В начале марта адъютант лейб–гвардии Павловского полка барон Эльснер через вестового вызвал Акима Рубанова и Зерендорфа в канцелярию полка, где торжественно зачитал приказ об откомандировании оных подпоручиков в Дальневосточную армию.
— Ваши рапорта, господа, его превосходительством генералом Щербачёвым подписаны. Так что сегодня офицеры полка дают вам парадный обед, — пожал руки подпоручикам. — Просьба не опаздывать, — хохотнул своей шутке Эльснер. — Но имейте в виду, господа, вышел указ, что гвардейцы, переведённые в Маньчжурскую армию, в свои полки приняты не будут… Дичь, конечно.
Когда в назначенное время подпоручики вошли в столовую офицерского собрания, с хоров торжественно грянул полковой марш, а все присутствующие офицеры во главе с генералом встали из–за стола и вытянулись во фрунт.
Растерявшись от такой встречи, Рубанов с Зерендорфом тоже встали по стойке смирно.
Как отыграл марш все сели, а к подпоручикам подошёл старший полковник и со словами:
— Завидую вам, господа, — пожал руки и указал на почётные места в центре стола.
Согласно традиции стол ломился от блюд и закусок.
Служители разложили перед отъезжающими серебряные приборы с выгравированными вензелями.
Другим офицерам специально смешали — кому что достанется. Подали приборы даже бывших офицеров, чтоб помнили о них.
— Уважили, — зашептал Зерендорф Рубанову. — Серебряные приборы подают только в особо торжественных случаях: в дни полкового праздника, тезоименитства государя или когда на обеде присутствуют шефы полка.
— Так сегодня и есть большой праздник, — зашептал приятелю Аким. — Ряснянский на некоторое время избавится от нас.
— Господа! — поднялся генерал. — Согласно русской традиции, прежде чем приступить к трапезе, посетим полковую церковь. Не на пикник наши офицеры едут, а на войну…
После короткого молебна, все вернулись в столовую.
— А теперь, господа, предлагаю тост за однополчан, — поднял бокал с шампанским генерал.
Оркестр грянул туш.
Через некоторое время поднялся Ряснянский.
— Господа офицеры, — негромко произнёс он.
Все поднялись со своих мест.
— Внесите подарок от полка.
Под звуки полкового марша Буданов с Гороховодатсковским на вытянутых руках внесли две офицерские шашки в ножнах.
— На одной стороне гравировка: «л. — г. Павловский полк», — произнёс Ряснянский. — На другой — наш полковой герб. Павловский орёл с поднятыми крыльями и на щите мальтийский крест.
Со слезами на глазах Рубанов с Зерендорфом, выйдя из–за стола и приняв шашки, прикоснулись губами к их лезвиям.
— Господа подпоручики, — вновь поднял бокал Щербачёв, — чтоб по приезде с войны эти шашки украшал малиновый темляк и орден святой Анны 4-ой степени на рукояти.
— Ур–ра! — криком поддержали командира офицеры, и выпили шампанское.
Оркестр грянул туш.
Затем Ряснянский, уже не с шампанским, а с рюмкой водки в руке, произнёс тост с пожеланием заслужить Станислава 3‑ей степени с мечами.
— Ур–ра! — ревели офицеры, а оркестр играл туш.
Праздновали долго и от души.
Разошлись лишь тогда, когда Рубанов с Зерендорфом стали кавалерами ордена Святого Александра Невского, что даётся с генерал–лейтенантского чина.
Когда Аким проходил портретную залу, ему показалось, что генерал–майор фон Рейтерн по–отечески взирал на него со стены и подмигивал, а генерал–майор Моллер одобрительно качал головой.
На следующий день парадный обед давала Ирина Аркадьевна.
Стол, как и в офицерском собрании, ломился от деликатесов и вин, но герою дня удалось выпить лишь бокал шампанского — маман зорко следила за моральным обликом сынули.
На этот раз она вызвалась сопровождать Акима до Москвы, отметя железной рукой все его возражения. Ну а к ней решила присоединиться Любовь Владимировна.
Родители подарили воину две тысячи рублей, снабдив на дорогу двумя комплектами дублёных полушубков, бурок, тёплых сапог и сюртуков на меху, не считая повседневной формы.
Второй комплект предназначался Глебу, который телеграфировал, так как отец перестал подходить к телефону, что рапорт начальством подписан, и билеты на пассажирский экспресс № 7 куплены.
Любовь Владимировна подарила братьям томики Брюсова, коим они с Ириной Аркадьевной не на шутку увлеклись, перечитывая от корки до корки сборники стихов и публикации в журналах. Отец преподнёс сыну целую подписку свежих газет — чего в дороге делать–то…
Озабоченные денщики: Антип с Козловым, ломали голову, как упаковать всё это богатство.
