он пошевелился и застонал, но не проснулся. Держась за перила, девочка перелезла через него и бросилась к входной двери.
После темной лестницы переулок казался хорошо освещенным. Эстель точно не знала, где находится. Слева проходила настоящая улица, и там было еще светлее. Подбежав к перекрестку, девочка выглянула за угол. Она дошла до самого края Дворов, на склоне холма. Внизу виднелась квадратная башня Сан-Савер. Монастырь Филь-Дье был еще ближе. Лямка тяжелой торбы врезалась в плечо. Эстель перелезла через невысокую каменную стену, села за ней, сняла торбу, взяла обеими руками ребенка и посмотрела в его лицо:
– Ампаро? Ты была очень храброй.
Эстель расстегнула верхние пуговицы платья. Грудь у нее была плоской, как у мальчика, но крысы иногда сосали ее – может, и Ампаро понравится. Она приложила рот младенца к соску, и новорожденная принялась сосать – с явным удовольствием. Эстель было приятно. Малышка любила свою новую сестру больше всего на свете. Больше Гриманда, особенно если учесть, что он мертв. Эстель немного поплакала. Жаль лишаться всего сразу – и дракона, и сестры.
– Ты не хочешь жить с монашками, правда? – спросила Ля Росса младенца. – Я бы не хотела. Они все носят одинаковую одежду, а таким людям верить нельзя. Это значит, они делают то, что им говорят, даже если им говорят делать что-то плохое.
Ампаро оторвалась от соска и пискнула – похоже, это был ответ. Карла бы ее поняла. Эстель задумалась, что Малыш Кристьен сделает теперь с этой доброй женщиной. Он гадкий и служит хозяевам, которые еще гаже. И у них много людей. Карла отправила ангела с ними, с ней и Ампаро. Может, ей нужно было оставить его у себя? А может, это ангел не дал спящему на лестнице человеку проснуться…
– Ты здесь? – спросила девочка в пространство и почувствовала дуновение ветра. Теплого. Ангел был здесь, рядом. Ей стало легче. – Что нам делать? – задала Эстель еще один вопрос и прислушалась. До нее доносились голоса, что-то вроде криков, которые она слышала сегодня весь день, но очень далекие. Умеют ли ангелы разговаривать? Или они только охраняют?
– Танзер, – произнес ангел.
Эстель оглянулась. Она не поняла, где прозвучал голос: в ушах или прямо у нее в голове. Тонкий луч лунного света спускался с неба, как будто прямо к ней.
– Танзер? Шевалье? Карла говорила, он придет в Кокейн. Он правда придет?
– Уже пришел, – донесся до нее ответ ангела.
Ля Росса подняла Ампаро и поцеловала в лоб, а потом застегнула платье и нацепила торбу, повесив ее теперь на другое плечо. После этого она встала и заглянула через стену. Никого и ничего. Девочка улыбнулась Ампаро:
– Не бойся. Ангел с нами. Мы найдем Танзера. Он твой отец.
Сначала Эстель увидела горящие факелы, потом солдат, потом тележки. Солдаты были явно довольны собой. Они несли флаги и думали, что правы, думали, что они хорошие, что сделали доброе дело. Они считали себя лучше Ля Россы, лучше других жителей Дворов, лучше Гриманда. Может, это и так. Все так говорили. Эстель знала, что она не лучше валявшегося на улице дерьма. Но если эти люди хорошие, она не хочет быть лучше, не хочет становиться такой, как они. Пусть тогда она останется дерьмом. А как насчет Пепина? Он убил Гриманда. Неужели Пепин хотел стать лучше? Неужели так становятся лучше? Голова у девочки болела, и ответа на этот вопрос она не знала. Она была рада, что убила Пепина, даже если стала от этого хуже. Она надеялась, что он будет вечно гореть в адском огне, а черти будут втыкать вилы ему в задницу. Неужели такой, как Пепин, мог убить Гриманда? Пепин был большой, но только снаружи. На самом деле он был маленьким. А Гриманд большим, огромным. Драконом.
А теперь дракон мертв.
Голова болела так сильно, что Эстель перестала думать обо всем этом.
Одна из проезжавших мимо тележек была доверху наполнена трупами солдат, и Ля Росса обрадовалась. Во второй тележке ехали раненые, а в последней сидела Карла.
Она выглядела очень несчастной. Голова ее была опущена на грудь, как у спящей, но женщина не спала. Может, она плакала? Нет, Эстель не верила, что итальянка позволит солдатам увидеть ее слезы. Какое-то время девочка ненавидела Карлу, хотя не должна была, а та не обращала на ее ненависть внимания. Она лучше всех людей, которых когда-либо встречала Эстель, за исключением разве что Алис. «Она одна из нас, – подумала девочка. – Но кто такие мы?» К этой категории не относилось большинство знакомых Ля Россы людей. Ее мама Тифани, хоть Эстель и любила ее, тоже не относилась. Даже Гриманд, как это ни странно, не относился. Девочка не понимала, почему она сама входит в этот круг, но чувствовала свою принадлежность к нему. Так сказала Алис. В каком-то смысле это было даже лучше, чем летать на драконе.
Эстель крепче прижала к себе новорожденную и зашептала:
– Не волнуйся, Ампаро. Ты одна из нас.
Она увидела, что Карла обнимает ту же маленькую девочку, которую привела с собой утром. Но девочка не была одной из тех, кого Ля Росса называла «мы», и поэтому за нее Эстель не переживала. Просто графиня де Ла Пенотье добрая и волнуется за девочку. Это другое. Каким-то образом доброта делала Карлу сильнее. И Алис тоже. Неужели Эстель просто добра к Ампаро? Не похоже, потому что Ампаро ее сестра и Ампаро одна из «нас». И ангел тоже. Эстель была в этом уверена.
Эстель увидела Малыша Кристьена, и ей захотелось, чтобы кто-нибудь убил его. Она бы сама его убила. Кристьен не лучше ее – он само зло. Ля Росса спряталась в темноте, прижала к себе Ампаро и укачивала малышку, пока солдаты не прошли мимо. Тележки повернули на Рю Сен-Дени, и Карла скрылась из виду.
Девочка стала поспешно пробираться переулками Кокейна.
Выглянув из-за угла, она увидела яму с углями, костры и тени людей, мелькавшие среди дыма и мутного желтоватого света. На земле лежали тела. Кто-то стонал. Женщины плакали. Эстель увидела мальчишек и собак.
И двух больших мужчин, сидевших на стульях.
Тот, кто сидел к ней лицом, был голым по пояс, с длинными волосами. Его кожа блестела в свете костра, а на руках были темные рисунки, как у Алтана. Танзер. Он говорил, слушал и одновременно точил меч.
Эстель боялась его. Этот человек точил меч, потому что затупил его убийствами и потому что собирался убивать еще. Он сидел на стуле, как король – король не только Кокейна. Он как будто бы в любом месте чувствовал себя королем. И в то же время ему было плевать на Кокейн и на всё остальное. За его спиной тоже был ангел, но другой, вдруг поняла Ля Росса. Он отражал не серебристый свет луны, а красные отблески углей. У ангела Танзера были черные крылья. Эстель удивлялась, как он мог быть отцом Ампаро. Но Карла не лжет. А как Алис могла быть матерью Гриманда? Собственного отца девочка не знала, как и многие дети в округе. А у этого грозного шевалье есть отец? А мать? Сестер легче понять. Ля Росса повернула Ампаро лицом к Матиасу:
– Смотри, Ампаро, это Танзер. Не бойся его. Он твой папа.
Эстель боялась, что малышка заплачет, но та принялась агукать. Интересно, что их ангел думает о Танзере? Рыцарь вложил меч в ножны, допил вино из чаши, поставил ее на землю и встал. Второй мужчина сменил позу и махнул рукой. Эстель сделала несколько шагов, и силуэт второго мужчины стал виден на фоне красного свечения углей. Он почесал затылок, и девочка узнала эту огромную голову. Узнала странные складки под зарослями курчавых волос. Ни у кого нет таких плеч. Она облетела на этих плечах весь Париж.
– Гриманд? Гриманд? – позвала Ля Росса.
Огромный человек встал, повернулся и с улыбкой раскинул руки.
У него не было глаз. Вместо них зияли огромные дыры, светившиеся белым.
Гриманд гладил ее волосы, прижимал к груди, говорил много ласковых слов своим рокочущим голосом, но Эстель не слышала. Она вдыхала его странный запах, единственный, который ей нравился. Ампаро плакала, зажатая между ними, и Ля Росса тоже плакала.
Две сестры вместе лили слезы, оплакивали карие глаза, в которых когда-то горел свет – ярче солнца, яростнее огня, богаче золота и мягче пуха. Как такие глаза могли исчезнуть, не превратившись во что-то другое? Может, солдаты забрали их с собой? Можно ли их вернуть? Нет. Эстель знала, что сделать это может только Бог, но Бог не станет. Белые провалы никогда не заполнятся.
Даже слезами.
Других таких глаз не было на всем белом свете. Когда эти карие глаза смотрели на нее, она чувствовала себя единственной живой девочкой на свете. Под их взглядом окружающий мир исчезал, вместе со всем плохим, и оставалась только она, и в эти минуты Эстель чувствовала себя хорошей. Под взглядом этих глаз она ощущала себя так же, как когда Алис обняла ее вместе с Ампаро и Карлой. Значит, Гриманд тоже – один из «них». Он обнимал ее и Ампаро, сестер, которые оплакивали его глаза. Одна его ладонь прикрывала ее голову шлемом нежности, другая обнимала спину девочки, словно плащ, сотканный из любви. Ей нравилось чувствовать себя укрытой. Только она хотела, чтобы вернулись его глаза.
