Парни радостно побежали из кремля заняться скорее своими делами.
— Время много с этим лешим потеряли, — говорил Партанов.
— А ну, как Шелудяк совсем сел, нами выданный? — говорил Барчуков.
— Коли совсем, то, право, нехудо, — отозвался Лучка. — Он ведь душегуб лютый. Будь не Тимофей Иваныч у нас, его бы давно уж рассудили и казнили. Небось, Степа, если он дался вести себя, а Носов тоже не перечил, то, стало быть, оба шибко надеются, что завтра все наше дело выгорит. Ты как полагаешь?
— Да что мне, Лучка! Но сущей правде сказать, мне эта ваша затея не по душе. Пропадете вы все! Да мне и не до того. Мне лишь бы Варюшу от Ананьева да от Затыла высвободить. А там хоть турка, либо хивинцы приди войной, то мне наплевать на все. Захвачу Варюшу, да и поминай как звали, наутек пущусь.
— Получишь, верно тебе сказываю. Беги туда и зачинай с Ананьевым канитель, а я пришлю Колоса и сам приду. В час времени все сварганим. Прости покуда.
Партанов свернул направо в Стрелецкую слободу, а Барчуков продолжал путь по направлению к дому ватажника Ананьева.
Партанов, явившись к Сковородихе, был встречен как родной человек, пропадавший долго без вести. Авдотья Борисовна радостно ахнула и руками сплеснула.
— Лукьян мой… Слава тебе, Господи.
Все сестрицы обрадовались новому другу и свату, а Дашенька вся пунцовая заплакала от счастья. На что уж злюка, старая ведьма Айканка — и та ухмыльнулась. Все они были убеждены, что Партанов сидит уже в яме.
Даже сам виновник всей беды Нечихаренко, сидевший как виноватый, тоже обрадовался.
Нескоро, однако, Партанов сумел объяснить всем, что в час или полтора времени он успел с Барчуковым исполнить требование воеводы, т. е. поймал разбойника Шелудяка, душегубствующего под Красным Яром на сотню верст, представил в воеводское правление и в яму за место себя посадил.
— Ну, там как да что, да каким чудом, то долго рассказывать. А вот я чист и на свободе! — сказал весело Лучка и прибавил досадливо: — И не будь Аполлон Спиридоныч нареченный у Павлы Еремеевны, то освидетельствовал бы я теперь все у него ребра, на месте все, аль не хватает какого.
Клим Егорович был вне себя от злобы. Мало того, что его Затыл поганый надул, а еще прислал ему сказать, что имеет от верного человека известие, что его дочь беременна, и потому отказывается от нее наотрез.
А верный человек была сама Варюша. Татарин не мог своим умом дойти до того, что бывают случаи, когда девица сама на себя клевещет без пощады.
Дело насчет свадьбы с князем сразу провалилось окончательно в преисподнюю. Варюша плакала и причитала, сидя у себя или преследуя отца по горницам.
— Быть мне за немцем! Один-то был жених князь Макар Иванович — и того теперь нету. Есть Степан Барчуков, так его, вишь, не надо, нехорош. Вот завтра поутру за желтого немца и выходи. И будет в доме смрад и всякая гадость. И утоплюсь я через неделю опять. И уж совсем.
Клим Егорович уже посылал Настасью и самого умного из своих батраков Ефима в четыре места, и все насчет жениха для дочери — какого ни на есть, лишь бы только был не женат, а холост.
Вот времена какие пришли.
Посылал Ананьев к одному молодому посадскому Казакову; тот было сначала согласился прийти переговорить, но вдруг узнал что-то, и на попятный двор. Прислал сказать, что не может. А сказывали соседи, побывал будто у него Барчуков и погрозился — просто ножом…
Послал Ананьев к холостому человеку, чиновнику, новому своему знакомому, который был очень неказист, да где уж в это время рассуждать… к Аполлону Спиридоновичу Нечихаренко! Оказалось, что женится на одной из дочерей Сковородихи. Сбегал батрак к посадскому Санину. Этот заявил, что душой бы рад идти в зятья к Ананьеву, да не может вообще жениться..
— Не про меня это дело писано, — сказал он, — и на свете Божьем благоустроено. Такая причина есть… Так и доложите Климу от меня Егорычу!
Поволновавшись и побродив в смущении по двору, Ананьев послал Настасью к одному стрелецкому сыну, молодому и богатому, который когда-то даже сватался за Варюшу. Молодец, по имени Быков, родственник старика стрельца Быкова, бывавшего на сходках Носова, был одинок, тихого и скромного нрава.
— Славный бы зятек вышел из него! — возмечтал Ананьев, пока Настасья бегала в Стрелецкую слободу предложить без околичностей повенчаться с Варюшей на следующее же утро.
Но вернулась женщина во двор с невеселым лицом и доложила хозяину, что Быков завтра венчается с родственницей Носова.
— Ах ты, Господи! Да что ж это такое! воскликнул Ананьев. Что ж нам делать?
