Валерий Кормилицын - Держава (том второй)

— Это мужчины! — на всякий случай уведомил изголодавшихся по женскому обществу спутников Зерендорф.

— Маньчжурия, господа! — возвестил проводник, с которым офицеры расстались, хорошо дав ему «на чай», в Харбине.

Расстались не только с проводником и родным вагоном, но и с транссибирской магистралью, идущей дальше на Владивосток.

— Отсюда рукой подать до Мукдена, — сообщил Зерендорф. — А там уже не за горами и Ляоян, — почему–то критически обозрел загруженных поклажей денщиков.

Те, в свою очередь, критически оглядывали целый воз вещей, принадлежащих не только их офицерам, но и двум приблудившимся.

— Тащить–то всё нам, — шептались они.

— Прежде на вокзал, господа. Там оглядимся и узнаем, когда отправляется поезд на Мукден, — взял в свои тощие руки руководство Зерендорф.

В главном зале ожидания офицеры увидели большую икону святителя Николая и людей, молящихся перед ней.

Возле иконы стояли подсвечники с горевшими свечами. Рядом, на столе, лежали свечи и запечатанная кружка.

Зерендорф на минуту отлучившись, о чём–то переговорил с бородатым мужчиной в форме инженера и вернувшись доложил, что отправляясь в дорогу, пассажиры ставят свечку перед иконой. Традицию ввели строители КВЖД, и она прижилась, — бросил мелочь в кружку, взял свечку и поставил в подсвечник.

Офицеры последовали его примеру.

Здесь же купили и газеты, оказавшиеся не столь уж и свежими.

— Пассажирский поезд на Мукден отходит в 10 часов вечера, господа, — сообщил проявляющий небывалую активность Зерендорф. — Давайте немного передохнём, позавтракаем в ресторане и затем оглядим городишко, — темпераментно размахивал он рукой с зажатыми газетами.

— Вот прелестное стихотворение, господа, — сидя за завтраком, просматривал прессу Зерендорф. — Сейчас прочту, — промокнул салфеткой губы:

— Дашь списать? — уплетал за обе щёки мясное блюдо Рубанов–младший.

«Натали хочет отправить», — подумал его брат и произнёс:

— Господа, а ведь мы великие грешники…

И под вопросительными взглядами товарищей закончил:

— Страстная неделя идёт… 28 марта Пасха наступит. А мы мясо едим.

— Воинам разрешается, — с набитым ртом буркнул Глеб.

Следующий день встретили в Мукдене.

Как водится, свободных мест в гостинице не нашлось. Но по–прежнему проявляющий чудеса распорядительности Зерендорф с кем–то договорился и, не успев стереть с лица после разговора с визави любезную улыбку, повёл друзей на запасные станционные пути, где им отвели купе 1‑го класса в одном из вагонов.

В соседнем вагоне проживала целая свора денщиков, а на соседних путях, где всё было вылизано и посыпано чистым жёлтым песочком, под охраной казаков стоял поезд наместника Дальнего Востока.

— И чего ему в городе не живётся? — кивнул в сторону поезда главнокомандующего «партизан» Фигнер.

— Штаб располагается во–о–н в тех небольших серых домиках, — в свою очередь кивнул в сторону железнодорожного посёлка всезнающий Зерендорф, ястребом бросившись к окошку. — Штабные на доклад идут, — указал на полдюжины офицеров, вяло бредущих к вагону адмирала Алексеева.

— Расфуфырены будто и не на войне, — высказал своё мнение Глеб.

— Не успели ещё штанцы с жёлтыми лампасами надеть, — хмыкнул Аким. — Господа. Здесь теплее, чем в Петербурге…

— Заметили уже.., — гыгыкнул Глеб.

— Предлагаю, — отмахнулся от легкомысленного брата, — зимнюю форму отправить на склады. Этим станем заниматься до обеда. Затем осмотрим Мукден, и завтра — в Ляоян.

— Бурки оставим, — практично подошёл к вопросу экипировки Глеб. — По ночам–то холодно.

— Согласен. А полушубки, тёплые и запасные сапоги, сюртуки на меху и прочее, запакуем и отправим.

— Главное, походный погребец не потерять, — пошёл к денщикам Глеб.

Обедали на вокзале.

— Господа, — с традиционным аппетитом хлебая щи и совершенно забыв о Клеопатре Светозарской, с набитым ртом произнёс Глеб. — Здесь на людях ездят. Пролёток нет.

— Не на людях, а на рикшах, — поправил его Зерендорф. — А вместо пролёток здесь практикуют маленькие кибиточки на двух огромных колёсах. Фудутунками называются.

— Фудутунки, — иронично хмыкнул Аким. — На двух огромных колёсах… Это не те, что к нефритовому стержню крепятся?

Поржав над солдатским юмором товарища, компания пошла нанимать рикш.

