— Ты хочешь освободить его?
— Я этого не говорил. Но, допустим, хочу.
— Слушаю тебя.
— Ты приведешь с собой нескольких новых солдат, пусть это будут твои слуги. Что, если б завтра вечером ты вывел господина Балинта из крепости под тем предлогом, будто его зовет султан?
— После заката солнца даже коменданту не разрешается выходить из крепости.
— По приказу султана разрешается. Ну, скажем, Балинт выйдет днем вместе с тобой и двумя солдатами. Улицы здесь безлюдны. Солдат ты отошлешь обратно, и дальше вы пойдете вдвоем с Балинтом. Но вместо того чтобы направиться к сералю, ты поведешь названного узника на корабль, который станет в гавани под оранжевым флагом. Не исключено, что это будет фелюга для перевозки пшеницы, барка или даже обыкновенная лодка. Их не так-то много стоит в этих местах. Вот я и говорю: в крайнем случае вы перемените одежду, плащи и оба взойдете на корабль.
— Вот и все?
— Нет, не совсем. Как только корабль отчалит, тебе отсчитывают в руки триста золотых, говоря по-турецки — три тысячи курушей, или пиастров. Потом водой или сушей мы поедем в Текирдаг. Там тебя будет поджидать человек с добрыми конями и пятьюстами золотых. Это еще пять тысяч курушей. Мы поедем в Афины, оттуда в Италию, как только вступим на итальянский берег, тебе отсчитают еще пятьсот золотых.
— Тысяча триста.
— Пока — да. Это, кажется, твое жалованье за десять лет. Но это, разумеется, не все. Подумай сам: неужели человек, владеющий Дебреценом, Сигетваром и Вайда-Хунядом, управляющий королевским имением и почти всей Задунайщиной, — неужели он не даст тебе с легкостью хотя бы и девяносто девять тысяч золотых, даже если ему пришлось бы расстаться для этого с половиной своего состояния!
— А если я не увижу и первой тысячи?
— Хочешь, я сейчас ее отдам тебе?
Бей задумчиво смотрел в темноту.
Гергей пожал плечами.
— Если увидишь, что мы обманываем тебя — хотя, думаю, венгра-обманщика ты никогда еще не встречал, — у тебя всегда хватит времени обвинить Балинта Терека в попытке бежать из крепости и заявить, что ты один погнался за ним и поймал на корабле. Приведешь его обратно с корабля или с суши — тебе все равно поверят, ибо ты его привел.
Бей задумался.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Пусть завтра, за час до заката, в заливе стоит корабль с оранжевым флагом на расстоянии полета стрелы от Семибашенного замка. Жди меня на берегу. Как я узнаю тебя?
— Присмотрись ко мне хорошенько при свете луны. Если завтра не признаешь по лицу, то по тюрбану узнаешь. На мне будет желтый, как сера, тюрбан.
— За час до захода солнца.
— Ровно в одиннадцать часов, — ответил Гергей.
По турецкому времени заход солнца бывает в двенадцать часов.
Было уже за полночь, когда Гергей и Мекчеи вернулись.
— Сыч еще здесь? — спросил Гергей, входя в корчму.
— Спит, — ответил Мильциад.
— Ты можешь сделать так, чтобы он проспал завтра часов до одиннадцати?
— Могу, — ответил корчмарь.
Он взял стакан, налил в него воды, насыпал какого-то порошка. Порошок растворился, как соль.
Потом корчмарь принялся трясти турка.
— Эй, Байгук! Не пора ли домой?
Турок поднял голову, посмотрел вокруг мутными глазами и зевнул.
— На, выпей воды и ступай восвояси.
Турок даже не взглянул на стакан, только протянул руку.
Он залпом выпил воду и уставился глазами в одну точку. Попытался подняться, но опять свалился.
Гергей сунул корчмарю в руку пять золотых.
— Можешь быть совершенно спокоен, — подмигнул Мильциад. — Этот молодец не сдвинется отсюда хоть до завтрашней ночи.
Нанять судно было легко. Они выбрали в Золотом Роге четырехвесельную греческую фелюгу, зафрахтовав ее до самого Текирдага, который был в двадцати четырех часах пути от Константинополя. Корабельщику принесли оранжевый флаг и дали в задаток два золотых. Вскоре после обеда лодка уже стояла там, куда ее привел Гергей. Флаг подняли за два часа до заката.
Гергей побежал в корчму. Турка разбудили и сказали, что бей велел ему пойти и встать на берегу у корабля, поднявшего оранжевый флаг.
У турка все еще не прошел дурман. Шаркези пришлось проводить его. И бедняга, шатаясь, поплелся в своем желтом тюрбане. Он не мог сообразить, утро ли, вечер ли, и запомнил только одно: бей велел ему подойти к какому-то судну на берегу.
Гергей и его друзья шли все порознь, на большом расстоянии от него.
