Тятя и Охацу какое-то время оторопело смотрели на то место, где он только что стоял. Младшая сестра первая пришла в себя и тоскливо спросила:
— Что же с нами будет?
— Я знаю одно: мы разделим судьбу этого замка, — заявила Тятя.
— Нет, я не хочу! — всхлипнула Охацу и в отчаянии замотала головой.
— Хочешь ты или не хочешь — у тебя нет выбора. Мы — часть семьи Сибата. Долг каждого члена семьи — следовать за своим господином и в жизни, и в смерти. Разве это не справедливо?
— Нет! Не хочу, не хочу!
— Если ты так боишься умереть, чего же стоишь тут? Догоняй Такацугу, удирай вместе с ним! — отрезала Тятя и, оставив сестру у раздвинутых сёдзи, вернулась на свой футон.
Когоо всё так же безмятежно посапывала во сне, не ведая о том, что творится вокруг. «Должно быть, она — единственный человек, спокойно спящий этой ночью в замке», — подумала Тятя. Она слышала, как Охацу давится рыданиями, укладываясь рядом с Когоо. О чём бедняжка так горько плачет? О разлуке с Такацугу? О своей жестокой участи? Тятя не знала. Да и сама Охацу не смогла бы ответить на этот вопрос. Все беды навалились так неожиданно, что юное сердечко пятнадцатилетней девочки просто не сумело их вынести.
Тятя твёрдо решила последовать примеру О-Ити. Если мать отринет смерть, она, её дочь, тоже будет жить; если мать покончит с собой, она, Тятя, не раздумывая вонзит в горло кинжал. Внезапно осознав, что в её размышлениях не осталось места для отчима, девушка ещё пуще опечалилась. Она вспомнила высокий силуэт Кацуиэ Си-баты в проёме главных ворот замка. Это было несколько часов назад. Он спешился в отблесках пламени… Сломанное копьё в руке… Тогда при виде старого полководца у неё защемило сердце — она и сама не знала почему.
Задремавшую было девушку разбудил какой-то шум — оказалось, в спальню явились придворные дамы. Ещё не рассвело. Женщины были в походных одеждах и при кинжалах, но все как одна умирали от страха.
— Враг занял холм Асиба! — загомонили они. — А в замке — небольшой гарнизон да горстка раненых самураев! Некому нас защитить! Что же с нами будет? Замок и дня не продержится…
Тятя вышла в сад и направилась к крепостной стене, чтобы подняться на сторожевую башню. По пути ей встретились несколько увечных, обессиленных воинов, накануне чудом добравшихся до замка. Боевые кони бродили по двору без привязи. Уже на подходе к башне девушке пришлось лавировать между вооружёнными ратниками из гарнизона, в спешке сновавшими туда-сюда, а уже возле самых ступенек её повелительным окриком попытался остановить какой-то самурай и, обогнав, заступил дорогу:
— Княжна, здесь опасно, вернитесь в свои покои!
— Я только посмотрю одним глазком сверху и тотчас спущусь. Мне хочется в последний раз полюбоваться горами.
Воин молча посторонился, словно растерявшись от этих слов.
Заглянув в бойницу, Тятя и правда увидела в рассветной дымке на холме Асиба, что возвышался неподалёку от восточной стены замка, боевые стяги. Они полоскались на ветру так близко — казалось, протяни руку — и коснёшься полотнищ. Значит, Хидэёси где-то там, на склоне. Тятя отчётливо вспомнила низенького полководца с хитрым худым лицом. Она видела его всего лишь раз, в прошлом году. Ей никак не удавалось себе представить, что именно это странный человечек нанёс сокрушительное поражение её отчиму, одержал победу в битве, гнал самураев Сибаты, Маэды и Сакумы до самой Этидзэн, встал лагерем вон там, совсем рядом, и готовится к нападению.
Тятя мысленно вернулась в тот день, когда она сказала Кацуиэ, что ненавидит не войны, а поражения. «Кто же их любит?» — рассмеялся он тогда, а теперь на его плечи легла неподъёмная ноша проигранной битвы. Тяте всегда нравился этот стареющий воин, но сейчас он вдруг показался ей совершенно никчёмным человеком. Высокий рост, стать, безупречная выправка, большие крепкие руки, лицо, так легко багровеющее от гнева… Как глупо!
Двадцать второй день четвёртой луны прошёл без столкновений. Вражеские лучники не выпустили ни единой стрелы, ни один ружейный выстрел не грянул с холма Асиба. Но осаждённые знали, что главные воинские силы Хидэёси ещё не подтянулись из Футю, что он собирает людей для решительного штурма и что ночью его армия безжалостной волной-цунами накроет замок.
До самого вечера раненые самураи, которым чудом удалось уйти от погони, прибывали из Янагасэ группами по тридцать, пятьдесят, сто человек. На закате в крепостных стенах томились уже около трёх тысяч подданных даймё Этидзэн, включая детей, женщин и стариков. Самые преданные и влиятельные вассалы Кацуиэ, чьи имена Тяте уже не раз доводилось слышать, тоже находились в Кита-носё, загнанные в ловушку, — здесь были Бункасай На-камура, Яоэмон Сибата, Рокудзаэмон Уэмура, Кангоэй Мацудайра, Кюэй Мацуура, Дзюдзо Сакума, Осима Ва-каса-но-ками…
Из покоев в покои перелетали самые разные слухи о других достойных воинах: такому-то удалось бежать, такой-то был схвачен в последний момент врагами и казнён. За достоверность этих известий никто не мог поручиться, но все как один старались поддерживать боевой дух защитников Китаносё.
Рассказывали, что Сингоро, наследный сын Осимы Вакаса-но-ками, не сумевший принять участие в сражении по причине тяжёлого недуга, велел отнести себя в паланкине к крепостной стене и размашистыми мазками кисти начертал на главных въездных воротах такие слова: «Мне, Сингоро Осиме Вакаса-но-ками, болезнь помешала ступить на поле битвы при Янагасэ, но ничто не умалит моей решимости защищать этот замок!» А шестидесятилетний Рокудзаэмон Уэмура, которому предстояло оборонять южные ворота, облачился перед боем вместо доспехов в саван.
Той ночью три сестры снова спали в одной опочивальне. Тятя внезапно была разбужена конским ржанием и одиночными ружейными выстрелами. Охацу, измотанную долгим ночным бдением накануне, не потревожил этот шум, зато на сей раз проснулась Когоо, вскочила и какое-то время прислушивалась к перекличке часовых и топоту копыт — эху войны, которое налётами приносил к женским покоям ветер.
— Опять дерутся, вот скукотища, — пробормотала она наконец и, сладко зевнув, улеглась на футон.
— Неужели тебя это ни капельки не беспокоит? — спросила Тятя.
— А чего беспокоиться? Этим горю не поможешь. Я всё равно ничего не смогу изменить.
У Тяти хладнокровие Когоо вызвало приступ раздражения, а та, нимало не заботясь о чувствах старшей сестры, уже погрузилась в безмятежный сон.
Рядом на футоне заворочалась Охацу, открыла глаза и бросилась на шею Тяте, всхлипывая и жалуясь, что ей грустно. Уткнувшись носом в плечо старшей сестры, она долго рыдала, оплакивая жестокую судьбу, уготованную отчиму, давясь слезами, бормотала, что нет на свете никого несчастней её, сестричек и бедной матушки, спрашивала, где Такацугу, и горевала о том, что он подвергается ужасным опасностям.
Тятя во многом разделяла тревоги сестры, но её снова одолело раздражение. Что за плакса! Захотелось ударить хнычущую Охацу по спине и призвать её взять себя в руки, проявить хоть немного достоинства.
После возвращения Кацуиэ в крепость О-Ити находилась при нём неотлучно. Непонятно было, кто кого от себя не отпускает, но, так или иначе, княжны не видели мать с тех пор, как они вместе ходили встречать отчима к главным воротам.
В ночь на двадцать второе число она неожиданно заглянула к дочерям. Долго смотрела на личики младших девочек, посапывавших во сне, и ласково сказала Тяте:
— Почему ты не спишь? Не бойся, всё будет хорошо.
— Матушка, что вы станете делать, когда замок падёт? Жестокие слова. Увы, Тятя не смогла сдержаться — ей нужно было задать вопрос прямо, воспользоваться ситуацией, чтобы узнать решение матери. О-Ити открыла было рот, собираясь ответить, но ни звука не сорвалось с её губ — на них лишь расцвела улыбка, лёгкая, едва заметная в сиянии свечей. О-Ити тотчас покинула спальню, так ничего и не ответив, но Тятя уже поняла — по внутреннему свету, озарившему лицо матери, по безмятежной радости её улыбки, — что она выбрала смерть. Иначе как объяснить эту улыбку, эту безмятежную радость? Матушка отреклась от жизни, заключила Тятя. А стало быть, и дочерям ничего не остаётся, кроме как умереть. Сделав этот вывод, она сразу почувствовала облегчение, куда-то ушли тревоги, одолевавшие её в ту пору, когда она ещё не знала, что делать — жить или умереть. Ближе к рассвету девушка задремала, но эти мысли преследовали её даже во сне.
На следующий день ситуация вокруг Китаносё кардинально изменилась. Несметное войско Хидэёси, совершившее бросок из Футю, гигантским муравейником кишело у крепостных стен, перекрыв все пути к отступлению. По утру О-Ити снова пришла к дочерям, и всем четырём Дамам строго настрого было запрещено покидать свои покои.
Враги открыли огонь в час Дракона. Дождей не было с самого начала четвёртого месяца, солнце волнами изливало горячие лучи на внутренние сады замка. В сухом воздухе непрерывно звучали боевые кличи. Перепуганные княжны поначалу забились в уголок, но мало-помалу привыкли к крикам, свисту стрел и жужжанию пуль. Тятя, раздвинув сёдзи, в щёлочку любовалась игрой солнечных зайчиков в листве деревьев. Эхо войны теперь казалось девушке далёким и оставляло её почти равнодушной, ведь она уже выбрала смерть.
