— А мне идти к вам в сикурс? — спросил Боур.
— Ни в коем случае, Родион Христианович. Вы нацелены на Левенгаупта, с него глаз не спускайте. А смените позицию токмо по моему или государеву указу.
— Я думаю, мы утвердим диспозицию, предложенную фельдмаршалом, — сказал Петр. — И одобрим тактику томления врага и оголожения пути его. В этом у Бориса Петровича богатый опыт в Лифляндии и Эстляндии. Там он так оголодил край, что и самому не осталось жевать чего, — пошутил царь.
— Всяко бывало, — усмехнулся Шереметев. — На то и война.
— А потому, Борис Петрович, чтоб себя в грядущем опять не оголодить, устрой-ка провиантские магазины {197} в Мозыре, Слуцке и Минске.
— Слушаюсь, государь.
— Да не подари их Карлусу.
— Я, чай, не Август, — улыбнулся Шереметев, исподтишка взглянув на светлейшего.
Тот понял намек, но не обиделся. Подумал: «Чертов круль, ограбил меня, теперь всяк оскаляться станет: обмишурился Меншиков».
Потом по карте были намечены места дислокаций дивизий и даже отдельных полков, назначены средства связи между ними и соподчинение. В главный штаб полевой армии, а именно к Шереметеву были назначены «для совету» Головкин Гаврила Иванович и Долгорукий Григорий Федорович, люди вроде невоенные, но правительствующие.
Дабы фельдмаршал не обиделся за назначение советников, Петр сказал Шереметеву:
— Одна голова — хорошо, а две еще лучше. А вас станет трое. Глядишь, не промахнетесь. А промахнетесь — сыму все три.
— Спасибо, государь, — вполне искренне ответил фельдмаршал и не преминул кольнуть: — Все ж не сержанты.
Перед закрытием «конзилиума» Петр еще раз напомнил, что генеральной баталии быть только при своих границах и только по его, цареву, указу.
— Учтите, господа генералы, кто позволит втянуть себя в оную до моего указу, пойдет под суд.
— Ого-о! — раздалось восклицание от окна.
Петр всмотрелся, узнал Михаила Голицына, по-отечески погрозил ему пальцем, но смолчал. Не хотел конфузить героя перед генералитетом.
Закрыв совет, затянувшийся до темноты, царь предупредил:
— Отужинаем вместе, господа. А уж заутре разъедемся. А сейчас дадим стол накрыть да воздуха свежего глотнем.
Генералы, отодвигая стулья, негромко переговариваясь, накидывали шубы и выходили из избы в темень холодной ночи.
Петр, набив трубку, прикурил от свечи и набросил на плечи полушубок, кивком головы пригласил Меншикова за собой. Вышли на крыльцо. Пыхнув трубкой, Петр заговорил негромко:
— Насчет немцев ты не шуми. Вспомни Гордона, али мало мы от него ума набрались?
— Гордон шотландец, мин херц.
— Ну и что? У тебя, вижу, все нерусские — немцы. А Алларт с Гольцем разве плохо воюют? А Боур?
— А Мюленфельдт у Гродно, сдавший целехонький мост шведам? — в тон царю отвечал Меншиков. — Разве не они хлопотали за него, когда он под арестом был? Еще неведомо, кто ему бежать пособил из-под стражи. Как хошь, мин херц, чем далее, тем меньше немцам верить стал.
Царь ничего не ответил, молча выбил трубку о балясину, сунул в карман, спросил:
— Ты что-то о Мазепе хотел сказать? Я по лицу видел.
— Да, мин херц, я при них поостерегся. Что ни говори, то наше дело, семейное.
— Ну говори же, — подстегнул нетерпеливо Петр.
Меншиков зыркнул туда-сюда, кругом темно, тихо. И, понизив голос, сообщил:
— На Мазепу опять извет, мин херц.
— Опять Кочубей? {198}
— Нет. На этот раз полтавский полковник Иван Искра {199}.
— И что ж он доносит?
— То же самое, что и Кочубей, мол, гетман хочет шведам передаться.
— Ну, Кочубей из-за дочки напраслину на гетмана возвел, Мазепа у него дочь увел. А этот-то за что?
— Кто его ведает, мин херц. Поди, разберись.
— Вели Головкину звать Искру и Кочубея в Смоленск, якобы на беседу, а там сразу взять под караул и допросить с пристрастием, для чего им восхотелось оклеветать гетмана, андреевского кавалера? Уж не для Карлуса ли стараются?
— А Мазепу известить?
— Гетману я сам напишу, предупрежу, дабы тихо изволил держать о сем деле.
В открытых дверях явился денщик:
— Ваше величество, готово.
