обвиняемых, чью вину власти сочли неустановленной или незначительной.
Всего через несколько дней граф покинул Москву. По-деловому, без каких-либо празднеств. За неделю до этого в город был прислан новый губернатор. Заблаговременно узнав о составлении конвоя, я смог условиться с одним из младших офицеров, чтобы он доставил в столицу мой отчет, к которому я за это время сумел добавить еще несколько интересных документов.
Зачем я это делал? Не буду скрывать, меня терзало страшное одиночество, и любая работа была избавлением от мрачных мыслей, поселившихся в моей голове. Скрип пера был лучше бесшумной пустоты обезлюдевшего дома, заставлял забывать, пусть не надолго, о безвозвратной утрате, которую я понес. Скажу даже, не заставь я себя заняться этой, по большей части совсем неинтересной писаниной, мной могли овладеть стремления, недостойные образованного человека и христианина.
Да, такова природа человеческая: мы понимаем, что были счастливы, всегда с запозданием, только уже навеки утратив то самое счастье, и всю оставшуюся жизнь обречены с горечью вглядываться в невозвратное прошлое. «Анастасия, – постоянно думал я, – Анастасия, почему ты меня оставила? И есть ли на небе то место, где нам суждено встретиться?»
Говорили Еремею: четверых только казнили, четверых. Очень обрадовался Еремей снисходительности государевой и горячо молился о том, чтобы не было среди них брата Арсения. Пусть помилует его Господь, пусть живет он, а вдруг искупит грехи свои страшные в одночасье, прямо как тот разбойник на кресте, справа от Спасителя? Нет ведь для вышней благодати ничего невозможного. Глашатаев, объявлявших имена преступников, не слушал: боялся. А еще сколько-то дней спустя привезли в карантин одного такого, под охраной да в кандалах. Метался в бреду арестованный, все просил у кого-то прощения.
Сказали солдаты, да и не секретное это было дело, что осужден уже к кнуту да железу, а потому, по первости, не верили ему, как занедужил. Из тех, говорили, он, что бунт на Варварке начал, у иконы-то чудотворной, когда офицеров с охраной избили и дьяка тож. Соглашались служивые: пустое это дело, бунт, никому впрок не шел, один здесь конец – кнут да каторга. Но и знали они: смилостивилась над Москвой Богородица, ответила на молитвы, уберегла. Наказаны-то мы, конечно, наказаны, и поделом, но и спасены. Вот о чем рассуждать надо и осанну распевать каждодневно, пока голоса хватит.
Меньше теперь умирали в карантине, на убыль повернулся мор. Не только люди устали, значит, и у заразы тоже сила на исход пошла. Но каторжный – нет, не выжил. Знамо дело, Господень суд, согласились солдаты. Видать, более виноват был товарища своего, того еще когда бичевали, в железа заключили и в казенный завод на остатнюю жизнь увезли. А этому – видать, не судьба. Выписал им господин доктор бумагу о смерти преступника, а Еремей завернул тело в рогожу и захоронил вместе с остальными, безвинными.
«Сообщаю правительству Его Величества, что в Петербурге чумы вовсе не было. Меры о введении карантина, впрочем, представляются мне разумными, хотя и обречены помешать, пусть временно, нашей торговле с Россией, в последние годы растущей столь высокими темпами. В Лондоне будет немало недовольных, но мы должны предпочесть их едким мнениям заботу о всеобщем благополучии. Как только состояние дел позволит, эти ограничения надо будет немедленно отменить.
По моему указанию консул Суоллоу запросил начальника таможни, графа Миниха, о санитарном состоянии товаров, доставленных в столицу из провинции. Тот немедленно отвечал, что все товары, допущенные в город, прошли строгий карантин и согласился дать тому письменную в каждом случае сертификацию и снабдить ею все выходящие из петербургской гавани корабли. В частном же порядке добавил, что множество добра, нужной документации не имеющего, было в последние дни беспощадно уничтожено огнем, как на дорогах, так и в окрестностях петербургских, в частности, потому, что иные, не столь скрупулезные негоцианты пытались использовать нынешнее положение к своей выгоде.
Господин начальник таможни рискнул также предположить, что от этих действий могли пострадать коммерческие интересы отдельных подданных британской короны, однако, по его мнению, в таком случае они сами и суть виновны в понесенном ими ущербе. Впрочем, консул Суоллоу (как и присутствовавший при беседе посланник Соединенных Провинций) заручился его обещанием, что в связи с исчерпанием дела, больше розысков по нему в отношении иностранных граждан проводиться не будет, в отличие от лиц российского подданства. Замечу, что многие из таковых, кто дерзнул участвовать в означенного рода предприятиях, поплатились не только имуществом, но и честным именем. Некоторые даже для острастки недавно объявлены в уголовный розыск. По обоюдному согласию с господином начальником таможни, мы решили считать это дело закрытым. Меморандум о том положили не составлять, удовлетворясь с обеих сторон твердым словом джентльмена. По моему поручению консул передал содержание данной беседы всем негоциантам Его Величества, которые в настоящее время ведут дела в российской столице.
В заключение – думаю, что выгода прочных связей с Россией теперь особенно очевидна. Помимо изрядных военных успехов здешней державы, становится явственным улучшение и ее гражданской администрации. Лучше всего это продемонстрировала организация и работа эпидемической комиссии в старой столице, в которой, по моим сведениям, принимали участие представители самых разных общественных слоев.
Особенно важно отметить, что сообщения российских властей все время оставались точными и правдивыми. Никаких противоречий и умолчаний мною в них обнаружено не было. Объявление об усиленном санитарном досмотре предназначенных на вывоз товаров было своевременно опубликовано в главной городской газете сначала на русском, а потом на немецком языках, и способствовало немалому успокоению среди коммерсантов Британской фактории, многие из которых (и в том числе консул Суоллоу) считают, что упомянутый мною в начале письма карантин нужно будет снять как можно скорее.
Все это время жизнь в Петербурге ничем не отличалась от обычной».
Господи, неужели пронесло? Уже три подряд донесения говорят: спадает зараза. Не нужно ни в осаду запираться, ни о бегстве думать. И самозванца в Черной горе, что мужем моим, много лет как мертвым, назвался, Ты самолично покарал, зрения лишил, в монастырь забросил – еще одной заботой меньше. Далеко эта страна от наших широт, далеко, чуть не у самой Венеции под боком, а вот тоже неприятственно стало, когда пришли первые вести о таком лжеимператоре. Значит… значит, все было правильно. Поняла я, да, поняла, это – испытание Твое, а не наказание.
Но с молебном пока торопиться не будем.
«Не верьте тому, что вам могут написать европейские злопыхатели. Положение в
