табак, — многозначительно повторяет представитель французских табачных фирм мосье Жерар.
Иссякает вино в бутылках, графинах, кувшинах. Мечутся лакеи, балансируя подносами. Ловко и быстро меняют тарелки, ставят новые закуски, новые вина…
Благочинный Станиславский взволнованно гладит черную роскошную бороду. Сухими пальцами цепко сжимает наперсный крест. Все почтительно умолкают, когда медлительно приподнимается его сухая плечистая фигура в шелковой рясе.
— Господь бог, — скорбно говорит отец Станиславский, — видит многострадальную Русь, посылает победы Христову воинству. Мы должны верить, что через годины испытания Русь пройдет и воссияет над ней снова венец монарха. Огромные массы народа русского помнят о боге, и та ложь, которую внушают большевики, недолго будет закрывать очи российскому гражданину и крестьянину. Будем твердо верить, господа, что через несколько месяцев сможем присутствовать на коронации нового государя. А Крым, эта жемчужина Российской империи, будет по-прежнему сиять в царской короне.
Едва окончил свое слово благочинный Станиславский, медленно поднялся Абдулла Эмир. Черный сюртук топорщился на его жирных плечах; он приложил ладони к бритому лбу, словно собирая свои мысли, и вдруг взмахнул короткими руками, на пальцах которых сверкали золотые перстни.
— Господа русские генералы и господа французы и англичане! — воскликнул Абдулла Эмир. — Татарское население Крыма жаждет национальной свободы. Цветущий Крым идет на помощь русскому государству с тем, чтобы в будущем менять свои табаки и вина на русский хлеб, чтобы в будущем нация крымских татар имела свое самостоятельное правительство.
Абдулла Эмир, багровея, продолжал:
— Мы приютили вас, господа русские генералы, потому, что наша совместная цель — это уничтожение красной заразы. Но там, где говорят о Крыме как о части Российской империи, наши цели разъединяются, господа!..
Шепот возмущения прошел по рядам гостей. Полковник Маршан, тонко улыбаясь, разглядывал на свет вино в бокале. Капитан Хоппс сумрачно жевал синими губами. Абдулла Эмир продолжал стоять, грузно наклонившись над столом. Генерал Михайлов встал и, подойдя к генералу Губатову, шепнул ему что-то. Генерал Губатов, нервно кусая губы, взял салфетку и карандашом от аксельбантов написал на ней несколько слов. Потом подозвал лакея и, передав ему салфетку, кивнул в сторону Абдуллы Эмира:
— Отнеси ему.
— Татарская свинья! — негодовал граф Тернов. — Зачем его позвали сюда?
— Какой ужас! — твердила княгиня Софронова. — Он позволил себе такие слова…
Лакей подошел к Абдулле Эмиру и, поклонившись, передал салфетку. Абдулла Эмир взял ее и, прочитав, рванул пальцами свой галстук. На салфетке было написано:
«Прошу удалиться.
Губатов».
Абдулла Эмир исподлобья оглядел гостей, потом отодвинул стул и, высоко вскинув голову, неторопливо вышел из зала.
— Мы, победители, — заорал Мултых; он оперся коленом на пустой стул Абдуллы Эмира, размахивая бокалом, — мы, кубанское казачество, до гроба верны великой России! За здоровье господ союзников! Ура-а-а!
Мултых был совсем пьян. Граф Тернов быстро зашептал ему через стол:
— Сядьте, сядьте… Успокойтесь.
Фабрикант Месаксуди дал знак на хоры. Грянул оркестр и заглушил выкрики Мултыха. Вдруг музыка оборвалась.
— Я предлагаю тост, — медленно произнес капитан Хоппс, — тост за великую дружбу Британии и России, за цветущую взаимную торговлю… за кавказскую нефть, за кубанский хлеб…
— Ура-а-а!
— Виват, Британия!
На хорах заиграли «Боже, храни короля».
— За могучую технику союзников, — гремел генерал Губатов, — за снаряды, за пушки, за танки, за газы, за все, чем помогают нам союзники одерживать победы над большевиками!