— Зови фельдмаршала и генералов, расползлись по своим щелям аки тараканы запечные.
Глава вторая
В СТАВКЕ КОРОЛЯ
Шведский король Карл XII, двадцатишестилетний стройный мужчина, в полурасстегнутом камзоле, из-под которого виднелась белоснежная рубашка, сидел в переднем углу большой горницы, как раз там, где сходились пристенные лавки. На широком столе перед ним была расстелена карта, вкруг нее толпились генералы и, с почтением посматривая на короля, излагали свои доводы в пользу обсуждавшихся вариантов вторжения в Россию.
Все понимали, что все равно решение о направлении удара будет принимать король, а в задачу генералов входило лишь убедить Карла принять самый разумный вариант.
— По-моему, самое разумное будет, — говорил первый министр короля граф Пипер, — идти на Псков и далее в Прибалтику и отобрать то, что царь успел захватить, пользуясь вашим отсутствием, ваше величество.
— Я тоже считаю, ваше величество, — сказал генерал-квартирмейстер Гилленкрок, — что это направление движения может принести нам успех.
— А вы что молчите, фельдмаршал? — взглянул Карл на Реншильда. — Вы тоже так считаете?
— Нет, государь, я не могу согласиться ни с графом, ни с генерал-квартирмейстером. Удар надо наносить в сердце, а сердце России — Москва, ваше величество. Что бы там ни говорили о Петербурге, но исконной столицей России является Москва. Там царей венчают на царство, там же после взятия вы можете и развенчать царя, — улыбнулся Реншильд своему внезапно родившемуся каламбуру.
— Я именно так и поступлю, фельдмаршал, — заметил серьезно король. — Россия трижды оплатит нам все затраты на войну, вернет Прибалтику, а само государство я ворочу в его прежнее состояние, разделю на княжества под эгидой нашей короны.
— Вот поэтому-то я считаю, что надо в первую очередь брать Москву, ваше величество, — обрадовался Реншильд, решив, что король уже согласился с ним. — Как только Москва будет наша… Простите, ваше величество, ваша, то и Петербург, и Нарва, и вся Прибалтика упадут к вашим ногам сами, как перезревшие яблоки.
— Но не надо забывать, — заговорил граф Пипер, — что царь столицей считает Петербург, а главное, там строится флот, наконец, там большая армия под командой Апраксина. И я уже неоднократно напоминал вашему величеству, что царь там очень много строит.
— Пусть строит, граф, что вы переживаете? Ведь это все будет наше. И город, и верфи, — усмехнулся наконец Карл. — И я вам так отвечал не однажды.
Король покосился в дальний угол, где, приткнувшись к походному столику, камергер Густав Адлерфельд что-то быстро записывал в тетрадь. Король знал — что. Камергер вел летопись славных дел короля, историю его битв и походов. И поэтому жадно ловил каждое слово повелителя, тут же записывая, чтобы сохранить все для истории в назидание и поучение потомкам.
Карл был тщеславен и поэтому никогда не расставался со своим летописцем, он считал себя вторым Александром Македонским — полководцем, не проигравшим ни одной битвы. Вся Европа восхищалась его военным гением. Семь лет назад он показал русскому царю, как надо воевать, разгромив его армию под Нарвой. Потом отправился на покорение Европы и, разбив армии нескольких государств, заставил трепетать своего имени. За время отсутствия короля Петр, правда, вышел к Балтийскому морю, захватил некоторые города. Но теперь-то этому он — Карл XII — положит конец.
— …и все-таки я настаиваю: надо идти на Москву, — гудел бас Реншильда, выводя короля из задумчивости. — Это же самое советуют нам офицеры, служившие у царя и добровольно перешедшие на нашу сторону.
— Что, уже есть и такие? — поинтересовался король.
— Да, ваше величество. На моей квартире находится бригадир Мюленфельдт, перешедший на нашу сторону. Он хорошо знает русскую армию, русские порядки, и он утверждает, что Москва сама падет к стопам вашего величества.
— Я бы хотел сам поговорить с бригадиром.
— Я пошлю за ним, — сразу вызвался Реншильд.
— Сюда не надо. Я приду к вам сам, фельдмаршал.
Неизвестно, сколько бы продлился спор генералов, если б не явился в дверях генерал-адъютант короля Канифер, чем-то неуловимо смахивающий на своего повелителя — такой же рослый, с такими же длинными светлыми волосами. Вот только нос у адъютанта подкачал, не дорос до королевского и вполовину.
Король поймал преданный взгляд Канифера и по глазам его понял: есть новость. Кивнул ему едва приметно: подойди. Канифер приблизился, обогнул стол и наклонился к королю:
