— А потом что?
— У меня с собой два фунта пороха. Я смочу его и зажгу. Как только турки настигнут нас, сразу швырну в них. Тогда ты выскакивай из лодки, за тобой я, потом Янчи и Мати. Турки растеряются, и мы расправимся с ними поодиночке. — Он протянул цыгану трут и кремень: — Шаркези, высекай огонь.
Мекчеи молча повернул к азиатскому берегу. Но до него было еще далеко: грести пришлось больше часу. Все сидели в лодке безмолвно. Мекчеи греб попеременно с Мати. Иногда он глубоко, по самую рукоятку, погружал весло в воду, но дно не нащупывалось.
Турки с воплями неслись за ними.
Гергей намочил руку и, раскатав на спине Шаркези порох, сделал из него черную лепешку толщиной с палец.
— Ну, а теперь, Эва, подбавь в середину сухого.
Эва отвернула роговую пробку пороховницы и насыпала на лепешку сухого пороху.
Гергей сложил лепешку и скатал из нее шар, потом завязал его в платок, отогнув только один уголок, чтобы можно было поджечь порох.
— Дно! — сказал вдруг Мекчеи, хотя они заехали чуть-чуть дальше середины пролива.
Мекчеи поработал на славу. Турки почти не приблизились к ним — лодка их шла на таком расстоянии, на какое сильный юноша может кинуть по воде плоский камешек.
— Шаркези, трут загорелся?
— Загорелся.
— Держи его. А ты, Мекчеи, греби потише. Поверни лодку так, чтобы встать к ним бортом. Только смотри, чтобы они не наехали на нас. Если разгонят лодку, пусть уж лучше пронесутся мимо.
— Не бойся, поверну.
— Когда будем от них шагах в десяти, цыган пусть соскользнет с носа лодки в воду. Цыганка тоже. И ты, пожалуй, Эва, но только в тот миг, когда я брошу порох. Они не должны знать, что здесь вода только по пояс. Пусть поплавают на здоровье! — Гергей потуже стянул платок, пустив в ход даже зубы. Потом продолжал: — Если огонь выбросит их из лодки, ты, Мекчеи, оставайся здесь с веслом. Мы с Янчи прыгнем в воду и вдвоем будем бить пловцов. Если они очень растеряются, пусть Мати захватит их лодку и рубит того, кто уцепится за нее.
— А я? — спросил цыган.
— Вы трое держите нашу лодку, чтобы Мекчеи не перевернулся. — Гергей наклонился к Эве и шепнул на ухо: — Спустись в воду с той стороны и подлезь под лодку, чтобы порох не обжег тебе лицо. Потом хватай второе весло и бей ближайшего турка. Весло все же длиннее сабли.
Турки заметили, что расстояние между лодками сокращается, и торжествующими воплями выразили свою уверенность в победе.
Когда между лодками оставалось шагов тридцать, Мекчеи опустил весло в воду.
— Вода по пояс.
— Стой! — скомандовал Гергей и поднялся со скамейки. — Шаркези, давай трут. — И он крикнул туркам: — Вам что надо?
— Сейчас узнаешь! — ответили турки с язвительным смехом.
Гергей передал трут и порох Эве, а сам снял с лодки доску, служившую сиденьем.
В руках у турок сабли, в зубах кинжалы. В лодке настала напряженная тишина, только весла с громким плеском рассекали воду.
Вот турки уже подплывают. Гергей кинул доску в воду навстречу турецкой лодке. Доска шлепнулась. Турка, сидевшего на веслах, обдало брызгами. Он перестал грести и обернулся посмотреть, что там упало в воду.
Лодка сама подплыла ближе.
Когда расстояние уменьшилось до пятнадцати шагов, Гергей поднес трут к пороху. Порох зашипел, разгораясь.
Гергей подождал чуть-чуть и точным движением метнул порох прямо в лодку к туркам.
Прилетевший огненный змей заставил турок отпрянуть. В следующий миг лодка превратилась в пылающий фонтан. С невероятным треском взвился трехсаженный язык пламени.
— Эй вах![51]
Лодка перевернулась.
Все шестеро турок попадали в воду.
— Вперед! — крикнул Гергей, стоя по колено в воде. Но от вспыхнувшего пламени и у них замелькали искры перед глазами. Никто ничего не видел. Прошло некоторое время, пока Гергей различил первого турка. Тот как раз ударил по их лодке. От сильного толчка упал в воду Мекчеи.
Гергей рубанул турка и почувствовал, что сабля его коснулась кости.
— Бей их! — крикнул он.
Друзья его, хотя и наполовину ослепленные, тоже яростно сражались.
Когда к ним вернулось зрение, они увидели, что Мекчеи отчаянно борется в воде с плечистым турком. Гергей размахнулся и изо всех сил ударил турка по голове. Но у турка башка крепкая. Он повернулся и так стукнул Гергея по плечу, что едва не сбил его с ног. Тут Мекчеи вцепился в турка, схватив его за шею, погрузил в воду и держал до тех пор, пока тот не захлебнулся.
