покуда неизвестен.
Убиение же всех собак бездомных, определенное Противочумной комиссией, доктор не одобрял. Пустое это дело: кто ж бродячих собак гладит? А без касания зараженного предмета передача болезни невозможна, это доктор полагал математически установленным. И животные тут совершенно ни при чем.
А назавтра выпал снег. Первый да ранний. Никогда такого не бывало – октябрь только за середину перевалил, самая осень. А потом – снова и снова метели дунули, и вдруг самые морозы в силу вошли, словно в январе. Заледенела немедля река, и не стало в городе ни собак, ни кошек. Никто в комиссии не признавался, сколь сильно мы ждали этих холодов, но не менее сильно мы ждали подтверждения своих надежд. Потому что жить теперь тебе хотелось, Гаврилыч, и другим, знать, тоже пришла на ум мысль о близком спасении. И искали любые тому знаки, жаждали хотя бы слабых доказательств.
И вдруг их начали, с каждым днем все достоверней и радостнее, приносить губернские писари и квартальные надзиратели, карантинные врачи, частные смотрители и назначенные старшими над управами офицеры. У одного иноземного дохтура, который и права-то на лечение имел почти птичьи, умерло в Покровском карантине только четверо за день, это из двух-то сотен! Выписали мы ему сразу награждение. И сами от того страсть как довольны были.
А спустя еще чуток – громче стали господа медицинские ученые спорить, кто из них главный, кто вернее других сумел дело поставить, кто раньше всех предупреждал честной народ о заразе и кто больше на ристание с мором безоглядное положил своей распоследней силушки. И от того лекаря, что ледяной водой однова пользовал, пришла цидула, чтоб ввели его методу немедля и повсеместно, да уж поздно, спасибо, сами управимся. Вестимо, чуют наши ученые избавление и большую мзду, слетаются, словно стервятники, чтобы чужую добычу съесть и свою не упустить. Раньше всех замахали крыльями, ну, на то им образование кафедральное и дадено. И язык латинский, древний, звучный, тягучий и вельми заковыристый.
Правы, впрочем, оказались дипломированные молодчики, и сам я заметил, что меньше дрог похоронных становилось в городе, а раньше ведь по нескольку раз встретишь, даже только с утра если. И списки смертные ту же самую весть прерадостно подкрепляли единым хором. Мор уходил, прибитый густым снегом, покидал многострадальную московскую землю.
Пришло время суда да наказания, время справедливости государевой.
«Да, дорогая моя, восемнадцатый век играет с нами злобные шутки, однако же не будем предаваться чрезмерной меланхолии. В Москве теперь полный порядок, о чем меня в своих письмах не раз уже известил граф Орлов, чьим административным талантам я вверила управление этим древним городом, святым для любого сердца русского. Признаюсь, он сам настоятельно просил меня позволить ему отправиться в Москву, дабы рассмотреть на месте, какие пристойнейшие меры можно принять к прекращению сего зла. Я согласилась на сие сколь доброе, столь ревностное с его стороны дело и, надо сказать, не без ощущения сильной горести, в рассуждении той опасности, которой он ныне подвергается. Губернатор же мною отставлен по летам его. Увы, сей доблестный воин пережил свою славу. Пусть это будет уроком государям: помощников в великих делах надо вовремя выбирать и вовремя же менять.
Но довольно жалоб! Мне сообщают, что смертность в старой столице идет на убыль, надеюсь, что с ближайшими письмами эти известия подтвердятся. Вообще же оная язва поражает сплошь только чернь, лица высших сословий от нее почти совершенно избавлены, таково, по-видимому, природное свойство этой болезни.
Мне кажется, нельзя без грустного впечатления обращать взоры на Данию. Я до смерти боюсь, чтоб этому ребенку королю не внушили мысли рубить головы. В таковых интригах пленных не берут. Если же он это теперь сделает, то будет часто повторять, я вам в том ручаюсь. Какая горестная комедия! В сущности, он будет карать за то, что он сам, как человек слабый, им дозволял.
Прошедший год был для меня тяжелее предыдущих, болезнь великого князя, эти московские истории много озабочивали меня, однако я имела и добрые вести и ныне бодра как никогда. Уныние столь же не к лицу монархам, как гордыня или бездействие. Пример у меня самый очевидный. Мы прожили один лишь только месяц в тех же условиях, в каких Петр Великий провел целых тридцать лет. Он вышел из всех испытаний со славою, мы же надеемся выйти с честью».
Я знал о предстоящем процессе, но, признаться, меня удивила мягкость наказания. Скорее всего, таковы были мудрые намерения властей, которые не желали излишне раздражать народ, а, наоборот, хотели поразить его своим великодушием. Кстати, таковой план, если он только существовал, увенчался полным успехом. Ни от кого из моих помощников я не слышал неодобрения приговору. Смешно сказать, повешено было только четверо, из них двое были несомненно уличены в убийстве несчастного архиепископа. И это после такого страшного бунта, приведшего к стольким жертвам и разрушениям!
Еще несколько дюжин, никак не меньше, заслуживали той же участи, но их пощадили, заставив, однако, сперва тянуть жребий, дабы определить тех двоих, кто должен был взойти на эшафот вместе с парой явных преступников. Да, во многих затруднительных положениях русские любят полагаться на высший промысел (или то, что они за него принимают) и считают такой образ действия весьма справедливым, о чем власти, кстати, прекрасно осведомлены. Тех разбойников, коих судьба избавила от смерти, затем бичевали, вырвали ноздри и отправили на каторжные работы. Замечу здесь, что отнюдь не всех осужденных, чуть не каждый из которых, кстати, принадлежал к рабскому сословию, били с одинаковой силой, несколько щадя малолетних. Русские – большие искусники в том, что касается телесных наказаний, и подразделяют их на самые различные разряды, от почти наверняка смертельного до способного причинить один лишь позор и публичное поношение. В этот раз никого не увечили, по крайней мере, на моих глазах.
Объявление приговора и само наказание заняло целый день и производилось по всему городу, из этого вы можете судить, сколько было виновных. Двух убийц повесили прямо в монастыре, на месте преступления, что я тоже не мог не одобрить. Сам я этого не видел, поскольку решил посетить главную площадь города, именуемую Красной (я думаю, вам это известно и без меня – как вы уже заметили, я не считаю нужным сообщать те сведения о России, которые любопытствующий может почерпнуть из иных источников). Замечу на правах свидетеля, что перед казнями было прилюдно освобождено не менее сотни
