ботинках.
И полетела со стула. Сбрякала челюстью у сапог караульного.
Неслабо ударил ее ефрейтор — в голове загудело, не сразу подняться смогла.
"Все. Закончились разговоры", — поняла и, мурашки по коже прошли, в
предчувствии пыток, побоев. Страшно боли было, еще страшнее выдать, не выдержав.
"Хоть бы убили сразу!"
Ее подняли, на место посадили.
Лена губы потрогала — кровь, щиплет ранки.
— Будем говорить?
— Так я… говорю, — просипела.
— Отвечай: когда и как ты знакомился с сапошник.
— Да не знакомилась я с ним! — взвыла плаксиво и… опять улетела. В себя
прийти не успела — обратно посадили.
— Ты есть врать, — покачал пальцем перед ее лицом мужчина. — Мне нужен правда.
Говоришь — живешь. Все просто. Зачем такой молодой красивый девушка неприятность?
Думай.
Откинулся на спинку стула, заговорил с лейтенантом, давай Лене время прийти в
себя.
Драгоценные пара минут — на что их потратишь?
Коля, — зажмурилась, дрожа от боли и страха.
Глаза открыла — немец ей улыбается:
— Думал? Отвечать? Кто слал тебя сапошник?
— Да не кто! И знать я его не знаю! — выкрикнула всхлипнув, сжалась невольно,
понимая, что сейчас ее ударят.
Но лучше бы действительно ударили.
Ефрейтор послал за Пантелеем и каким-то инструментом. Лене вовсе плохо стало,
поняла, будет что-то из ряда вон. Выдержит ли? Страшно было, но чего больше —
боли или того, что может сломаться?
"Я выдержу, выдержу, Коля. Честное комсомольское", — вдалбливала себе, а
хотелось заплакать, забиться в угол, зажмуриться.
В комнату втолкнули избитого мужчину в порванной одежде. Девушка сначала вовсе
не признала в нем Пантелея. Глаз заплыл, лицо в крови, белая рубашка порвана, в
красных, розовых разводах. Только жилет тот же, правда, грязный.
Лену подняли, к нему подвели:
— Знаешь его?
Она головой замотала, а внутри колотит всю: что же с ним делали? Как он еще
стоит? Мамочки, мама!
— Ты знаешь? — спросили у него. Головой мотнул, взглядом мазнув по ее лицу, и
будто, правда, не узнал. А Лена во все глаза на него смотрела. Понимала не нужно
смотреть, а не могла взгляд отвести: жалко его до воя.
— Знаешь, — уверенно заявил ефрейтор, заметив ее взгляд.
— Больно-то ему, дяденька. А кто он, чего сделал?
— Что она говорит, Генрих? — спросил мужчину лейтенант.
— Что не знает этого русского. Лжет, я по глазам вижу.
— Тогда заставь их говорить. Герр штурмбанфюрер вне себя. Ему осточертели эти
большевистские свиньи. И мне, признаться, тоже.
— А кому, нет, господин лейтенант? Их упрямство сводит меня с ума. Я могу убить
этого подпольщика, но заранее знаю, он ничего не скажет. Но девчонка другое дело,
с ней можно, как говорят русские, варить кашу.
— Тогда займись, — вышел.
Мужчина склонился к девушке:
— Твой друг будет ошень больно. Ты этого хочешь?
— Нет, — замотала головой.
— Тогда скажи, зачем ты к нему пришла?
— А я к нему пришла? — распахнула широко глаза девушка, уставилась удивленно
на ефрейтора. Тот улыбнулся одними губами, выпрямился и ударил кулаком в живот.
Лену согнуло, на пару секунд она потерялась, забыв даже как дышать. Рухнула и
согнулась от боли, ослепла.
— Твой связник маленький хрупкий дефочка, — качнулся к мужчине ефрейтор. —
Пока ты молчишь, ей будет очень больно. Ты хочешь этого?
Пантелей исподлобья уставился на него: нет, чего он не хотел, так это того,
чтобы вместе с ним попался кто-то еще. И меньше всего он ожидал увидеть Лену.
Она давно не заходила и он, даже не думал, что сунется на его квартиру. А тут
увидел и, сжалось все внутри, в камень превратившись. Понял — не выпустят ее,
замучают, замордуют. Лучше не смотреть, лучше не думать, не видеть.
Только бы выдержала, умерла раньше, чем могла сказать кто он и кто она, раньше,
чем выдала остальных.
