– Зачем они тебе? Я лучше денег дам, новые купишь…
– Снимай без разговоров.
Соси снял сапоги и положил их перед Даудом. Он рассчитывал, что на этом все кончится. Но Дауд снова приказал:
– А теперь штаны скидывай!
– Что?! – вырвалось у Соси. – Ну это уж слишком.
– Снимай, если жизнь дорога!
– Не позорь меня! – взмолился Соси. – Какая тебе польза от моих штанов? Возьми лучше деньги…
– По себе всех меряешь. Думаешь, одной только пользой да деньгами и живут люди.
– Проси что хочешь, но не позорь меня.
– Мне не штаны твои нужны и не лошадь, не арба с товаром. Я бы догола тебя раздел и пустил по дороге на посмешище людям. Да уж ладно. Скажи спасибо, что девочка с тобой. Ее только и жалею.
– Дади, иди садись… – позвала дрожащим голосом Эсет.
– Ну так, – сказал Дауд, – уйдешь сегодня от меня живым, а за это сделаешь вот что…
– Все сделаю, что скажешь, – поспешно согласился Соси. – Никаких денег не пожалею…
– Мне ничего от тебя не надо. А вот детям Беки ты купишь лошадь…
– Куплю!
Соси кинулся надевать сапоги.
– …И дашь арбу кукурузы.
– И кукурузу дам.
– Ну, а теперь лезь на арбу и достань свою винтовку.
– Какую винтовку? – прикинулся удивленным Соси. – Не требуй того, чего у меня нет.
– А если я найду? Отойди-ка от арбы.
Не сводя с него пристального взгляда, Дауд поставил ногу на колесо и сунул руку под ящик.
Соси стоял, прижав к груди сапоги, и не знал, что сделать, что сказать, когда Дауд вытянул пятизарядную винтовку.
– Мне она нужнее. Тебя власть бережет. Ты ей исправно служишь, тебе некого бояться. И меня можешь больше не бояться, если выполнишь все, что я велю, а других врагов, сам говоришь, у тебя нет.
– Все, что ты велел, я выполню. А винтовку зря отбираешь. У тебя же есть одна.
– Кому другому сгодится. Нашему брату без винтовки никак нельзя.
Соси тронул лошадь. Дауд уже вслед ему крикнул:
– Смотри, имени моего не произноси, если не хочешь, чтобы люди узнали, как ты штаны готов был снять передо мной!
Соси не ответил. Несколько раз остервенело стеганул лошадь и пустил ее рысью. Видать, не верилось, что Дауд не кинется следом.
Они уже были совсем близко к селу, когда Эсет наконец немного пришла в себя и спросила:
– Кто это был, дади?
– Абрек, – не сразу пробурчал в ответ Соси. И добавил: – Ослиный брат, ты еще заплатишь мне за эту винтовку… И за все.
– Это ничего, дади, что винтовку забрал, – сказала Эсет. – Хуже, если бы он штаны твои забрал…
Обернувшись к дочери, Соси погрозил кнутовищем:
– У, шайтан! Про какие это штаны ты говоришь? Прикуси язык, не то я тебе, как курице, срежу голову!
4
– Касум, брось эту бузину, – сказал Дауд, протягивая ему винтовку. – Теперь тебе ничего не страшно. Смело можешь встретить любого врага.
Касум взял винтовку. И странно, Дауд не увидел на его лице и тени радости.
– Что с тобой? Отчего нос повесил?
– Плохой хабар, [42] Дауд.
– Что случилось?
– Я был у Сайфутдина. Говорит, односельчанин мой приходил, что служит у Мазая, сказал мать моя очень больна и некому за ней присмотреть. Я ходил к нему узнать, не отдал ли ему Саад моих де нег, а заодно и за табаком.
– Ну и как? Отдал?
– Не отдал и не собирается.
Касум помолчал, потом сказал:
– Дауд, идем со мной в Дагестан. Там безопасно. Ни одна душа не узнает, кто ты такой. А здесь недолго и до греха…
– Спасибо, Касум. Но я не пойду. Нельзя мне думать только о своей шкуре. Я нужен людям здесь, в наших селах. Стоит хоть не надолго все бросить и уйти – они перестанут мне верить. Понимаешь? И все немногое, что я успел уже сделать, канет в воду, как брошенный в нее камень. А ты иди, Касум. Такой хабар получил – нельзя не идти.
Дауд помолчал, потом покачал головой и добавил:
– Эх, знать бы, что пойдешь, забрал бы я у Соси деньжонок, пригодились бы тебе на дорогу и на первое время. Ведь у тебя не чего нет. Подумать только, два года человек проработал и ни с чем уходит!
– Ничего, – вздохнул Касум. – Если суждено, я еще вернусь и получу свое у Саада. Пусть только матери полегчает.
– Касум, – сказал Дауд, становясь перед ним вплотную. – Что бы твои земляки не подумали, будто ингуши поступили нечестно, я сделаю все, что в моих силах. Подожди только два-три дня!
– На ингушей я не в обиде. Подлость мне сделал Саад. Все ингуши за него не в ответе!
– Я-то знаю, что ты так думаешь. А люди ведь не поверят…
Однако, как ни уговаривал его Дауд, Касум на следующее же утро тронулся в путь. Он и винтовку взял. Небезопасно в такую длинную дорогу идти с винтовкой. Дауд и сам это понимал, просто ему хотелось хоть чем-нибудь помочь Касуму. Винтовку ведь можно продать. А такая винтовка стоит хорошей лошади. Касум протянул руку.
– Прощай, Дауд. Ты – мужчина. Ты настоящий горец, настоящий… ингуш!
– Касум! – пожал ему руку Дауд. – Мы с тобой люди бедные, и никакой между нами разницы, хоть ты дагестанец, а я ингуш. Саад и такие, как он, готовы на все, чтобы посеять между нами не доверие. Это нужно царю. Но придет конец и Сааду и царю. Пусть руки наши вечно будут сжаты в мирном рукопожатии.
Дауд долго смотрел вслед удаляющемуся Касуму. Дагестанец еще не до конца оправился после побоев и потому довольно заметно прихрамывал. Путь ему предстоял немалый: перебраться через хребет, обойдя станицу Вознесенскую, и в Моздоке сесть на поезд. Хорошо, что в шапке за подкладкой зашиты двадцать рублей, оставшиеся от продажи лошади Аюба.
Густой утренний туман постепенно рассеивался, когда Касум выбрался из балки на большую дорогу. На противоположном хребте просматривалась казачья станица Вознесенская, или Магомед-Юрт, как называют его ингуши.
Касум постоял, подумал, как ему лучше идти до станицы. Через Сагопши опасно. А через степь по траве и бурьяну очень сыро.
У подножия паслась отара овец. Издали казалось: это туча стелется по земле. Касум знал, овцы угромовские. У него таких отар не одна. И земель хватает.
«Зачем им столько? – удивлялся Касум. – Взять хотя бы Саада. До чего ненасытен и жаден: из-за одной овцы человека убил! Дауд говорил, им скоро конец. Правда ли это? А их земли и овцы, куда они денутся?…»
Поглощенный своими мыслями, Касум не заметил, как к нему совсем близко подошли двое незнакомых мужчин. Они шли со стороны Согап-рва. Один был худой, высокий, с рыжей бородкой, у другого реденькая борода и усы такого же иссиня-черного цвета, как и его овчинная шапка.
Высокий поздоровался по-русски.
– Ассалам алейкум, – сказал и чернобородый, видимо посчитавший недостаточным приветствие своего товарища.
Касум почтительно кивнул обоим. Затем они обменялись рукопожатием.
– Где тут Угром? – коверкая ингушские слова, спросил высокий, явно принимая Касума за ингуша.
Касум показал на строения, что виднелись неподалеку от села.
– У него работа есть? – теперь по-русски спросил высокий. Касум неопределенно пожал плечами, а потом, как бы вспомнив о чем-то, сказал:
– Да, ест арбота. Миного ест.
– Это хорошо! – обрадовался рыжебородый и подмигнул товарищу.
Тот тоже довольно закивал головой.
Касуму показалось, что этот, второй, из Дагестана. Он что-то сказал ему на своем языке, но тот отрицательно покачал головой:
– Белмейда. Мен ногай. [43]
Русский показал на Сагопши и спросил:
– Ты оттуда?
Касум с трудом понял и отрицательно покачал головой.
– Дагестан. – И он показал на восток.
– Куда сейчас идешь?
Что-то вдруг осенило Касума, он кивнул в сторону Сагопши и сказал:
– И я арбота нада.
Все трое вошли в Сагопши. Касум вел их исхоженной вдоль и поперек улицей. Он спешил поскорее добраться до знакомых ворот, окрашенных в синий цвет, боялся, как бы люди по пути не нанялись к кому-нибудь другому. Правда, на этой улице два таких дома, куда нанимают работников. А все другие сельчане и сами бы рады пойти внаем, да только не принято это. Как бы ни был беден человек, а пуще всего боится попрека, что вот, мол, такой-то прислуживал тому-то. Вот и получается «всемирное» переселение: ингуши уходят на промысел в казачьи станицы – как говорят, в Россию – или того дальше, а дагестанцы, ногайцы, русские идут в ингушские села… Трое стоят у ворот. Стучит русский. Он и говорить будет. Худо ли, бедно ли, несколько русских слов разберет любой, а поди-ка найди ингуша, знающего язык ногайцев. Это дело потруднее.