Если бей принял предложение, они сразу вслед за ним вступят на корабль. Если же бей не посмеет или не захочет действовать с ними заодно, пусть сам договаривается с земляком в желтом тюрбане.
Самым важным вопросом было: приведет ли Измаил-бей на берег Балинта Терека?
Выяснить это поручили Черхан. От девушки скрыли, что готовится побег, — сказали только, что Балинта Терека ведут к султану, а им хочется еще раз увидеть своего господина. Сговорились так: Черхан будет стоять на углу, и если заметит бея, двух солдат и господина Балинта, то потянется к ветке дикого винограда, будто хочет сорвать листик. Увидев это, Мекчеи, которого поставят примерно за тысячу шагов от нее, подаст знак товарищам. Они же, в свою очередь, будут ходить в тысяче шагов от берега. Гергей оденется дервишем, Эва — цыганкой, Янчи — персидским купцом, Мати — курдом, продавцом бубликов, Мекчеи — торговцем рыбой.
Эва сидела на корточках рядом с Мати и ела бублик.
Точно в назначенное время Мекчеи поднял на голову деревянный лоток с рыбой и направился к берегу.
Это был условный знак.
Янчи побледнел. Слезы радости навернулись ему на глаза. Гергей разрумянился, вся кровь хлынула ему в лицо.
Все направились к берегу. Шли в ста — двухстах шагах друг от друга.
Лодка стояла в гавани. Ветер весело трепал оранжевый флаг. Сидевший у руля хозяин фелюги — молодой грек, торговец луком, — подсчитывал дневную выручку.
Турок, похожий на сыча, стоял на берегу и тупым взглядом смотрел на фелюгу. На голове у него высился желтый тюрбан. Позади турка сидел на берегу Шаркези и мыл ноги в зеленой морской воде.
— Идет! — пролепетал Янчи, торопливо проходя мимо Гергея. — Господи, помоги!
У него дрожали ноги.
Гергей оглянулся. Он увидел, как медленным шагом приближается бей вместе с седовласым венгром. Позади них идут два солдата в белых тюрбанах, оба вооружены пиками.
Бей обернулся и что-то сказал солдатам. Те повернули обратно, к Семибашенному замку.
Янчи быстрым шагом направился к фелюге, но когда он проходил мимо Гергея, тот схватил его за плащ.
— Не спеши!
Бей вместе с Балинтом Тереком спокойно спускался вниз по берегу.
Они прошли мимо курда — продавца бубликов, не обратив внимания ни на него, ни на сидевшую подле него цыганку.
По лицу Балинта Терека было видно, что он изумлен и не наглядится на вольный мир. Измаил-бей шел веселый, без умолку болтал.
Они обошли лежавшую на дороге собаку и спустились к морю.
Солдат в желтом тюрбане стоял навытяжку, отдавая честь.
Вдруг бей обернулся. Сабля его сверкнула. Он подал какой-то знак, потом сунул саблю в ножны, ястребом налетел на солдата в желтом тюрбане и свалил его на землю. Тотчас из-за кустов и домишек выскочило с полсотни солдат.
Сперва они связали солдата в желтом тюрбане, потом цыгана. Затем вскочили на фелюгу и сбили с ног молодого грека. Связали всех, кто только был на судне.
Во время этой шумной облавы прибежала Черхан и с пронзительными воплями стала молить, чтобы отпустили Шаркези. Тогда схватили и девушку и скрутили ей руки.
Как раз в ту минуту, когда солнце спустилось за христианскую часть города, Гергей остановился у колонны Константина. Товарищи его, задыхаясь, бежали вслед за ним, запыленные, бледные, шатаясь от усталости.
Гергей отер лоб и, взглянув на Янчи, сказал:
— Вот видишь, верно говорится: «Тише едешь — дальше будешь».
И они смешались с уличной толпой.
…В середине июля Вели-бей со своими силяхтарами и пятьюдесятью подкопщиками прибыл в Мохач.
Когда бы турецкие войска ни шли в Буду или в Задунайщину, они всегда останавливались на Мохачском поле. Место это полюбилось туркам — они называли его «Счастливое поле». Сам Сулейман тоже делал здесь большой привал и каждый раз приказывал разбить для него шатер на том холме, где он стоял в знаменательный день битвы.
Утомленное войско пришло на Мохачское поле, и на исходе дня шатер для Вели-бея был уже поставлен.
Прежде всего бей выкупался в Дунае, затем приказал зарезать на ужин каплуна и, когда солнце закатилось, сел перед своим шатром. С тех пор как он покинул Еди-кулу, толщины у него заметно поубавилось.
На поле еще белело неисчислимое множество конских костей. За ужином солдаты ели, поставив деревянное блюдо на конский череп. Все были веселы.
Бея окружили пятнадцать офицеров. Они отдавали ему дневной рапорт. Закончив доклад, каждый ага усаживался перед беем на циновке. В Мохаче обычно весь офицерский состав ужинал вместе, и даже недруги забывали тут свои распри.