Однажды в майский послеобеденный час перед воротами Семибашенного замка появилось пять итальянцев: трое юношей в желтой бархатной одежде и две девушки в коротких юбках. Один из юношей и девушка держали в руках лютни, вторая девушка несла под мышкой бубен.
Страж, стоявший в тени под воротами, дремал, приподнимая веки только тогда, когда возле него слышался топот солдатских башмаков. Но чужестранцев он все же заметил и взял пику наперевес.
— Стой!
— Мы итальянские певцы. Идем к господину коменданту.
— Нельзя.
— А нам нужно.
— Нельзя.
— Почему же нельзя?
— Он переезжает.
Человек шесть солдат стояли и сидели на корточках у стены. Старуха-цыганка гадала им, встряхивая в решете пестрые зерна фасоли.
Одна из девушек — та, что была помоложе, — смело подошла к цыганке и окликнула ее:
— Лалака! Стража не пускает нас. Пошли кого-нибудь к Вели-бею сказать, что мы ему подарок принесли.
Цыганка дошла как раз до самого интересного места в своем гадании. Она разделила фасоль на пять кучек и залопотала солдату:
— Вот теперь и показалось твое счастье! Да только я ничего не скажу, пока ты не пойдешь к Вели-бею и не доложишь, что пришли итальянцы, принесли ему подарок.
Солдат даже раскраснелся от любопытства. Почесав в затылке, он встал и поспешно направился в замок.
Не прошло и десяти минут, как он вернулся и подал знак итальянцам.
— Идите за мной.
Шагая впереди итальянцев, он повел их через сумрачный проход, потом через оранжерею, мимо мельницы с большим колесом и через огород, где на грядках зеленели кустики салата.
Солдат сорвал вилок салата и тут же принялся уплетать его. Он угостил и девушек.
— Ешьте. Хороший салат. Латук.
Цыганка взяла листик и предложила своей подруге.
— Спасибо, Черхан, не хочется.
— Да ешь же! Вкусно.
— Знаю, что вкусно, но только мы не привыкли его так есть.
— А как же? С солью?
— С солью и с жареными цыплятами.
Один из итальянцев служил девушкам переводчиком. Но так как болтушки щебетали без умолку, а толмач иногда отворачивался, то одна из девушек то и дело окликала его:
— Гергей, что сказала Черхан?
— Сад был разбит между двумя высокими кирпичными стенами. Крепость была обнесена двойной стеной, а две средние башни были еще особо огорожены.
— У всех башен тоже двойные стены, — объяснила Гергею цыганка. — Один стражник как-то рассказывал в корчме, что эти башни битком набиты золотом и серебром. Ему пришлось там полы подметать, и он заглянул в замочную скважину.
— Потому и стережет их столько солдат, — заметил грустный Янчи.
Юноша был взволнован больше всех: то краснел, то бледнел, беспокойно озирался, ко всему прислушивался.
Они дошли до жилья Вели-бея. Здесь, возле крепостной стены, стоял лишь один этот дом да поставлены были в пятидесяти шагах друг от друга большие пушки. Возле пушек лежали горки ржавых ядер величиной с арбуз.
Во дворе бея повсюду были раскиданы кованые сундуки и свернутые полотнища красного шатра. На дорожках, посыпанных гравием, даже на цветочных клумбах — везде разбросано было оружие, походная мебель и ковры. Видно, Вели-бей нисколько не заботился о своем преемнике.
Десять — пятнадцать солдат укладывали сундуки.
Бей стоял между ними, уплетая латук, — он ел салат, как коза ест траву, а вовсе не в качестве гарнира к жареным цыплятам.
Кивнув итальянцам, он сел на колесо пушки, дуло которой смотрело за стену, и, продолжая жевать салат, весело спросил:
— Ну, что вам нужно?
Гергей выступил вперед. Держа шляпу в руке, он заговорил по-турецки:
— Эфенди, мы итальянские певцы. Ночью рыбачили неподалеку от крепости. Видишь ли, господин, мы бедны, и вечерами нам приходится рыбачить. Но этой ночью мы поймали не только рыбу. Когда вытянули сеть, в ней что-то блеснуло. Посмотрели — а там прекрасная золотая тарелка…
— Что за чертовщина!
— Соблаговоли взглянуть. Видел ли ты что-нибудь прекраснее такого блюдечка?
Гергей сунул руку за пазуху и вытащил золотую тарелочку, на донышке которой были вычеканены женские фигуры — резвящиеся наяды.
— Машаллах![52] — пролепетал бей, вытаращив глаза от удовольствия.
— Мы и сами такой красоты никогда не видели, — продолжал Гергей. — Вот и подумали: что же нам делать с тарелочкой? Продавать станем — скажут: украли, и тогда беды не оберешься. А не продадим — так к чему золотая тарелка людям, когда им есть нечего!
