смело, только помните, что комната совсем невелика. Хорошо… Стоп! Вы на месте.
Когда девушка села, воспоминание стало вещественным настолько, что оставалось лишь дать ему определение, но какая-то часть души Сальваторе страшилась этого. Он произнес:
– Обнажите одну грудь.
Лоренца стянула ткань с левой груди. Как и предположил Кастеллаци – небольшая, но аккуратная.
– Теперь вторую. Но молю, не ниже!
Сальваторе не мог скрыть волнение – он уже ставил эту сцену.
– Теперь, Лоренца, самое сложное для вас, но самое важное для меня – когда я скажу, откройте глаза. Я не отверну лампу, но вы не должны будете щуриться. А еще вы должны будете улыбнуться. Не соблазняя, не развратно, а по-человечески, тепло! Сделаете это, Лоренца?
– Д… да.
– Хорошо, откройте глаза.
Она была умницей – она справилась. Лишь один раз девушка захотела моргнуть, но он запретил. Он видел, как на ее глаза наворачиваются слезы, как рука сжимает ткань простыни с нарастающим напряжением, но Сальваторе и сам не смел моргнуть. Он все вспомнил. Наконец, Кастеллаци погасил прожектор и дал двум измученным парам глаз отдых. Через несколько минут он нарушил установившуюся тишину:
– Спасибо вам, Лоренца. Я плачу двойную цену за ваш труд. Деньги будут лежать на столике. Сейчас я направлю свет в потолок – он больше не будет вас слепить, но я смогу видеть вас, а вы меня.
Лоренца не ответила. Когда Кастеллаци включил лампу, он увидел, что девушка закрыла глаза левой рукой, продолжая правой придерживать простыню – очевидно, она все еще приходила в себя. Сальваторе распечатал конверт, который ему дал Диамантино, и положил обещанную сумму на столик. После этого он подошел к Лоренце и попросил ее встать. Она оказалась на голову ниже него.
– Вы позволите?..
Сальваторе деликатно отстранил ладонь девушки от ее глаз и увидел, что они покраснели, а на щеках остались дорожки от слез.
– Можете ли вы простить меня за такое испытание?
Она помолчала, потом упрямо вытерла глаза рукой и, наконец, сказала:
– Да, со мной все нормально.
Сальваторе хотел сказать что-то ободряющее, что-то, что сможет вновь сделать Лоренцу такой, какой она вошла в номер – теперь он видел, что ранимость, которая была ее великой слабостью, была и самой важной, самой красивой ее чертой. Кастеллаци вспомнил, как девушка чуть не расплакалась, когда решила, что он смеется над ее внешностью. Нужные слова сами всплыли в его сознании:
– Вы очень красивы, Лоренца.
Девушка подняла на него взгляд своих покрасневших глаз и улыбнулась, чем вновь возродила в Сальваторе давно подавленные воспоминания.
В тот день они с Катериной увидели «Форнарину» Рафаэля, а вечером Катерина повторила композицию вплоть до мельчайших деталей. Она была его Форнариной. Теперь Сальваторе задавал себе один и тот же вопрос раз за разом: «Как я мог забыть?» Вся его связь с Катериной ожила в памяти Кастеллаци в самых мелких деталях.
И все благодаря юной Лоренце. Он не выдержал и крепко поцеловал девушку, а после этого, скомкано распрощавшись, вышел из комнаты.
Утюги
В отличие от почтенного синьора Кастеллаци, свободно распоряжавшегося своим временем, Чиро Бертини жил в тесных рамках рабочего расписания, потому и не мог себе позволить посещать ресторанчик на Пьяцца Навона в четыре часа пополудни в будние дни. Чиро работал на заводе, производившем утюги.
В Риме юноша жил недавно – лишь второй год. Родом же он был из Понтекорво – небольшого городка, расположенного примерно в ста километрах на юго-восток от Рима. В первый момент Рим ослепил Чиро своим громадным великолепием. Он видел женщин столь прекрасных, что в иных местах они бы сами по себе были городскими достопримечательностями. Дорогие машины везли изысканно одетых мужчин и этих волшебных женщин к вершинам сладкого, ничем не сдерживаемого транжирства. Как же хотел Чиро дотянуться до них, стать таким же, одеться в костюм, который стоил половины Понтекорво, лихо откусить кончик сигары, приобнять одну, а лучше двух женщин, усыпанных драгоценностями, и начать швыряться деньгами, печатая их прямо у себя в карманах. Но Чиро засовывал руки в карманы и не находил там печатных станков, а равно и денег.
В связи с этим прискорбным обстоятельством мечту о красивой жизни пришлось немного отложить и сконцентрироваться на чем-то более конкретном, например, на утюгах.
Они плыли мимо Чиро по конвейерной ленте с чинностью тяжелых броненосных кораблей. Его работа была невелика. Бертини не был работником с повышенной ответственностью – он не ставил на них нагревательных элементов, и не он надевал блестящий корпус на тяжелое днище и начинку. Чиро лишь прикручивал на ручку резиновую вставку, благодаря которой ладонь заботливой итальянской домохозяйки не будет скользить.
Бертини хорошо справлялся с этим нехитрым трудом, развлекая себя ассоциациями. Аналогия с броненосцами продлилась в его разуме и наткнулась на детское воспоминание. На уроке истории им рассказывали о морском сражении при Лиссе – это было первое сражение броненосных флотов в истории. Блистательным итальянским морякам противостояли проклятые австрийские оккупанты. Итальянцы сражались как львы, но неудачное стечение обстоятельств привело их к тяжелому поражению. Впрочем, недолго австрийцы радовались этой победе, ведь, благодаря силе итальянского оружия и прусской помощи, течение всей войны завершилось в пользу Италии, что позволило ей вернуть блистательную Венецию. Именно итальянскими броненосцами, идущими к Лиссе, и казались Чиро эти утюги. Они были так спокойны и уверены в собственной непогрешимости, что ни на мгновение не сомневались в победе.
Бертини отвлекся от своих размышлений и посмотрел на миловидную девушку, которая стояла прямо напротив него чуть поодаль, наклеивая на белые корпусы полностью собранных утюгов фирменную наклейку. Девушку звали Сандра. Чиро уже некоторое время хотел пригласить ее на свидание, натыкаясь на неожиданное препятствие. Молодой человек не испытывал страха перед ней, лишь вполне обычное волнение, которое, впрочем, был в силах преодолеть. Проблемой было то, что представляя, как подходит к Сандре и приглашает ее, Чиро не мог избавиться от ощущения, что сцена получится до ужаса комичной. А Бертини хотел, чтобы она вышла красивой. Киновосприятие, которое он выработал в себе на бесконечных поздних сеансах, позволяло Чиро видеть обыденные вещи красивыми, но сейчас оно мешало ему.
Прозвучал звонок на обеденный перерыв – утюги остановили свое мерное движение. Бертини взял из дома на обед бутылку молока и немного хлеба. Сандра сидела в девичьей компании и смеялась над чем-то, но Чиро не мог расслышать над чем. Разговоры девушек долетали до него беспорядочным чириканьем.
Подошедший Ансельмо отвлек Бертини от размышлений:
– Опять