Верил ей, но знал и другое — под пытками любой меняется. Не выдержать девочке.
— Я не знаю ее, — прошамкал.
— Не знаешь, — протянул деланно расстроено. — Карашо, — развел руками, —
мне придется быть грубым с твой девка. Но ты сам виноват. Как захотеть сказать
мне дело, я ее отпущу. Думай. Делай диверсии ты — страдать она. Карашо? Не
карашо. У тебя ни есть сердце. Давайте! — кивнул солдатом.
Лену подтянули к колонне, закрепили руки наручниками сзади. Что-то в огонь
камина положили.
— Ты можешь избежать боль, если сказать, кто есть этот шеловек. Сказать только
имя и ты свободна. Имя — ничего, — встав на ступеньку у колонны ногой, качнулся
к ней эсэсовец.
Лену колотило. Больше всего она боялась, что ее изнасилуют…
— Иван, да? — судорожно улыбнулась.
— Иван? — выгнул бровь мужчина, веря и не веря.
— Нет? Федор, да? Семен? Константин? Евграф?
Ефрейтор понял, что над ним насмехаются. Выпрямился, холодно уставившись на
девушку и, ударил ей под дых.
Лену согнуло и показалось, что внутри взорвалось что-то. Она захрипела,
бесцельно переминаясь и пытаясь то ли сползти по колонне вниз, то ли устоять на
ногах. И ничего не понимала — таращилась перед собой, глотая ртом воздух, как
рыба.
А дальше, как кошмарный сон, ад наяву.
Немец рванул с нее кофту, оголяя торс, схватил за волосы, заставляя прижаться к
колонне:
— Гавори: кто послал? Зачем? Кто еще к нему хотил?
— Не знаю!
— Ханц, давай! — приказал, теряя терпение.
Из камина вынули железку и Лена задохнулась от ужаса, увидев раскаленную
докрасна звезду. Она неумолимо приближалась и врезалась ей в грудину.
Лена оглохла от собственного крика, от запаха жженной кожи, боли которая накрыла
каждую клеточку души и тела. Как хорошо бы было потерять сознание, просто уйти,
не знать, не чувствовать.
— Гавари!! — ввинтилось в мозг.
А она не могла: горло перехватило, слова забылись, память испарилась.
Расползлась туманом, тщательно укрывая и проблески воспоминаний. Спроси сейчас,
как ее зовут, и то не смогла бы ответить.
Ефрейтор схватил ее за волосы, заставляя смотреть на себя и, процедил:
— Гавари! Кто послал к этому мушику? Где эти люди?! Кто еще ходил к этот мущик!
Лена лишь глазами смогла ответить: не знаю.
— Ну! — дернул за волосы.
— Не знаю… ничего… не знаю… ничего…
Еще одна раскаленная красная звезда врезалась в плоть ниже первой.
"Кремлевские звезды", — подумала девушка, теряя сознание.
На нее вылили ведро воды, вытаскивая из забытья. Она не могла стоять, клонилась,
согнувшись пополам вниз, оттягивая руки, выворачивая суставы в плечах. И все
стряхивала воду с волос, лица, не понимая зачем, не понимая, где она и, что
происходит.
— Что ж вы делаете, — выдохнул Пантелей. — Схватили первую попавшуюся дурочку
… и требуете у нее того, чего нет.
— Значит, ты ее не знать?
— Нет.
— И она тебя не знать?
— Нет.
— Случайно, ботинки? Эти? — схватил за ногу, стянул обувь и ударил чуть выше
колена ребром ладони. Лена захрипела, провисла на сцепленных руках, отупев от
боли.
— Тогда мы бить ее пока ты не вспомнить!! — рявкнул, злясь на упрямство обоих.
Он был уверен, девчонка быстро сломается, но та упорно молчала.
Ее развернули лицом к колонне, опять пристегнули и начали бить плетками. Она
молчала, только дышала через раз, вздрагивала всем телом, и все пялилась в белую,
чуть потрескавшуюся поверхность колонны и заставляла себя думать о чем-нибудь
нейтральном. О яблоках в вазе на столе их гостиной в Москве, о том, как ждали
перемен в школе, как бегали босиком по лужам. И не слышала, как хрипит, не
чувствовала, что стекает вниз по колонне, теряя сознание.
Глаза Пантелей остекленели. Он смотрел на худенькую спину, которую превратили в
месиво и, понимал, что ни черта не понял об этой девочке. По позвоночнику
