В этой же комнате в углу сидит мальчик Это ее сын.
Мальчику скучно. Официально он правитель государства, эмир. Но вместо сына, пока он не повзрослеет, руководит мать.
Мальчик подрос. Он уже юноша. Чуткие слуги следят за каждым его шагом. Вот он странно моргнул, когда проходил мимо везира. Надо доложить госпоже. Не заговор ли надумал ее сын. Не хочет ли он забрать власть. Вот он бродит по парку и все кружит мимо одного куста. Надо потом проверить этот куст, не прячется ли там кто, не шептались ли они.
И как он спит — надо проверить. И как он ест — подсмотреть.
А лучше будет, если вообще из дворца его не выпускать.
Говорят, он стал сидеть в своей комнате один, заперев двери?
Так и сидел весь день, никого не впуская.
А что он делал там, в комнате?
Ничего.
Да-да. Он уже давно таким стал: не выходит никуда, никого не хочет видеть. Сидит и молчит один в своей комнате. День молчит, пять дней может отмолчать.
Не может быть.
Тут Сайида испугалась. А вдруг сын серьезно болен? Конечно, хочется и повластвовать, но без наследника и власть впустую. Надо ведь сыну передать власть, не чужому же.
А везир как раз докладывает, что в Рей прибыл известный врач и философ Ибн-Сина.
Он самый, — говорит везир. — И похож на тот портрет, который прислал султан Махмуд. Что с ним, с Ибн-Синой, делать? Может быть, окружить почетом, приставить гулямов и отослать к султану?
— Почетом окружить, — решает Сайида, — а отсылать к султану не надо. Мы султану не подвластны. Султану до нас далеко. А если мы пошлем к нему Ибн-Сину, султан решит, что мы хотим ему подчиниться. Пусть-ка лучше врач полечит сына, может, и вылечит. Наши доктора признают болезнь, но не находят ее причину. Быть может, приезжий найдет.
Первый раз за долгое время Абу Али не скрывается. Он легко идет по улицам города. И с ним уже здороваются встречные. Потому что это добрый человек. О нем говорят, что он лечит всех. А особенно охотно берется он лечить сложные болезни. Говорят, он даже сына госпожи взялся вылечить от меланхолии.
Портрет Ибн-Сины, присланный султаном, Сайида держит у себя. Оставаясь одна, она часто разглядывает его.
На портрете — молодое лицо: лет тридцать, а может, и меньше. Говорят, о мудрости его уже ходят легенды. Такой молодой... Хотя пророк был еще моложе, когда женился на Хадидже. А могла бы быть и у Хадиджи такая же вдовья судьба, как у нее, у Сайиды. Красивое, благородное лицо у этого Абу Али. Надо спросить евнухов, как он там лечит сына.
А евнухи докладывают забавное.
Водит новый врач Абу Али ее сына по парку. И сидят они там, в тени деревьев, беседуют. Абу Али рассказывает истории, Маджд слушает, евнухи тоже — подслушивают...
Маджд жил в большом дворце один. Кругом было много слуг, но он оставался одиноким. Мать не подпускала к нему детей. У него не было ни товарищей, ни собеседников.
Абу Али почти не лечил его лекарствами. Давал лишь общеукрепляющие. Зато стал с ним много гулять.
Потом пришел во дворец рано утром и заставил его, самого Маджда, делать гимнастику.
Потом попросил слуг убрать мусор со дна бассейна. Этот бассейн был вырыт посреди сада, и долгие годы его не заполняли водой. Абу Али принялся учить сына Сайиды плаванию.
Через несколько месяцев ничто не угрожало здоровью Маджда. Он стал нормально разговаривать с людьми, иногда даже сам вступал в беседы.
В Рее Абу Али написал «Книгу возвращения».
Рано утром приходили к Абу Али больные, и он лечил их.
Потом Абу Али отправлялся во дворец и занимался с Мадждом.
Потом он возвращался домой, занимался с учениками. Вместе с учениками сидел и Джузджани.
Некоторые ученики приходили дважды в день — рано утром, когда Абу Али принимал больных, и вечером — на занятия философией, математикой, физикой.
Ночью Абу Али оставался один. «Канон врачебной науки» продвигался медленно.
«Хорошо бы лет пять-шесть спокойной жизни», — думал Абу Али.
Но спокойной жизни быть не могло.
Случилось самое страшное.
К Рею приближались войска султана Махмуда Газневи.
Мало ему ежегодных походов на Индию, — говорила Сайида, — он еще и нас хочет прибрать к рукам. Он требует, чтобы мы платили ему дань, славили его в мечетях. Чтоб на наших монетах стояло его имя.
Везир Сайиды вызвал Абу Али во дворец для секретного разговора.
Абу Али знал, о чем пойдет речь. Джузджани уже с утра укладывал книги.
Наша госпожа полна благодарности к Абу Али за излечение ее сына Маджда. И она была бы рада, если бы Абу Али остался гостем в ее городе на всю жизнь. Но Абу Али сам видит, что происходит. Город в опасности. И, как она понимает, Абу Али не хотел бы оказаться пленником султана Махмуда. Поэтому госпожа написала письмо к брату своего мужа, к Шамсу уд-Даула. Он правитель Хамадана. Здесь письмо и деньги на дорогу. Лошади и слуги готовы отправиться в путь.
Так Абу Али расстался с еще одним городом.
Вместе с Джузджани они отправились в Хамадан.
Умной Сайиде все же удалось договориться с султаном Махмудом.
Писатель Кай-Каус, внук эмира Кабуса, так рассказывает об этом в своей книге «Кабус-наме»: «Султан Махмуд ибн-Себюк-тегин послал к Сайиде гонца и сказал: «Нужно, чтобы ты ввела хутбу, и чеканила монеты на мое имя, и согласилась на дань, а если нет, я приду, возьму Рей и разрушу его». Сайида ответила: «Скажи султану Махмуду — пока был жив мой муж, я все опасалась, как бы не привел тебя путь сюда и не напал бы ты на Рей. Но когда муж умер и обязанность легла на меня, эта забота ушла из моего сердца. Теперь, если ты придешь, я в бегство не брошусь, а пой
ду в бой. Ведь исхода может быть только два: из двух войск одно будет разбито. Если я тебя разобью, я по всему миру разошлю донесения, что я разбила султана Махмуда, который ранее разбил сто царей; если же ты меня разобьешь, что ты сможешь написать? Скажешь, женщину я разбил. Не достанется тебе ни донесений, ни победных стихов. Ибо разбить женщину — невелика слава. Скажут: «Султан Махмуд женщину разбил».
И пока она была жива, Махмуд ее не тревожил, не нападал на Рей».
Но Абу Али и Джузджани были уже далеко за перевалами. Они пришли в Хамадан.
Везир в Хамадане
«Мне уже тридцать четыре года, — думал Абу Али, идя во дворец правителя Хамадана. — Это возраст, когда подводят первые итоги. Это возраст, когда уже построен фундамент и стены построены — остается лишь крыша да внутренняя отделка, чтобы было готово здание жизни. А где мой фундамент? Как высоко мое здание? Я еще многого не успел и почти ничего не сделал из того, что задумывал. Зачем я тогда живу?»
Он вспомнил стихи, которые сочинил недавно, в дороге:
Спокойно зажил бы, отраду обретя,
О, если бы познать, кто я! Хотя бы раз Постигнуть, для чего скитаюсь я сейчас?
А нет — заплакал бы я тысячами глаз.
— Плакать? — сказал он самому себе. — Нет, надо не плакать.
И хотя на душе было тоскливо, он ответил самому себе своими же стихами:
Плохо, когда сожалеть о содеянном станешь,
Прежде чем ты, одинокий, от мира устанешь,
Делай сегодня то дело, что выполнить в силах.
Ибо возможно, что завтра ты больше не встанешь.
А эти строки он сочинил во время бедственной своей жизни в Джурджане в караван-сарае. Он пересчитывал тогда несколько раз в день свои монеты, и голодные мысли уговаривали его, что лучше купить лепешку из дешевого ячменного хлеба, чем несколько листов бумаги.
Во дворец Абу Али не пустили.
Наш господин занят, — сказали ему, — он пирует, празднует победу над Хилалом.
Но у меня к нему важное дело, — пробовал спорить Абу Али.
Ничего, подождет твое дело, не такое уж оно важное, не важнее нашего господина Шамса.
Потом вышел какой-то вельможа.
Это Тадж ул-Мулк, приближенный самого эмира Шамса, обратись к нему, он посмотрит, какое у тебя дело, — сказали Абу Али.
Тадж ул-Мулк презрительно посмотрел на Абу Али и стал вскрывать грамоту, написанную Сайидой.
Госпожа говорила мне, чтобы это письмо я отдал лично в руки эмиру, — сказал было Абу Али.
Но Тадж ул-Мулк сразу перебил его:
Мой господин дозволяет мне читать любые письма.
Он бегло прочитал послание, потом взглянул на Абу Али.
Госпожа пишет, что ты большой ученый и известный врач. Мне ты не известен. А если ты не известен мне, значит, не такой уж ты и известный. При дворе нашего эмира много врачей. И все они бездельники, ни за что получают деньги. Эмир здоров благодаря воле аллаха, и еще один врач ему не требуется. Тебе придется поискать службу в другом месте. Разве что взять тебя
писцом. Но и писцов у нас слишком много, грамотные все стали. Подожди, кто-нибудь из писцов умрет, тогда я тебя назначу на службу.