— А я поеду на двухколёсной арбе, — обидчиво произнёс Зерендорф.

— На нефритовой фудутунке, что ли? — вновь развеселил бесшабашную компанию Аким, — с сомнением разглядывая двух тощих китайцев в синих рубахах и шароварах. — Не люди, а чахлые кентавры, — оценил их внешний вид.

— Садись, каспадин енерала, — доброжелательно тряхнув косичкой на полуобритой голове, указал на маленькую колясочку китаец.

Перекрестившись, Аким, под смех товарищей, взгромоздился на транспортное средство.

Глеб с Фигнером последовали его примеру, а настырный Зерендорф, отдуваясь и охая, залез в фудутунку, запряжённую двумя лошадьми «цугом».

Рикши, сверкая пятками, бодро понеслись в сторону старого города, находящегося в нескольких верстах от станции.

Один из них бежал в оглоблях, другой толкал колясочку сзади.

Зерендорф тут же пожалел о своём демократизме. Сидеть было ужас как неудобно. Самого сидения не полагалось, и он вначале вытянул ноги, затем поджал их под себя.

Не спеша бредущие друг за дружкой лошадки чаще махали головами и хвостами, чем переставляли ноги. Единственным плюсом являлись затянутые серой от пыли марлей окошечки. И то «плюс» этот был довольно сомнительным, ибо в фудутунке и так нечем было дышать.

— А мы уже два раза город осмотрели, — встретили «гонщика» улыбающиеся друзья. — Ничего интересного. Восточный город–базар.

— А вон в той синей лавочке нефритовые стержни продаются, — махнул куда–то рукой Аким.

— Ха–ха–ха! — жизнерадостно поддержали его Глеб с Фигнером.

Зерендорф лишь тяжко вздохнул и направился осматривать китайские лавки, любуясь расписанной золотом резьбой по дереву.

— Ерунда! — ругал всё китайское Аким. — В московском ресторане «Яр» Пушкинский зал расписан — так расписан… А здесь драконы, фонари и флаги… И женщины — китайские мужики их мадамами зовут, у нас переняли термин, как клоуны в цирке накрашены.

26-ое марта встретили в Ляояне.

— Такая же дыра, как и Мукден, — пришёл к выводу Зерендорф, невольно прислушиваясь к спору рикш с вестовыми.

— Рупь, рупь, — галдели рикши, показывая солдатам почему–то средний палец.

— Своим офицерам нанимают. Рыдцать копеек, — неожиданно произнёс Аким и грустно улыбнулся нежному воспоминанию.

— Каспада енералы, просю кусять, — предложил чисто одетый китаец, низко поклонившись и направив обе ладони к расписной двери с толстым божком в центре. — Кусять всё есть, — с поклоном последовал за офицерами в раскрытую служанкой дверь.

За столом сидели опрятно одетые китайцы и ели что–то деревянным палочками.

— У нас осенно холосий голод, — с бесконечными поклонами усаживал их за низкий столик китаец.

— Город, значит…Чем хороший–то? — поинтересовался любознательный Зерендорф.

— У нас луцсая мебель и самые луцсые глобы.

— Что-о? — поперхнулся он.

— Мебель у них хорошая и очень качественные гробы, — уточнил младший Рубанов. — А из еды чито холосее? — спросил с китайским акцентом, предполагая, что так хунхузу будет понятнее.

— О–о–о! — торжественно и не спеша, поцеловал тот каждый палец сначала на правой руке, затем на левой. И задумался.

— Размышляет, с какой ноги начать пальцы целовать, — объяснил сморщившемуся Зерендорфу Аким.

— Есть утка, — загнул палец хозяин.

— Есть вторая утка, — поторопил его оголодавший Аким.

— Есть кулица, — не слушая его, но поклонившись, загнул второй палец хозяин. — Заленое мясо с плиплавой из бобов. Пелемени со свининой. Овоси и осенно плиятный хансин, — вновь перецеловал все пальцы.

— Ханшин, — уточнил Зерендорф. — Китайский самогон с очень поганым вкусом.

— Ты пробовал?

— Слышал.

— От рикши?

— От кули…

— Сяво-о? — опешил Аким.

— Нисяво! — смеясь, ответил Зерендорф. — Кули — это их носильщики. Первая буква «к», а не «х».

Хозяин скромно умолчал о национальных китайских деликатесах, которые с удовольствием поглощали местные: прекрасные тухлые яйца, вкуснющие насекомые и мухи, вареные и солёные черви, собачья свежатинка с крепким соевым соусом и гордость заведения, очень дорогой деликатес для состоятельных гурманов — человеческие эмбрионы. Пальчики оближешь, а не блюдо…

Отобедав, под осуждающим взглядом рикш, посчитавших, что их ограбили, пешочком направились на вокзал, попутно осматривая древний город, окружённый зубчатой, обветшалой стеной с шестью воротами и обвалившимися башнями по краям.