— Трудно ноне, Клим Егорыч, найти свободного молодца, — заявила Настасья. — Чего другого, а этого добра нет совсем. Всех кто были, расхватали, как бывает — первые дыни на базаре народ рвет из рук. Кто еще по утру свободен был, теперь уже засватан…
— Не ври!
— Зачем? Пес врет… Я правду…
— Не ври. Захочу — найду… Говорю, найду. Беги к Чернову, что живет у Красных ворот, и проси от меня… Скажи также… Все то же… Скажи, по нынешним тошным временам без всякого чествования прямо прошу взять Варюшу, чтоб завтра по утру венчаться… Да он, чай, знает, сам поймет… Теперь эдакой засылкой никого не удивишь…
— Вестимо, Клим Егорыч… Эдак-то вот, как я… думаешь ты, не бегают? Я много эдаких-то видала.
— Кого, дура?
— А бегают как я, женихов тоже выспрашивают… Да нетути. Говорю, утром еще были, а теперь ни синь-пороха нет, то-ись, женихов!
— Беги, дура, к Чернову. Коли изъявит согласье, зови тотчас ко мне.
На этот раз Ананьев сел на крылечко дома и ожидал возвращенья Настасьи с нетерпеньем. Откажется или тоже уж женится на ком Чернов. И пиши пропало. Нет больше никого!
Через полчаса на дворе Ананьева появился молодец, и Ананьев, встав, замахал кулаками ему навстречу.
— Не смей подходить… Пошел со двора! — закричал ватажник вне себя.
Это был, конечно, Степан Барчуков.
— Тебе я… А-ах ты!.. А-ах… — И от гнева язык Ананьева окостенел и пристал к небу…
— Клим Егорыч! Побойся Бога! Положи гнев на милость! — заговорил Барчуков, приближаясь.
— Я тебя… тебя… Уходи… — залепетал Ананьев, но не мог говорить. Он сел снова на ступенях крыльца, но спиной к молодцу.
— Что я тебе сделал? Был твоим главным ставленником — дело вел честно и вел хорошо… Был ты доволен. Жил я под чужим именем. Ну, теперь выправил свой законный вид. Полюбила меня Варюша, а я ее… Бегала она топиться… Так опять же не я ее посылал… Прихворнулось тебе от того — я опять не причина. Бог даст, все у тебя пройдет. Будь милостив, отдай мне Варюшу… И как бы мы зажили хорошехонько! Как я тебя уважать бы стать… пуще родного сына тебе был бы, Клим Егорыч…
Ананьев, отвернувшись, молчал.
— Клим Егорыч… Времена лихие… После завтра всякая девка незамужняя будет уж пропащая. Немцев видели уже, сказывают — близехонько. Один молодец сказывал на базаре: видел их, обогнал обоз… — Барчуков усмехнулся и продолжал:
— Сказывает, сидят на телегах кучами… Спинами вместе, а длинные ноги болтаются из телег и чуть по земле не волочатся… Сидят они, хрюкают и табак жуют.
— Цыц! Проклятый! — заорал вдруг Ананьев… — Что ты поешь?.. Баба я, что ли, какая? Не видал я, не знаю разве, что такое немец? Почище да много показистее, брат, тебя всякий немец. Даром что ты москвич.
Барчуков хотел отвечать, но в эту минуту во двор вбежал посадский Колос.
— Здорово… — крикнул он… — Я не к тебе, Клим Егорыч… А вот увидел его… К тебе я, парень.
— Что ты? — отозвался Барчуков несколько неровным голосом.
— Дело. Вот какое дело. Будь отец родной. Женись на сестренке моей.
— Что ты?.. Бог с тобой!..
— Парень… Бог тебя не оставит. Помоги! — вопил Колос как-то неестественно, визгливо, стараясь что-то изобразить, не то страх, не то горесть…
— Не могу я…
— Ты холост… Что тебе стоит? Я весь город обегал. Ни, то-ись, тебе хоть бы хромого аль горбатого какого Господь послал! Все женятся. Все — отказ! Что ж, сестренке-то погибать, стало быть? Будь отец родной. Гляди вот…
И Колос бултыхнулся в ноги Барчукова.
— Да полно. Чего валяешься. Как же можно… Разве это такое дело? Что ты! — говорил Барчуков.
— Времена такие. Знаю… Диковинные времена. Завтра ввечеру пропадет девка. Женись…
Ананьев молча глядел на обоих и тяжело дышал… Он собирался уже расспросить Колосова о чем-то, когда увидел в воротах Настасью.
— Ну?! — поднялся он…
Настасья замахала руками.
— Жених тоже?.. Чей? — робко, хотя крикливо выговорил Ананьев.
— Нету! Какой жених!
— Слободен? Согласен?.. Слава Богу!
— Нету, Клим Егорыч. Дай передохнуть. О-ох! Дай ты мне… О-ох!
— Говори, проклятая баба! Побью!
— Уж побили! Чего? Уж побили!
