— Какое-то предчувствие, что книги могут меня не дождаться. Я бы хотел съездить за ними в Лейпциг и забрать, но оставшихся средств мне едва хватило бы на дорогу, не то что на их покупку! Если вы выручите меня, я не только решу этот вопрос и смогу отправить посылку в Петербург… Понимаете, я перестану беспокоиться — у меня сейчас пальцы дрожат, еле держат карандаш, и голова раскалывается от забот! Помогите, фрау, и тогда…
— Карандаш в руках дрожит, говорите? А вы очень чувствительны, дорогой Вячеслав, я и не предполагала. Ладно, эта проблема разрешима — поднимитесь ко мне вечером… Так, значит, с портретом тоже возникли трудности? — обеспокоилась Флейшхауэр, хотя в ее тоне можно было уловить иронический оттенок.
— Нет, что вы. пока все проходит очень гладко, но завтра я планирую закончить рисунок фрау Марты и тут же перейти к работе над интерьером, а для этого необходима обстановка художественной мастерской. Я уже не смогу рисовать в жилом помещении и хотел бы спросить: что сталось с той мастерской, которую вы пять лет назад любезно оборудовали для меня и моего друга в своем старом доме?
Лицо передовой немки приобрело печальное выражение:
— Большую часть дома я превратила в музей моей бедной, трагически погибшей Адели («Опять эта псина!» — ваятель почувствовал гадливость), но ваша мастерская существует до сих пор, можете располагаться там завтра же. Только предупредите Марту заранее — во всем должен быть порядок, не так ли?
— Конечно, госпожа Флейшхауэр! Danke Schon! — Благодарный Звонцов припал к руке великодушной фрау. Потом он поспешно разыскал супругу ее племянника и сообщил о переносе работы в мастерскую, назначив начало сеанса на восемь утра:
— Это будет очень ответственный сеанс: я закончу рисовать вас и займусь фоном, поэтому попросил бы вас не опаздывать.
На самом деле Вячеслав Меркурьевич втайне надеялся, что она опоздает — проспит или забудет, занятая женскими заботами, и это даст ему повод отменить позирование, «не дождавшись». Он хотел таким образом выгадать время для выяснения всех тонкостей отправки посылки в Россию, для тщательной подготовки к краже и побегу, да к тому же отдалилось бы начало живописного этапа работы, о котором Звонцов даже думать боялся. Зато теперь в его сознании оформилась еще одна «благородная» идея — умыкнуть помимо «валькирии» дорогой образ Николы (благо место хранения иконы было под одной крышей с новым местом работы), а главное — драгоценную ризу, что с лихвой окупало не только его затраты на заграничный вояж, но в какой-то степени компенсировало бы неудавшуюся сделку с пейзажем. Как только стемнело, возбужденный этими дерзкими планами скульптор поспешил к покровительнице за обещанным авансом и не только получил без предварительных церемоний вполне приличную сумму — фрау отдала распоряжение срочно перевезти в мастерскую все необходимое, «чтобы творческий процесс не прерывался».
Утром, открыв глаза, Звонцов первым делом посмотрел на часы. Стрелки показывали без двадцати девять! Глупая вышла ситуация: заранее настроившись на серьезные дела, он никак не думал, что проспит сам. Проклиная себя за то, что не поставил будильник на ранний час, скульптор второпях оделся и вылетел на улицу, хотя спешить, собственно, было уже незачем: при всей своей легкомысленности. Марта никак не могла проспать еще больше — немецкая кровь все равно разбудила бы ее вовремя. Вячеслав Меркурьевич осторожно приоткрыл дверь в мастерскую, то ли сохраняя в глубине души еще мизерную толику надежды, то ли предчувствуя очередную экстравагантную выходку. Марта восседала на стуле с томом Ауэрбаха в руках как ни в чем не бывало — она была ни в чем, совершенно голая! «Художник» на мгновение лишился дара речи, а модель, увидев его, произнесла обрадованно:
— Ну наконец-то вы, Вячеслав! Здесь холодно, я уже было начала замерзать. Давайте скорее начнем, или вы не рады, что я вас ждала?
Он опомнился:
— Что еще за фокусы? Как это понимать, фрау Марта?!
— Разве вы не хотели бы нарисовать меня обнаженной? А я страшно хочу позировать именно так: я всегда мечтала, чтобы меня нарисовали в костюме Евы, в образе Венеры или какой-нибудь Данаи. Это старый как мир сюжет и в то же время вечно привлекательный. По-моему, он должен возбуждать, — молодая немка сделала паузу, — тягу к эксперименту у современного художника. Я не права?
— Вы с ума сошли! У меня есть заказ вашей тетушки, который я не собираюсь нарушать. Хотите иметь свой портрет в обнаженном виде, сами заказывайте другому художнику, а мне прошу голову не морочить!
— Знаю, знаю — вы будете жаловаться Флейшхауэр, уже предупреждали… Ладно, рисуй, как она хочет, — понятное дело, художнику порой приходится исполнять чужую волю, но как мужчина ты свободен, и в этом смысле я разрешаю тебе все! — Марта потянулась к Звонцову, отбросив последние стеснения. Скульптор раздраженно отстранился, давая понять, что из этого фамильярничания и приставаний ничего не выйдет и она немедленно должна одеться. В другое время он не отказался бы воспользоваться такой доступностью в известном смысле обнаженной натуры, но в сложившейся ситуации было не до плотских утех. «Интересно, как бы повел себя Эрих, увидев такую настойчивость собственной жены в отношении другого мужчины? — подумалось русскому гостю. — Впрочем, его, кажется, больше интересует пиво и прелести служанок…» Отвергнутая немка привела себя в подобающее состояние, а когда расправила на себе платье, снова уселась позировать, дразняще повертела томом профессорской диссертации перед носом неподатливого рисовальщика:
— Думаешь, отверг меня, а я и смирилась? Как бы не так! Мне вот эта книга поможет отомстить: возьму и заберу твой дар себе, и ты уже никогда не сможешь рисовать! Не веришь, да? А здесь все подробно описано: профессор сам вычитал в какой-то средневековой рукописи по черной магии, а теперь и я знаю, как отнять твой талант художника и самой начать писать — все, что тебе было Богом отпущено, перейдет ко мне…
— Это мракобесие и бред безумца! Ауэрбах был настоящий параноик с манией величия — помню, какие у него были сумасшедшие глаза, — пренебрежительно бросил Звонцов. — Антинаучно и глупо! Не смешите меня, Марта, не пугайте заумной чушью.
— Ах, тебе еще и смешно?! Ну, послушай, какая «чушь» тут по полочкам разложена… Сейчас, погоди-ка! Здесь черным по белому написано, что если хочешь лишить художника таланта — главное, обязательно сделать его работы и творческие фантазии пророческими, воплотить в жизнь, так сказать. И о самом художнике говорится, что он должен быть лукав, невоздержан и к тому же атеист — ну прямо о тебе сказано: в глазах порочная бездна, значит, и в душе темно.
а то, что ты веришь в науку, а не в Бога, ты сам только что сказал. Ты меня изобразишь образованной фрау, наподобие мужниной тетки, я окончу университетский курс и стану такой на самом деле, тогда и портрет станет предсказанием, а ты — пророком, прямо как сказано в книге. Потом ты напишешь очередную картину, а я тебе заплачу — ты жадный, не откажешься! — и выдам ее за свою. Но и это еще не все, Herr Maler: настоящая мистика впереди! Я возьму какую-нибудь нечистую тварь и скрытно произведу над ее трупом всякие там магические действия, абракадабру по-латыни нужно прочесть — здесь указано, что именно, а после уже саму тварь приготовлю и подсуну с каким-нибудь блюдом, скормлю тебе, проще говоря. Да, да, представь себе — скушаешь, даже не предполагая, что уже готов к тайному обряду, — здесь подробно расписано, как он проводится. Для этого необходимо Копье Центуриона. В результате я стану гениальной художницей, буду писать шедевры в твоем «уникальном» стиле, а о тебе все забудут, портретист!
Звонцов ее бред выслушал в напряжении физических и душевных сил, после чего с усмешкой поинтересовался:
— А где же, позвольте спросить, вы возьмете это копье? Как вы его там назвали-то?
— Копье Центуриона, — молодая женщина произнесла не очень уверенно, — там так написано… Это тоже что-то из латыни… А тебе-то что? Да уж найду где-нибудь — с образованием я во всем разберусь, и тогда…
Скульптор иронически улыбнулся и произнес тоном. каким говорят с малым ребенком или душевнобольным:
— Конечно, конечно! Тогда-то мы с вами и возобновим этот разговор — вы ведь будете знать обо всем на свете.
Затем он добавил устало, чувствуя, как ломит все тело:
— Но теперь, фрау Марта, вы свободны. Если бы вы знали, как страшно вы мне надоели! Нам нужно отдохнуть друг от друга, к тому же вы, кажется, тоже слишком переутомились и заговариваетесь. Рисунок я закончу без вас. Хорошенько проветритесь пару дней, а я за это время, пожалуй, нарисую интерьер.
Звонцов почти вырвал у дамы книгу, но учтиво проводил ее до двери:
— Auf Wiedersehen![255]
