– Иной продаст единственную корову, да купит, – сказал Малсаг после недолгого молчания. – Если узнает, что оружие…
Исмаал возразил:
– Нет уж, вырвать у детей единственную корову, купить оружие, сесть и сложить руки?
– Недолго мы будем сидеть сложа руки, – стоял на своем Малсаг. – Мой двоюродный брат Хамарза пишет, что у них очень беспокойно. Он в Ростове на заводе работает. Рабочие там бастуют, не хотят больше жить в бедности и бесправии…
– И так по всей России, – согласно кивнул Дауд. – Болшеки готовятся. Царя будут свергать.
– И мы должны готовиться. Как только они поднимутся, нам тоже надо браться за оружие, свою местную власть скидывать.
Малсаг вгорячах вскочил и стал бегать из угла в угол, как будто эта радостная весть уже дошла до него. Дауд оглядел всех и сказал:
– Ну, а сейчас у нас пока одна задача – рассказывать людям все, что мы знаем о событиях в России. Это поднимет в них дух и веру в собственные силы. Надо использовать любую возможность. Миновси пусть женщинам рассказывает, Хасан – ребятам…
«Рассказывать-то я могу сколько хочешь. Это нетрудно! – думает Хасан. – Вот винтовку где достать? Все поднимутся на царя с винтовками, а я что буду делать? И тогда все буду рассказывать? – Хасан поглядел на Дауда и хотел уже спросить про ружье, но промолчал. – Не мог, наверно, достать, – уже примирительно подумал Хасан. – Ладно, поживем – увидим. Люди купят, и я как-нибудь куплю. Уговорю нани продать корову».
Дауд поднялся. Пора было уходить. А в дом вдруг вбежала испуганная Миновси.
– Что случилось? – бросился к дверям Исмаал.
– Суламбека убили.
Исмаал оцепенел. Суламбек был его родственником по материнской линии. Но это известие потрясло не только йсмаала. Суламбека любили и уважали все. Все, кто ценил мужество и справедливость.
– Откуда ты это узнала? – спросил Исмаал.
– Человек пришел сообщить. Завтра траур.
Все помолчали.
– Эх, и зачем он сдался! – сказал Дауд. – Ведь знал же, что не смилостивятся над ним?
– А что же было делать, если грозились сжечь село? И ты бы на его месте сдался. Они ведь слов на ветер не бросают, сожгли бы и не задумались.
– Власти за его голову сулили десять тысяч, – сказал Малсаг.
– Бедняга! – вздохнул Исмаал. – Расстрела он не боялся. Не хотелось только на виселицу угодить…
– Говорят как раз, что повесили… – почти прошептала Миновси, с тревогой глядя на мужа.
– Ох, сволочи! Это они, чтоб сильнее народ запугать! – гневно бросил Дауд.
Мужчины снова опустили головы. Но сейчас сердца их полнились уже не горем, а злобой и ненавистью.
3
Длинен подъем, ведущий из Верхних Ачалуков на Гайрбек-Юрт, что лепится на самом гребне хребта. Вверх по склону взбирается арба. Иногда ее покачивает в сторону – колесо попадает в рытвину. Местами подъем очень крут, и тогда лошадь кажется Эсет похожей на крадущуюся кошку.
Арба полна больших и маленьких ящиков. В них конфеты, вкусные красные коржики, табак, спички. Тут же и мешок с сахаром.
Эсет смотрит и смотрит на убегающую из-под колес дорогу, на Ачалуки, что остались внизу, в лощине… А подъем все не кончается…
– Дади, мы скоро проедем этот подъем?
– Скоро, дочка, – отвечает Соси, не оборачиваясь.
– И лошадь тогда пойдет быстрее?
– Ну конечно. А что это ты так торопишься?
– Уже скоро темно станет.
– И пусть себе темнеет. Мимо дома не проедем.
Эсет умолкает. Ясно, что домой они попадут только затемно. А как она хотела еще сегодня порадовать Хусена, угостить его конфетами. Потихоньку от отца взяла из ящика пять-шесть штук и спрятала их за пазуху.
Делать нечего, придется до утра закопать конфеты в огороде, у забора, а завтра она отдаст их другу.
Утром выезжая из села, Эсет с отцом встретили Хусена, он выгонял корову в стадо. Мальчик долго смотрел им вслед. Эсет подумала, что Хусен, может завидует ей. Ведь неудивительно – он никогда не был во Владикавказе и вообще нигде, кроме Сагопши, не бывал. А Эсет уже дважды ездила во Владикавказ. На этот раз отец взял ее с собой, чтобы купить ей пальто и ботинки…
…У Хусена нет ни пальто, ни ботинок. И лошади нет… А без лошади как съездишь во Владикавказ? Да хоть и съездишь, денег-то ведь все равно нет.
Эсет очень жалеет Хусена. Она часто задумывается, почему так получается: у них есть деньги, а у Хусена нет? Но ответить на этот вопрос не может.
Будь в ее силах, она купила бы Хусену пальто и ботинки. Тархану не купила бы, а ему купила. Но Эсет нечего не может. Разве только иногда конфетами порадовать Хусена. Да и то не своими – почти что крадеными.
А Хусен, между прочим, часто вовсе и не рад этим конфетам. «Подумаешь, хвастается своими конфетами!» – сказал как-то он сердито.
Эсет и не хвастается, но как это объяснить Хусену?…
Арба наконец вскарабкалась на вершину склона. Солнце еще не закатилось, и позолоченные лучами горы с венчающей их белой шапкой Казбека казались отсюда очень высокими, совсем не такими, как из Владикавказа.
– Дади, а на ту снежную вершину наша лошадь смогла бы подняться?
– На ту? Нет, не смогла бы.
Соси помолчал, а потом вдруг заунывно запел. Эсет прислушалась к словам песни и вспомнила: это назам, она слышала его и раньше, когда летом к ним приходили муталимы на праздник мовлат. Смысла слов Эсет не понимала ни тогда, ни сейчас. Отец повторил одно и то же раз десять кряду. Наверно, он и сам не понимал, что значат слова, пел просто от нечего делать.
Под уклон лошадь пошла быстрее. Скоро скрылись из виду горы и нависший над ними желтый диск солнца, похожий на медный таз. В лощине было сумрачно и прохладно.
– Тпру, – вдруг придержал Соси лошадь.
И вслед затем Эсет услышала, как он сказал кому-то:
– Салам алейкум.
– Ва алейкум салам, – отозвался уже другой голос и добавил: – Я ответил на твое приветствие не потому, что считаю тебя мужчиной.
Эсет повернулась и увидела человека с винтовкой в руках. Он стоял около кустов шиповника у самой дороги.
– А кто ты такой, что меня за мужчину не считаешь? – удивился Соси.
– Сейчас узнаешь кто. Слезай с арбы!
Соси все еще не узнавал говорящего, хотя смотрел на него пристально и долго, затем повернулся и полез за винтовкой, спрятанной между ящиками.
Человек у кустов навел на него дуло своей винтовки и крикнул:
– Соси, не двигайся! Не то все пять пуль пущу в тебя! Руки вверх!
Испуганная Эсет заплакала, а Соси, как в танце, поднял руки и замер.
– А теперь слезай с арбы!
– Прошу, не говори лишнего. Я такой же ингуш, как и ты. Нам лучше не враждовать. Да я-то и вообще ни с кем не враждую, не только с тобой!
– Зато я с тобой враждую! Потому и поджидаю тебя с самого утра.
– Я не знаю тебя! Кто ты?
– Забыл человека из Бердыкеля? Может, вспомнишь день, когда соседа твоего хоронили, Беки?
Соси так и затрясся. Теперь-то он узнал Дауда. Попытался что-то сказать, но в горле словно комок застрял.
– Ты думал, что упек меня на всю жизнь?
Чуть придя в себя, Соси проговорил:
– Клянусь чем хочешь, я не повинен в твоем аресте!
– Ах ты продажная сука! Слезай с арбы, пока я не нажал на курок.
Соси послушно слез и встал посреди дороги. Глядя расширенными глазами на Дауда, захлебываясь, всхлипывала Эсет. А отец ее вдруг упал на колени и взмолился:
– Ради бога, пожалей! Не меня, так ребенка…
– Я поклялся вырвать из тебя душу, помнишь? Так бы оно и было, если бы не эта девочка. Ради нее оставляю тебе жизнь.
– Да продлит Бог твои дни и даст всего, что ты хочешь!..
Соси поднялся с колен и уже хотел забраться на арбу. И Эсет утихла.
– Нет, так ты не уйдешь, – сказал Дауд. Соси обернулся.
– Что тебе? Может, деньги нужны? Есть деньги. Или выпить хочешь, закусить? Тоже есть.
– Снимай сапоги!
Соси скривился в глупой улыбке и развел руками.
