Письмоводителем его должны были сделать, а по выслуге лет и помощником столоначальника. Что и говорить, невысоко. Нет в том никакого стыда, служба – она служба и есть, а все ж – невысоко. Не грустил о том секретарь, ибо знал свое место, но не особо и радовался. Принимал жизнь, как есть, забот, помимо присутствия, имел немного, и ждал, когда наконец воздастся ему за длительную и беспорочную службу. Верил: случится это наверняка, не может не случиться.
И вот теперь сбывалось. Все перепуталось в городе: и чины, и начальники. Кто помер, а кто сбежал, приходилось исполнять должности самого разного замеса, без разбора, но с почетом. Нравилось это Николаю. В иное время малой сошкой он был, никому не нужной, а теперь возвысился. Поскольку безотказно брал на себя новые и новые поручения, не пропадал из присутствия, хоть, по правде говоря, по бедности и недостатку родичей некуда было ему драпать из Первопрестольной-то. И деньжат, помимо жалования да небольших пожертвований от разных ходатаев по акцизной же части, не имелось. Хозяйство будущий письмоводитель вел скромное, без излишеств, времени на домашние дела тратил немного.
Так что верно служил Николай, а заразы не боялся: был он человек бессемейный, а насчет себя что беспокоиться – все под Богом ходим, все там будем. Но отмечал с удовлетворением, когда какой еще сослуживец исчезал из управы – просторнее в ней становилось и виднее становился губернский секретарь Демьянов. Осанка даже поменялась у него, расправились согнутые канцелярской работой плечи, пухлое и красноватое лицо побледнело и заострилось, потянула тело вверх выпрямившаяся внезапно шея. Дробной походкой мерил город Николай, и не один шел, а почти всегда при охране, с нарядом, то из солдат, а то полицейских. На глазах человек поднимался, и справедливо ведь, по делам своим.
Но такого важного поручения ему еще не давали. А кому ж теперь? Разбежались, пропали, некому службу исполнять. Говорили: распоряжение губернатора, хоть не видел его самолично Николай; от кого пониже, но тоже из больших чинов получил он всенепременнейший приказ с командой о немедленном исполнении. Не очень, правда, понял губернский секретарь, в чем, собственно, дело. Отчего народ у ворот сгрудился, какое такое, понимаешь, «людское скопление»? Впрочем, приказа рассеять толпу ему никто не давал, а только произвести ревизию и по возможности поместить собранные средства под государственную охрану, дабы внезапная пропажа денег не вызвала ненужного брожения. Дело ответственное, не каждому поручат, надо выполнить в самой тщательной точности.
На Варварку теперь вышагивал гордый собой Демьянов Николай, и придано ему было аж целых шестеро солдат, а вдобавок какой-то еще мелкий чин из духовных. Молоденький, любопытный, все время головой вертел.
117. Хронология (бумага казенная, бурая, низкого качества)
«…Также доношу, что на оный ларь с деньгами была к означенному числу сентября месяца навешена в целях общественного спокойствия губернаторская печать, целостность которой каждодневно проверялась чиновными и полицейскими лицами, особливо плац-майором Верещагиным. Вечером же губернский секретарь Демьянов вместе с несколькими солдатами и лицами духовного звания направлены были к Варварским воротам, дабы по повелению архиепископскому навесить на сей короб уже церковную печать и оставить при нем часового. К тому времени толпа разрослась до многих сотен человек, среди них, очевидно, находились и сами подстрекатели бунта.
Секретарь Демьянов показал, что не успел он прикоснуться к ларю, как раздался крик: «Богородицу грабят!» Его тут же ударили по затылку, и больше он ничего не помнит, кроме слов «дело сделано», которые при допросах беспременно повторяет. Помимо него никого из солдат и духовных лиц, при сем присутствовавших, разыскать не удалось, почему других показаний пока не имеется. Сам же Демьянов был наутро обнаружен в пустой караульной будке, весь израненный, и еще от тех ран по сю пору не излечился.
Дальнейший розыск по известным причинам пришлось отложить. Впрочем, полицейские нижние чины показали, что почти в тот же миг забил набат и повсюду начались нападения на солдат и стражников, кои по своему малому числу, уроном от болезни моровой вызванному, и связанной с тем разъединенности противостоять сему натиску отнюдь не могли. В скором времени злоумышленники, движимые жаждою наживы, бросились в Кремль и в ту же ночь сотворили прескверное – разорили Чудову обитель».
Как очнулся, Еремей не помнил. Крутилось в голове, мешалось. И ничего понять не мог, что творится да где? Потом разбирать стал, причитал один неподалеку, все выше и все чаще: «Постоим за Богородицу, не дадим ограбить Матерь Божью!» И зашелся совсем, горестная душа. А с другой стороны – звуки частые, хлопки гулкие, как бьют тяжелым по мягкому. И стоны человечьи, а откуда – не видать. Темно вокруг, только блеклый свет редких факелов. И звон колокольный, многократно умноженный, как при большом пожаре, стучал со всех сторон, не мог успокоиться.
Сел Еремей, взял голову в руки, дышал медленно, потом встал, качнулся, снова сел, опять встал. Темно было в глазах, плавали перед ними вроде разноцветные пятна, да все серые. Вокруг метались, кричали люди, но ему никто не помогал и не добивал. «Ах, беда! – почему-то вертелось на языке, – ах, беда!» Никогда не говорил он подобных слов, вот отец Иннокентий – да, он бы так мог руками всплеснуть. «Бей ирода, бей его!» – опять закричал тот же голос. Вдруг понял Еремей: ни одного стражника нет у стен кремлевских и засовы на тех воротах не ахти какие прочные. И пошли ноги, сами пошли. Может, еще успеет он, у толпы ног много, да тело длинное.
Не видел Еремей себя со стороны.
119. Везение (продолжение третьей тетради, отдельная страница)
На наше счастье, бунтовщики не имели над собой никакого руководства и были движимы одной страстью – утолить свою ненависть к служителям епархии. Прочие низменные желания лишь дополняли это намерение, но тоже в скором времени заполыхали. Разбойники оказались до чрезвычайности распалены не только безнаказанностью, но и жаждой добычи, ведь алчба – неизменная спутница насилия. Поэтому ворвавшись в старинную городскую крепость, внутри которой помещались церковные службы, они сначала подвергли их полному разорению, а потом обнаружили там немалые, к стыду сказать, запасы спиртного, после чего устроили неслыханную оргию. Говорят, что предупрежденный архиепископ успел скрыться и направился к южным заставам, но, будучи застигнут темнотой, решил провести ночь в одной знаменитой обители, расположенной неподалеку, понадеявшись, по-видимому, что святость места послужит ему надежным убежищем. Брат же его был сразу схвачен преступниками – говорят, он пытался спасти от них церковное имущество и отважился увещевать безумных, после чего был ими страшно
