Но я для себя решил, что этого дела так не оставлю. Приеду домой и вправлю Жене мозги. Наору, в конце концов. Разобью какую-нибудь посуду. Что она себе позволяет? Сейчас я был всецело на стороне Павла. Меня даже трясло от возмущения. И я удивлялся его молчаливому спокойствию. Будто он принял удар как должное. А это был действительно удар — под ложечку. От человека, который был мне так же дорог, как мой друг. Но почему, почему? Что она там плела? И фарисей-де он, и на сто восемьдесят градусов обернется, чушь какая-то! Женщины — сумасшедшие существа, подумал я, взглянув на Дашу. И тут она выдала такое, отчего у меня в душе вообще всё вскипело.
Мы сидели на лавочке в темном дворике, передыхали, думали каждый о своем. Даша посередине. И говорят, ни к кому, как бы, не обращаясь:
— Меня, кажется, на днях продадут Рамзану. Если уже не продали.
Я чуть с этой проклятой скамейки не свалился на землю после ее слов. Наверное, с минуту приходил в себя.
— Ты-то что такое несешь? — спросил я, не веря своим ушам. — Кто хочет продать, как?!
— А вот так, запросто, — ответила Даша, покривив губы. — Мамка со старухой, я их разговор подслушала. Рамзан им цену предложил, хорошую. Тысяч пять долларов, что ли… А они и так у него в долгу. Старуха глухая, а соображает, говорит: чего девку не продать, коли покупатель есть? А мать свой аргумент нашла: в хорошие руки. Да и пойла теперь надолго хватит. Только Рамзан их обманет, не даст денег. Может, часть только. И то вряд ли. Когда что можно даром взять — он так и делает.
— Да разве ж такое возможно? — почти вскричал я, привлекая внимание каких-то мужиков, распивавших на соседней лавочке спиртное. — Это же уму непостижимо! Родную дочь — продать! Где это видано? В тундре? У них — что, белая горячка началась?
Теперь мне вспомнились слова Татьяны Павловны о «продаже». А я-то думал, что она имеет в виду квартиру. Воистину, все вокруг в безумие впали. Я поглядел на Павла, но тот сидел молча, сосредоточенно слушал.
— Ты же не рабыня Изаура, — сказал я. — Не вещь какая-то, не платяной шкаф, чтобы вот так взять и продать. И мы не на Востоке находимся, где такое возможно. Что этот Рамзан себе позволяет? Думает, управы на него нет?
— Управы нет, — кивнула Даша. — Милиция давно под ним ходит. Что захочет — то и получит. А тут он еще по честному: матери выкуп дает. Только неужели я всего навсего пять тысяч долларов стою? Вся, целиком?
Она как-то нервически засмеялась, а я теперь понял, что ее давило все последнее время. Значит, вот оно что: в Москве открылся рынок рабов и наложниц. Поздравьте нас, люди русские, приехали! Самое время за оружие браться.
— Ты же можешь плюнуть им всем в рожи, — сказал я. — Пусть она твоя мать, но она хуже волчицы. Нет, волчица так не поступит со своим детенышем. Здесь клиника, дурдомом пахнет.
— Могу и плюнуть, — согласилась Даша. — Но тогда Рамзан что-нибудь другое придумает. Возьмет и Прохора украдет. Или, чего доброго, в меня кислотой плеснут. Вариантов много. И не забывай, что мы у него в долгах. Он вещи в квартиру покупал, мебель. Мать на что пьет? Его деньги. А захочет, квартиру отнимет.
— Но ты же не согласна? — с надеждой спросил я.
— Не знаю еще, — устало ответила Даша. — Мне всё надоело, вся жизнь эта мерзкая. И так поверни, и этак — нет пути. Может, уж пусть продадут? Да еще я и сама поторгуюсь, — она снова очень нехорошо засмеялась.
Я схватил ее за руку, пытаясь остановить этот смех. Слышать его сил не было.
— Сколько Татьяна Павловна должна Рамзану? — спросил вдруг Павел. Голос его звучал глухо, словно издалека.
— Не знаю, тысячи две долларов, — ответила Даша.
— Надо достать деньги и отдать, — сказал он. — Это прежде всего. Потом уехать. Другого выхода не вижу.
— Как достать, куда ехать? — откликнулась Даша. — Ты-то взрослый человек, у тебя за спиной всякое было, а я еще совсем девчонка. Даже школу не окончила. Мне ваш мир страшен, если честно.
Не хочу его видеть, А «травки» покуришь — легче.
— Я помогу тебе, — сказал Павел. — И с «травкой» завяжешь. Мы к отцу Анатолию на Крутицкое Подворье съездим, он лечит.
— Правильно! — обрадовался я, словно всё уже разрешилось. Но коли Павел взялся, то мне стало даже как-то поспокойнее. — И не бойся ты этого Рамзана, мы их в Чечне кое-чему научили.
— Не ты, а Павел, — поправила меня Даша, наконец-то улыбнувшись, открыто и искренно. У нее вроде бы тоже уверенности прибавилось. Конечно, от слов Павла, от его твердости, я в этом не сомневался.
