Непейцын посмотрел на капитана: не шутит?.. Ну и добряк. А в деле каков! Спокойствие, удаль, голос — откуда взялись?
…Наперекор уверениям всех осматривавших его медиков генерал Кутузов не умер. Через несколько дней его перевезли на хутор за Бугом, а оттуда, слышно было, отправили в Херсон.
Говорили, что отбитая егерями вылазка напугала возлюбленную светлейшего, княгиню Долгорукую, которая захотела уехать в Киев, но он обещал окружить главную квартиру сильной охраной. Может, поэтому Бугский корпус получил приказ перейти на правый фланг, к уничтоженному форштадту, — между крепостью и «Вавилоном».
Здесь жизнь Сергея во многом изменилась. Во-первых, Осип стал посещать брата почти каждый день, чтоб поспать после дежурства или бала, перекусить Филиной стряпни, просто чтобы пофорсить перед егерями красивым мундиром и рассказать новую проделку шута светлейшего, француза Массе. Во-вторых, кончились спокойные дни, занятые только обязанностями полевой службы и общением с товарищами. Охотников «подтянуть», сделать выговор, здесь, в соседстве ставки главнокомандующего, оказалось множество. И все пугали, что светлейший увидит, светлейший будет недоволен. Приказывали: вытяни по струнке палатки, смотри, чтоб солдаты одевались по форме, вели начищать орудийную медь, а лафеты и ящики окрась заново… Не было и прежней тишины. Кажется, круглые сутки со стороны главной квартиры доносились звуки оркестров, крик разносчиков, ржание лошадей, лай собак. Многие офицеры были рады такому соседству и вечерами отправлялись гулять по улицам из шатров и дощатых домиков. Заходили в трактиры, присаживались за игорные столы, возвращались «под мухой» и без копейки.
Непейцын не играл в карты, не искал знакомства с дамами, не любил трактирного гама. Сразу после перехода на новое место он надеялся, что хоть купание здесь будет лучше, ведь поблизости уж не лиман, а Черное море. Но целые дни у воды толкался народ, причаливали шлюпки с кораблей с офицерами, ехавшими «погулять», с курьерами от адмирала к светлейшему. Тут же выстроили обтянутые полотном купальни для приближенных князя Потемкина, а чуть дальше конюхи мыли экипажи и лошадей.
Единственное приятное, что случилось на новой стоянке, было возобновление знакомства с Михаилом Матвеевичем Ивановым. Как-то днем, будучи дежурным по батальону и обходя линейку, Непейцын увидел художника, проезжавшего шагом мимо лагеря, и едва узнал его. Иванов загорел до черноты, сильно похудел, на нем был выцветший мундир и холщовые рейтузы. Сзади казак вез складной стул, зонтик и еще какие-то принадлежности.
— Здравия желаю, господин майор! — крикнул Сергей.
— Здравствуйте, господин Цинцинат.
— Почему так меня зовете?
— Как же еще, раз предпочли скромную долю почестям?
— А вы откуда знаете? От брата, конечно?
— От него. И не жалеете?
— Пока нисколько. Далеко ль ездили?
— Рисовал крепость с батареи. Хотите поглядеть? Голощекин, веди лошадей на квартиру, я тут останусь.
Иванов слез с коня, вынул из седельной сумы оплетенный в кожу альбом и вошел с Сергеем в кибитку.
В альбоме оказалось множество акварелей: военные корабли, палатки, часовые, пушки, всадники, турки-перебежчики. Все в блеклых, мягких красках. Были и портретные зарисовки — светлейший у шатра, несколько генералов, княжий берейтор с белым конем.
— Заказал генерал Самойлов — светлейшего племянник — картину целую «Лагерь под Очаковом». Вот и делаю к ней наброски, — пояснил Иванов.
Среди других рисунков Сергей увидел кусок желобчатой мраморной колонны, лежащей в траве, рядом на черном фоне фигурка танцовщицы в развевающемся платье, с дудочкой у губ. И тут же обрывистый песчаный берег над прозрачной водой.
— Вот то место на Буге, про которое когда-то говорили, — сказал художник, — Я недавно провел там два дня. Танцовщица с обломка греческой вазы срисована, который там нашел.
— А у меня монета есть, тоже древняя. — Сергей достал из кармана подарок Николы, который всегда носил с собой.
— Но вы заметили, что она принадлежала тому самому городу, про который рассказываю? — спросил Иванов. — Видите, надпись греческая OLBIO. Значит, там и монету чеканили — вот какой город богатый был. А теперь пустота, тишина. Собираюсь опять туда на денек порисовать и просто посидеть на берегу. Верите ли, водопровод еще журчит, что греки когда-то провели. Сидишь над рекой, а вода бежит да бежит по желобу, что вдоль улицы, теперь исчезнувшей, проложили две тысячи лет назад…
— Вот бы и мне с вами поехать! — вздохнул Сергей.