— За великую неделимую…
— Да здравствует Франция!
— Граф, налейте мне мадеры. Вы невнимательны к женщинам.
— Я больше не буду заниматься политикой.
— Да здравствует Англия!
— Вы заметили, что полковнику Маршану не нравятся монархические высказывания генерала?
— Конечно, господин поручик, когда говорят о неделимой, трудно представить себе Крым французской колонией.
— Как ваше мнение, княжна?
— По-моему, лишь бы скорей победить большевиков. Даже неплохо, если Крым будет французским: мы будем ездить сюда, как в Ниццу.
— Чудесно!
— Господин генерал Михайлов, неужели французы решили оккупировать Юг?
— Я слышал из достоверных источников, что это так. В Осваге пока… молчат. Известия держат под сукном, но в Константинополе стоят транспорты с зуавами.
— Ну, как же англичане?..
— Англичанам — Кавказ.
— Что вы, весь?!
— Нет, нет. Россия не будет делиться по кусочкам, хотя бы нам и пришлось, победив большевиков, воевать со всей Европой.
— Граф, я слыхала о ваших кубанцах. Это не люди, а степные орлы…
Лилось крымское вино.
Стлался синим туманом крымский табак.
Вдруг в зал быстро вошел запыленный офицер с погонами поручика. Он прямо направился к генералу Губатову и передал пакет.
Губатов вскрыл, пробежал глазами и, поднявшись, ликующе погладил усы, потрясая бумагой.
— Господа! — воскликнул он. — Могу сообщить вам радостную весть. Только что бандиты, скрывающиеся в каменоломнях Аджимушкая, предприняли вылазку с целью прорвать кольцо наших храбрых солдат. Вылазка ликвидирована. Все бандиты уничтожены нашими героями. Отныне мирное население города будет спать спокойно.
— Ур-ра-а!.. Ур-ра-а!..
— Да здравствует Добрармия!
Шампанское закипело студеной пеной.
Мултых тянулся к Губатову, кричал через стол:
— Неужели всех… перестреляли? Нужно было оставить для… допросика…
— Все уничтожены, — повторил Губатов. Капельки шампанского искрились в его усах.
Полковник Маршан поздравлял генерала Губатова.
На хорах гремел оркестр.
2
Ковров, шатаясь — кровь заливала ему глаза, — вскарабкался на вершину скалы. Безоружный, он встал на краю ее, широко раскинул руки, словно хотел взлететь в ночной простор, и в полусознании бросился вниз.
Упал он на известковую пыль, ползучую и мягкую, покатился, беспомощно перевертываясь телом, далеко под заход, в черное подземелье.
Он полз, цепляясь за камни, пачкая кровью белый известняк.
…Ковров в изнеможении прижался к стенке подземелья, ощупал руками рыхлый, сырой камень. Ладонью зажимая кровоточащую рану, он тихо стонал. Вдруг пальцы его нащупали винтовку. Он схватил ее, щелкнул затвором — патронов не оказалось.
Ковров тяжело вздохнул, разжал пальцы, винтовка выпала. Попытался встать, цепляясь за стену, но ноги подкосились, и он упал без сознания.
Придя в себя, Ковров вскочил и побежал, натыкаясь на глыбы, расшибая тело; бежал, пока не упал снова, задыхаясь. Просвет захода исчез.
Далеко во мраке блеснул огонек. Несомненно, там шел человек с фонарем.
Радость охватила Коврова. Этот человек мог быть только партизаном, потому что никто из белых не решился бы в одиночестве бродить в подземелье.
Вдруг свет исчез.
Ковров закричал. Но душные стены отбросили его голос. Эхо не ответило ему.
Ковров поднялся, побежал, но внезапно нога его встретила пустоту, и он, хватаясь судорожно пальцами за воздух, полетел вниз.
Очнулся, оглушенный падением, повел руками вокруг себя. Пальцы натыкались на холодные лица людей, на бороды, глаза, открытые рты…
Зубы стучали у Коврова. Он понял, что слетел в яму, куда партизаны складывали мертвецов.
Сверху упал свет.
— Кто там?