Тут нашему разговору помешали, подошли те самые трое мужиков с соседней скамейки. Водка у них уже закончилась, теперь хотелось приключений. Наглые такие, разномастные, с чертиками в глазах.
— Вы чего тут торчите, не положено, — сказал один из них, заводила. — Еще и девку притащили.
— Хорошо, уйдем, — спокойно ответил Павел.
Может быть, всё бы и обошлось, но Даша сама вскипела, взвилась на них:
— А валите сами, алкаши поганые!
— Что-о? — уставился на нее заводила. — Ах ты, сучка!
— Пусть штраф заплатят, — сказал второй. — За оскорбление.
— А я вот щас милицию вызову, — добавил третий. — Её там отдрючат во все дыры.
Всё дальнейшее происходило быстро. Даша, словно мячик, подпрыгнула с лавочки и вцепилась этому третьему в лицо и волосы; я тотчас же получил удар по голове и очутился на земле; что было с Павлом — не видел, слышал лишь, как свистят в воздухе кулаки. Пока я барахтался, пытаясь подняться, драка продолжалась. На Павла насели двое, а Даша лягала ногой третьего, тот оказался хиловат против нее, не ожидая столь резвой девичьей прыти. Попутно меня вновь кто-то пнул, и я опять оказался под скамейкой. Но, похоже, Павлу моя помощь и не требовалась. Те мужики что-то орали, подбадривая себя матом, а он дрался молча, лишь зубы лязгали, как у волка. Старая военная выучка не прошла даром. Одного он уже вырубил, другой отступил за штакетник. Да и Дашин противник ретировался к нему за спину.
— Ну, погоди! — пригрозил заводила, сплевывая кровь. — Сейчас ребят позову.
— Чего вы, мужики? — весело откликнулся Павел. — Делать вам больше нечего?
Глаза его блестели, весь он как-то преобразился, будто в родную стихию окунулся. Не монах, а воин, смотреть приятно. А Заболотный говорил — «калека». Не хотел бы я этому калеке под кулаки попасть. И Даша глядела на него с каким-то уважением. Потом она подошла ко мне, сказала, чтобы я платок к носу приложил — кровь шла. Я и не заметил. А Павел в это время о чем-то разговаривал с мужиками. Их разделял штакетник, но теперь дело шло к миру. По крайней мере, воинственных кличей оттуда больше не доносилось. Напротив, даже смех послышался. Русский человек такой — сначала в морду, затем обнимется. Мы с Дашей подошли ближе.
— Вообще-то, ребята, я не пью, — говорил Павел, — но пятьдесят грамм — ладно! За окончание сражения.
— Это по-нашему, — кивнул заводила. — Скинемся.
Кто-то из них сбегал, принес бутылку. Тут же они и выпили.
— А правда, чего нам делить-то? — сказал один из мужиков. — Это всё дурь в голову лезет, от водки. Некачественная она, паленая. Вот раньше как было…
И тут они все пустились в воспоминания. Я-то с Дашей те советские времена почти не помнил, а для них это был целый пласт жизни, плачем лучшей. А что впереди? Судя по их разговорам, просвета нет, не предвидится. Кровь я остановил, но голова слегка побаливала, от удара. Павел с мужиками спорил, доказывал, что с Богом в сердце во все времена жить можно, но те лишь ухмылялись.
— Никому веры нет, — сказал, наконец, заводила. — А в церковь мы ходим, да что толку? Не больно много помощи от Господа вижу, может, и нет его вовсе? Или уснул там?
— Нечего мне тебе возразить, — ответил Павел. — По вере и воздастся.
— Вот-вот, — засмеялся тот. — Воздал уже, твоими кулаками.
Мы пробыли здесь еще с полчаса, а затем отправились на Щелковскую. Зачем я за ними потащился? Сам не знаю. Не хотел, видно, расставаться. Я вообще подумал, что жить бы нам всем втроем в каком-нибудь глухом уголке, хоть в Лысых Горах, заниматься какой-нибудь простой работой и не мешать миру сходить с ума. Но я понимал, что эти мечты неосуществимы. Павел, может быть, и затворился бы, а я с Дашей — нет. Придет час, и мы на волю запросимся, к соблазнам… Я проводил их до квартиры, а потом поехал к себе, в Сокольники. Жаждал поговорить с сестрой.
Шел уже двенадцатый час ночи. Всю дорогу я распалял и взвинчивал себя так, что когда открыл дверь, от меня можно было прикуривать сигарету. Как я и предполагал, Женя вернулась домой давно, наверное, она ушла из мастерской скульптора сразу после нас. Настроение у нее, как ни странно, было превосходное. По крайней мере, так казалось или она делала вид.
Смотрела какую-то глупую развлекательную программу по телевизору. Даже напевала что-то в такт музыке. Поразительное бесчувствие, А главное, на столе лежала стопка купюр, в рублях и долларах. Я догадался, что это деньги из мастерской скульптора. Она не поленилась, но побрезговала принести их сюда. На лице моем, по-видимому, было всё очень хорошо расписано, потому что Женя опередила меня:
