Касум помалкивает, он знает ингушский. Он сказал, будто в прошлом приходилось с недельку работать в Сагопши, оттого и сейчас сюда подался.
На стук вышла жена Саада Муиминат – краснощекая пышнотелая женщина. Скрестив руки на своей большой груди, она смотрит только на русского. Касум рад этому – его пока не узнает. Хотя сейчас Касума, пожалуй, не узнала бы и родная мать.
Муиминат не сильна в русском языке. Однако сумела все же объяснить, что мужа, дескать, нет дома, но скоро вернется, что есть кукуруза и надо ее лущить. Только сама она без хозяина не вольна нанимать работников.
Женщина завела их во двор и усадила под навесом у сарая. А про себя подумала: «Бог послал этих людей, вон ведь сколько кукурузы лущить надо, на всю зиму!» Раньше всю такую работу делал Касум, а теперь с одним работником в большом хозяйстве разве управишься?
Муиминат, хотя она и жена Саада, а много добрее его. Касум, может, и не прожил бы двух лет в этом доме, если бы не она. Вот и сейчас: не успели войти в сарай, как Муиминат уже принесла и поставила перед ними сискал и сыр. Касум из-под надвинутой на глаза шапки посмотрел на нее и с грустью подумал: жаль, не в ее это власти отдать ему деньги, она бы наверняка отдала.
Саад пришел скоро. Но он опять куда-то торопился и разговаривать с работниками не стал, даже к сараю не подошел. Подозвал к себе русского и через него передал, сколько надо налущить кукурузы, и назначил цену. Рыжебородый торговаться не стал.
– А как твои товарищи? – спросил Саад. Касум инстинктивно еще ниже опустил голову.
– Они не знают по-русски. Тоже будут согласны.
Саад, не говоря больше ни слова, ушел в дом. Но скоро вышел и оседлал лошадь.
Касум и рад, что хозяин уезжает, и боится: вдруг надолго…
А Муиминат все крутится возле них. Один раз чуть не вплотную подошла к Касуму, но пронесло. Дети тоже тут, кроме старшего сына, что учится во Владикавказе.
Работа кипела вовсю. Касум старался пореже выходить из сарая. Но разок ему все же пришлось выйти за палицей. Муиминат уже занималась своим делом на веранде, а дети так и кружили под ногами у работников.
Едва Касум вышел во двор, и они за ним. Сидевшая неподалеку на цепи овчарка незлобно тявкнула пару раз и замолкла. Встретившись взглядом с Касумом, она словно бы удивилась и на минуту застыла на месте, потом завиляла хвостом, стала барахтаться на спине – явно выражала удовольствие.
Дети очень удивились и кинулись к матери.
– Нани, наш Кулац [44] не трогает его, виляет хвостом и ласкается!
– Видать, хороший он человек, честный, – сказал Муиминат. – Таких, говорят, и собаки не трогают.
Уже было темно, когда Касум услыхал крики детей: «Дади едет! Дади!»
Работники отложили свои палицы и закурили. Касум чутко прислушивался. Скрипнули ворота. Затем донесся голос Муиминат:
– Не надо закрывать, сейчас коровы придут.
Процокал копытами конь. Простучали по веранде сапоги Саада.
– Седло снять? – спросила Муиминат.
– Чуть ослабь ремни и оставь, – ответил муж. – Мне еще надо к человеку одному съездить.
Замычали коровы. Скоро Сайфутдин пригонит овец. А коров к тому времени загонят в сарай.
Муиминат с ведром направилась доить. Старший сын и дочка побежали к воротам высматривать овец.
Самый подходящий момент. Касум сразу поспешил к веранде.
Саад, стоя на коленях на разостланной посреди комнаты козьей шкуре, совершал намаз. Касум остановился у двери – не станет он нарушать молитву.
Саад, как бы задерживая входящего, громко произнес:
– Ассаламу алайна, ва ала… [45]
Затем снова понизил голос, провел руками по лицу в знак окончания молитвы и, мельком взглянув на Касума, спросил по-русски:
– Что тебе?
– Мне нужны деньги. За два года моей работы.
Саада будто кто подкинул. Он вскочил и рванулся к стулу у двери, где положил ремень и кинжал в серебряных ножнах.
– Стой на месте! – крикнул Касум и вытянул свой кинжал.
– Не говори глупостей и не хорохорься попусту! – презрительно бросил Саад. – Живым тебе отсюда так не уйти!
– За свои деньги я готов умереть у твоего порога, но и ты не останешься жить!
Трехлетняя дочка Саада, испуганно разглядывавшая Касума, кинулась к отцу и обхватила его ноги. Отец отстранил ее и снова бросился к стулу. Но кинжал Касума преградил ему путь.
– Вернись, Саад, и сядь на свое место! Иначе я проткну тебя насквозь!
Взглянув на перекошенное от ярости лицо Касума, Саад повернулся и сел на козью шкуру, сказал:
– Ты поджег мое сено, ограбил племянника, а теперь в дом пришел? Стыда у тебя нет!
– Сено поджег не я!
– А кто же?
У тебя много врагов, угадать трудно. Не любят тебя люди, по тому и сделали такое. А я не виноват. Отдай мои деньги, лучше будет.
– Убери кинжал. Я не из пугливых, ты это знаешь.
– Уберу, когда отдашь долг.
– Хорошо! Отдам! – вдруг изменился Саад. Он явно что-то задумал. – Сколько тебе?
– Сам знаешь сколько!
Саад полез в карман, отсчитал несколько бумажек и протянул Касуму.
Касум не верил Сааду.
– Клади сюда! – И он показал на свой кинжал.
Взяв с конца кинжала деньги, Касум, не считая, засунул их в карман. Затем, кивнув в сторону двора, сказал:
– Эти двое не знают, что я за человек! Их не трогай! – И, схватив со стула кинжал Саада, в мгновение ока выскочил из комнаты и закрыл за собой дверь.
Саад кинулся за ним, но дверь не открывалась – Касум про дел через ручку его кинжал. Саад бросился к окну. Касум, успевший уже вскочить на лошадь, что стояла у коновязи, был в воротах, когда услышал звон разбитого стекла.
Саад добежал до комнаты для гостей – там было его оружие: офицерская винтовка и семизарядный наган. Последний он всегда носил при себе и, как назло именно сегодня оставил его дома.
И здесь Сааду не повезло. Дверь оказалось запертой. Он дергал ее изо всех сил.
– Вададай, что ты делаешь? – крикнула Муиминат, прибежавшая на звон стекла.
– Какого черта ты заперла эту дверь! – заорал Саад.
Муиминат в испуге с трудом нашарила в кармане ключ. Саад схватил винтовку и вихрем понесся к воротам. Навстречу ему бежал сын.
– Дади, он уехал на нашей лошади! – кричал мальчик.
Не говоря ни слова, Саад повернул в сарай, вывел неоседланную лошадь, вскочил на нее. Но в это время овцы вломились в ворота и через минуту запрудили весь двор.
– Чтоб вас съели на похоронах! – заревел Саад слезая с коня.
Куда теперь поедешь. Касума и след простыл. Под ним конь – что лань.
– Вададай, зачем ты засунул этот кинжал в дверную ручку?! – крикнула с веранды Муиминат.
– Чтоб язык твой болтливый отрезать! «Зачем, зачем»?!
5
Был на исходе четверг. По обычаю, в ночь с четверга на пятницу соседи подносят друг другу сага.
Раньше, когда жизнь еще не так скрутила семью Беки, Кайпа специально готовила для этого чапилги – лепешки, начиненные творогом или картошкой. Сейчас об этом и думать нечего. В доме ни муки, ни масла. Корова уже совсем не дает молока.
– Хусен, снеси хоть соли соседям, – говорит Кайпа, подавая сыну тарелку с тремя равными кучками соли. – Оно, конечно, не ахти какое подношение, зато соль белая. [46]
Хусен нехотя берет тарелку. Ему совестно нести людям одну соль.
– Не кривись, иди, – подтолкнул его Хасан. – Что делать, если нам больше нечего дать людям?
– Вот сам бы и отнес, – невольно буркнул в ответ Хусен. – По чему это всегда я должен ходить.
Мать перебила их:
– Ты младший, потому тебе и идти.
– «Младший, младший»! – Хусен выскочил из комнаты и от злости так хлопнул дверью – стены задрожали.
Отдав всю соль семье Гойберда, Хусен скоро вернулся. У ворот стояла Эсет. Она всякий раз с нетерпением ждала четверга. В такие дни мать снимала свой запрет и девочка отправлялась к соседям разносить сага. Без причин у Кабират не больно-то вырвешься из дому.