— Один походный погребец сколь места занимает, — Козлов с завистью погладил обитый оленьей шкурой и окованный жестью сундучок.
— Всё поместим, — отгонял дающего советы Аполлона Антип. — Без тебя знаем, сами разберёмся.
Прибывшая с ревизией Ирина Аркадьевна велела всё уложить по–своему.
Наконец прозвучали последние тосты, которые Рубанов–младший лишь закусывал, и кавалькада саней, под руководством Архипа, двинулась к Николаевскому вокзалу.
Здесь состоялись ещё одни проводы.
Офицеры полка, во главе со старшим полковником, поджидали отъезжающих у дверей вокзального буфета с шампанским.
Здесь уж Ирина Аркадьевна оказалась бессильна.
Следом, вместе с отцом, подъехал Зерендорф.
Эраст Петрович козырнул генерал–адьютанту Рубанову, офицерам и, ссутулившись, жалостливо глядел на сына.
— Ур–р–а будущим героям, — орали сослуживцы.
Выпив ещё по бокалу шампанского, решили качать подпоручиков.
— Слава Богу, не уронили, — поджала губы Ирина Аркадьевна, наблюдая, как сын, забыв о матери, смеялся и обнимался с сослуживцами. — Ну, точно его папа′ в молодости.
Григорий, ласково улыбаясь, обнял отца:
— До встречи. Всё будет хорошо…
«Чего в войне хорошего, — стараясь держаться бодро и уверенно, подумал полковник, — но мы сами выбираем свою судьбу».
— А этот чего здесь делает? — удивился Рубанов–младший, узрев ефрейтора Сидорова с чемоданами в руках.
— Это новый денщик подпоручика Зерендорфа, — загыгыкал капитан Лебедев. — Пал Палыч слёзно упросил отправить ефрейтора на театр военных действий, чтоб он разложил там японскую армию… А то, говорит, после общения с этим воякой, даже «Въезд на осляти» нервную систему успокоить не может. Да и одеяло самый последний купил. Пришлось перед Ряснянским ходатайствовать.
— А-а, вот вы где, — размахивал бутылкой рома Дубасов, приведя этим в полное уныние маман подпоручика.
После путанных тостов, речей и пожеланий, а затем объятий и похлопываний по плечам, пошли к своему вагону.
Первым, под ручку с дамами, шествовал генерал. За ними — Зерендорфы. Следом несли вещи Аполлон с Прокопычем. Затем — денщики с чемоданами, и, наконец, Аким Рубанов.
«Чего–то платформу не узнаю, — размышлял он, отыскивая взглядом причину станционных изменений».
И когда прощался с отцом, до него дошло, что замусоленного младенца заменил генерал Скобелев на прекрасном белом скакуне, рекламирующий не какой–то там шоколад, а папиросы фабрики Колобова и Боброва, под названием «Герой «Белый генерал».
«Хорошая примета», — заулыбался Аким.
— Ну вот, — обиделся Максим Акимович. — Зерендорф, приятель твой, чуть не плачет, с отцом прощаясь, а у тебя рот до ушей.
— Видишь, — указал на Скобелева сын. — Он сделал меня жизнерадостным. Раньше на его месте находился замусоленный младенец, а теперь — герой. Белый генерал. Значит, на белом коне с войны ворочусь и к тому же героем, ещё раз обнял и поцеловал отца, сразу подняв его настроение.
____________________________________________
Московским утром, оставив вещи и Зерендорфа с денщиками в гостинице, Аким с матерью поехали на снимаемую Глебом квартиру. Встретить родных на вокзале он не соизволил.
Открывший дверь денщик со всей прытью помчался будить корнета.
— Мамочки родные, — воскликнула, войдя в помещение, Ирина Аркадьевна. — Мой сын живёт в конюшне.
— Да нет, маман, это вчера офицеры полка провожали его на войну, — с удовольствием обозрев жилище, по которому словно пару раз прокатилась орда хана Мамая, рассмеялся Аким. — Ничего страшного, сударыни, — попытался успокоить он матушку и Любовь Владимировну. — В сибирском экспрессе станем читать Валерия Брюсова и, поднявшись на вершину поэтических сфер, отринем грязную и пошлую повседневность жизни, — осёкся, узрев Глеба в залитом вином зелёном кителе и мятых кавалерийских шароварах: «Ясное дело, вид у братца не очень… Видно, вчера офицеры довели поздравления до ордена святого Александра Невского, а может даже и до святого Андрея Первозванного…»
Поправив на пальце золотое кольцо в форме лошадиной подковы с гвардейской звездой, он вежливо расшаркался с гостями.
«Посчитал, что кроме кольца остальное находится в норме», — фыркнул Аким, с уважением окинув взглядом Глеба:
