Перед битвой
Не то что вновь он упустил своего тщедушного и непонятного врага и не известие о старике, слегка уколовшее что-то внутри, занимали его ум. Демон за спиной нашептывал о другом, более важном.
Ябто собрал воинов и говорил с ними:
— На нас готовится войско десятеро сильнейшее нашего? С кем я выйду против него? С псами, не прижившимися у хозяев и собравших свою свору?
— Ты называл нас новым народом, а теперь мы свора?
Голос вождя обратился в крик.
— Что есть новый народ? — спрашивал он. — Ну? Кто скажет?
Ответа у войска не было. Наконец кто-то крикнул, что новый народ живет по справедливости, в нем нет обездоленных, и об этом Ябто не раз говорил сам.
— По справедливости? Можете ли вы по справедливости и без обездоленных поделить тех женщин, которые дрожат, что вы сожрете их?
Опять молчало войско.
— Если нечего сказать, говорить буду я, а вы изощряйте слух и не пропустите ни слова. Не вы меня нашли, а я собрал вас волею богов и духов, имена которых скоро узнаем.
Он заговорил тише, обращаясь к каждому.
— У тебя, Ивняковый, отец отобрал наследство, пустил нищим, и ты хочешь отомстить отцу. Ты, Тэндо, горбатился на родственника, а он так и не дал тебе невесту.
Он поднялся и шел меж рядами сидящих, тыча каждому в грудь.
— Тебя прогнали от очага, потому что вместо лба у тебя вырос камень. Тебя оскорбил дележ битой птицы… Так?
— Ты знаешь наши жизни Ябто.
— Можно убить того, кому досталось несправедливое стадо, — Ивняковый так уже сделал. Забрать всех дочерей у того, кто пожалел отдать одну? Разорить очаг родственников каменного лба…
Тут заговорили люди, поднялся гвалт, в котором слышалось одно: да, так и надо было сделать и делать впредь!
— Вот поэтому вы глупы, как охотник, преследующий зайца, когда рядом бежит лось.
— Говори нам, чего ты хочешь! — закричали люди.
— Я собрал вас волею богов, дал светлое железо вместо рваных малиц, дал победу над лучшими воинами тайги. Зачем? Чтобы гоняться по стойбищам и мстить обидчикам, которые мне самому нечего плохого не сделали? Нет. Я гоню другого зверя.
— Какого?
— Мой добрый демон за плечами называет его Миром. Моя добыча — мир на всем великом древе Йонесси. В нем лучшие не умирают вместо худших, нет обмана при дележе угодий, добычи или невест. Пусть мир будет, как стойбище хорошего хозяина, где всякая вещь лежит на месте, и можно перекочевать с одного края земли на другой и найти свою вещь нетронутой. Разве вам не нравится такой мир?
Спросил вожак сомату:
— А мы в этом мире получим те же замерзшие болота?
— Брат Сойму, топкие земли получит тот, кто их достоин. Я вижу, что это не ты и твои сородичи.
Сойму просиял.
— Тогда мне нравится твой мир. Говоришь, как мудрец, Ябто.
— Каждый делает то, что должен и получает то, чего достоин, — об этом непрестанно говорит мой демон между лопатками. Такой же есть у каждого из вас — иначе зачем бы вы пришли ко мне?
Тогда люди, очарованные словами Ябто Ненянга, спросили, как достичь этого мира. Широкий человек ответил:
— Нас много, но мы ничтожны.
Он смотрел на людей и видел, что его не понимают.
И Ябто продолжил свои слова.
— Однажды я шел по гребню скалы. Гребень был узок, а скала высока, ветер хлестал со всех сторон, хотел сбросить меня. Так вышло, что надо было идти по этому гребню, — другого пути по земле для меня тогда не нашлось. Внизу ждала смерть, если не от высоты, то от чужого оружия. И вот я шел и думал: вся моя жизнь зависит от того, чтобы не сделать ни одного движения в сторону. Временами гребень становился настолько узким, что даже взгляд в сторону грозил гибелью. Я понял, что дойду и выживу, если буду смотреть только вперед, пусть даже вокруг меня будут танцевать все небесные демоны.
— А если бы кто-то шел навстречу? — спросил Оленегонка.
— Я бы сбросил его — будь он мой брат… Либо он сбросил бы меня. По такому пути способен пройти только один человек, направляемый единой волей, не смотрящий по сторонам и вниз. Это так же верно, как и то, что ты умен задавать вопросы… Для великой охоты, на которую я призвал вас, нужна та же воля, что провела меня по гребню скалы.
Он помолчал немного и спросил тихо, но так, что услышал каждый:
— Скажите, кто я для вас?