— За чем же дело? Неужто на три дня не отпустят?
— Спрошусь завтра, когда дежурство сдам. Ох, забыл, простите, что должен в обход по лагерю снова идти…
В дверях кибитки Филя сказал Непейцыну:
— Может, их высокоблагородие откушают у нас? Щи, баранина, каша есть, квас…
Иванов остался обедать, и за столом они окончательно условились о поездке на Буг.
На месте древнего города. Королева Осипа. Шальное ядро. Ложная тревога
Поехали в тарантасе с Фомой — кучером. Сзади рысил казак, вестовой Иванова. Когда за городком главной квартиры свернули на зады лагеря, Сергей увидел, что, кроме кладбища которое знал близ лимана, существуют еще два, и не меньших, с сотнями крестов.
— Страшно как-то, — сказал он, — там музыка, танцы, наряды, а тут могилы постепенно наш лагерь сплошной дугой охватывают. Никак, скоро в них больше солдат будет, чем в полках…
Когда миновали кресты и надели шляпы, художник заговорил:
— Древние римляне вместо «Они умерли» говорили: «Они жили». Насколько правильнее! Ведь каждый здесь легший, идя под Очаков, думал, чувствовал, надеялся… Светлейший, людей жалеючи, на штурм не решается, а Суворов, сказывают, заметил, что этакое человеколюбие оборачивается бесчеловечностью, раз штурм самый кровопролитный менее жертв приносит, нежели многомесячное стояние при плохой воде и скудной пище.
— А сдадутся турки без штурма, Михайло Матвеевич?
— Я человек не военный, но думаю, что разве артиллерия доймет с новых батарей. Так опять же, сумеют ли подвоз зарядов наладить наши мудрецы? А продовольствия, перебежчики сказывают, там на три года хватит, колодцы отличные, гарнизон отборный, — чего им сдаваться спешить?
— Почему же тогда не послушать Суворова, не штурмовать сейчас же?
— Прямы вы больно, ваше благородие, — усмехнулся Иванов. — По уму и доброте князь Потемкин вельможа истинно редкостный. Он и вправду солдат жалеет. Но охота полководцем прославиться все осиливает. Да еще вокруг иностранцами пруд пруди — принц де Линь от австрийского двора, волонтеры разные, «корреспонденты», графы, бароны, французы, немцы. И все своим монархам депеши строчат. Бот и не может светлейший по чужому совету поступить.
Теперь ехали той дорогой вдоль берега лимана, которой к Очакову шли бугские егеря, Пустынная и пыльная, она вилась по окраине уже начисто сожженной солнцем степи.
— Интересно, шла ли здесь дорога при турках или только наши войска ее протоптали? — сказал Сергей.
— Полагаю, что шла, и доказательство тому несколько далее представлю, — ответил Иванов. — В сем краю по деревням татары, турки, русские жили и в Очаков постоянно езжали. Там, сказывают, гостиный двор огромный, каменных лавок больше ста.
— Какие же русские тут жить могли? — удивился Непейцын.
— Жили, и сейчас еще несколько семей осталось — уехать в Турцию не поспели, сил не хватило, старики. Бежавших при Петре донских казаков здесь турки поселили.
— А с чего они бежали?
— Бунт на Дону тогда был, едва целой армией усмирили. Часть бунтовщиков и ушла за границу. «Булавинский бунт» назывался — по вожаку, Кондрату Булавину. Слыхали?
— Нет. Про пугачевский слышал…
— И про разинский, наверно, тоже?
— Да, немножко.
— А было бунтов много. Но таких счастливцев, чтоб от царской расправы ускользнули на чужбину, немного найдется. Вроде как гугеноты в Англии, Нидерландах или в Германии.
— А кто такие гугеноты, Михайло Матвеевич, я ведь не помню.
Так, проезжая по берегу Буга и закусывая в полдень в балке, Сергей услышал главы из истории Франции — о Варфоломеевской ночи и Нантском эдикте, о которых в корпусе говорили два слова.
Вскоре после привала казак, маячивший впереди, подъехал к тарантасу.
— Тут, никак, ваше высокоблагородие, обломка та увязла, — доложил он Иванову.
Художник обернулся к Сергею:
— Помните, в альбоме моем колонна лежит на траве? Так она здесь. Постой-ка малость, Фома.
Сошли с дороги и шагах в тридцати, на скате балки, увидели то, что было зарисовано.
— Как же она сюда попала? — спросил Сергей.
— Сие и есть доказательство, что дорога проложена издавна. Очаков стоит триста лет, и ездят, значит, столько же. Стены крепости, здания, памятники на кладбищах — все из камней, что служили грекам и римлянам. Часть везли плотами и лодками по Бугу, другую — на арбах. Здесь арба подломилась, а может, осенью сползла по мокроте на откос, и мрамор с нее свалился.