— Вождь, — раздалось несколько голосов.
Тут вскочил Оленегонка — он сидел сбоку от Ябто Ненянга, но пронзительным рысьим умом чувствовал его повелевающий взгляд.
— Ты! — Он ткнул древком пальмы в грудь вожака сомату. — Ты назвал его мудрецом! Где ты видел таких мудрецов? В своем болоте?
Сойму потянулся к ножу, но Оленегонка закричал еще громче:
— Если Ябто Ненянг — вождь, который собирает всех, кто хочет поквитаться со своими обидчиками, то все мы не народ и даже не войско, а свора! Да, свора людей не своим очагом живущих, участь которых скитаться по тайге, нападать на стойбища и в конце концов сдохнуть от голода, холода или на оголённом дереве. Если Ябто — всего лишь вождь, то скоро кожа с наших ободранных лиц будет болтаться на деревьях у речных устьев и предостерегать других сбиваться в своры для грабежа.
Он закричал изо всех сил:
— Ябто Ненянг — наша воля! Та воля, которая проведет нас по гребню скалы. Другой воли у нас нет и не будет. Кто хочет так — встать!
Встали все, кроме широкого человека.
Искры большого костра, смешиваясь с паром из сотни ртов, пропадали в беззвучной ночной тайге.
Оленегонка припал на колено и посмотрел в лицо своей воле.
— Скажи, с чего нам начать?
Ябто не двигался: он промолвил, не меняясь в лице:
— Как сосна, уходящая под небо, начинается с крохотного орешка, так и наше дело начнется с одного короткого слова — «смерть». Смерть любому, кто отклонится от нашей воли даже в самом малом — возьмет без спроса чужую вещь, ударит товарища, утаит еду или вытащит из котла больше, чем положено. Вот, что я могу предложить вам в начале. Для войны будут другие правила, но похожие на те, о которых я сказал вам только что.
— Ябто! — закричал новый народ.
С того мгновения они перестали быть сотней вооруженных мужчин — их стало десять по десять. Никто не мог селиться, как раньше, — каждому десятку было определено три чума и начальник, которому, помимо власти, доставалась жена. Жены чинили одежду подначальным воинам своих мужей, готовили еду, и знали, что их честь защищает то же короткое слово, которым защищена всякая чужая вещь.
Так сбылась мечта молодых вдов великой семьи Хэно — каждая из них, даже мать двух мальчиков, получила мужа в светлом железе и сытую жизнь.
Ябто выбирал начальников и раздавал женщин сам — все остались довольны. Себе широкий человек взял вдову Передней Лапы, вопреки ожиданиям, что он выберет женщину посвежее, — а такие были. Подлинное имя этой вдовы мне так же осталось неизвестным.
* * *
Люди Нга и Ябто Ненянг стояли на одном — левом — берегу Йонесси. И хотя широкий человек покинул свою родовою реку, берега он не сменил. Весна переходила в лето, вспухали болота, разливались малые реки, защищая врагов друг от друга. С теплом приходит и много доброго труда, а из злых дел оставались только грабеж и мелкая месть. Враги не хотели ни того, ни другого. Враги ждали осени, когда месяц великого снега укрепит лед Йонесси настолько, что он выдержит бессчетное множество людей, оленей, железа и не растает от обилия крови.
Не забывая стад, люди Нга помнили о предстоящем. Их лазутчики неотрывно наблюдали жизнь стойбища и, возвращаясь, рассказывали удивительное: как в стойбище появились женщины, они ухаживают за мужчинами и, кажется, развязывают ремни для всей сотни, а сами мужчины, как повредившиеся умом, собираются в некие фигуры, напоминающие колоды для рубки мяса, и исполняют странные танцы с оружием. Сам широкий человек идолом сидит на возвышенности и время от времени поднимает то одну, то другую руку.
О чем говорят в стойбище врага, лазутчики слышать не могли. Старейшины требовали узнать, много ли у Ябто оленей и нарт, хотя понимали, что спрашивают глупое, — оленей было немного, ибо берег и густая тайга не могли дать места для большого стада. Но старейшины знали изощренный ум широкого человека и потому не стеснялись того, что казалось глупым. И еще спрашивали у лазутчиков — не пополняется ли войско обиженными судьбой. Лазутчики клялись, что смотрели до рези в глазах, но ни одного нового человека не насчитали, и тем более ни одного нового дыма в стойбище.
Старейшины семей Нга корили себя за потерю отряда лучших воинов, но прошло время, боль уходила, и злое удивление изощренной хитростью врага раздувало спокойное, уверенное желание вырезать гниль, попавшую в тело мира, стоящего на Йонесси. Гнев их был покоен и праведен.
