Он покачал головой:
— Ой, зря Ярослав перечит ему! У Владимира руки длинные.
— Это мы уже слышали, — холодно отрубил Будый. — Может, у нашего князя и руки короче, зато зубы больше.
Дверь в горницу открылась, и появившийся из нее тиун, предупредительно кашлянул. Из-за его спины выглядывали .любопытные бабьи глаза.
— Приходит время, и честолюбивый молодой волк убивает вожака, — заметил Блуд и мотнул головой в сторону двери: — Ну, чего стали, вносите!
Тиун шагнул в сторону, и молодые девки внесли блюда.
Будый бросил жадный взгляд на девок... и на содержимое блюд. Ему хотелось и того и другого.
Блуд, заметив взгляд приятеля, засмеялся и посоветовал:
— Ты сначала поешь. А девки потом.
— Некогда нам с девками возиться! — проговорил Будый и занялся едой.
Поставив блюда на стол, девки ушли. Тиун замешкался, но Блуд бросил на него сердитый взгляд.
— Ты, того, нам не мешай. Понадобишься — крикну.
Тиун торопливо выскочил и тщательно прикрыл за собой дверь.
Будый покосился на дверь и негромко, почти шепотом спросил:
— Ты догадываешься, зачем я приехал?
Блуд покраснел от напряжения и так же тихо пробормотал:
— Догадываюсь... Думаешь, время пришло?
Будый опять бросил подозрительный взгляд на дверь, вынул из-за пазухи золотой перстень с красным камнем и положил его на стол перед Блудом. А сам начал ломать крылышко жареного тетерева.
Блуд взял перстень и, чувствуя, что Будый не зря дает его ему, начал его внимательно рассматривать. Однако подвоха не нашел.
— Хороший перстенек! — заключил Блуд.
Будый, с удовольствием обгладывая крыло, пояснил:
— Надо сдвинуть камень в сторону, а там все, что нужно. Только осторожно — не просыпь!
Блуд осторожно нажал на камень, и действительно, он сдвинулся в сторону, и под ним появилась небольшая ниша с белым порошком. Блуд тут же вернул камень на место.
— Очень хороший перстень. И полезный, — многозначительно проговорил он и приставил перстень к пальцу, но, придерживая его у кончика пальца, бросил вопрошающий взгляд на воеводу.
Будый прекрасно понял его намек. Блуд показывал, что готов выполнить его поручение, и теперь ждал от него ответного хода. Будый выплюнул косточки на стол и со значением сказал:
— Князь Ярослав поручил мне сказать тебе, что он даст тебе все, что ты просишь, — почет и золото. Как мы и уговаривались раньше.
Блуд, хитро щуря глазки, спросил:
— А грамотки нет?
Будый отломил ножку тетерева и насмешливо ответил:
— А грамотки-то не дал. Как-то не любит он подставлять шею под топор.
Блуд тоже засмеялся:
— Никто этого не любит, — проговорил он, давясь смехом, и спросил: — Когда надо сделать?
— Как только Владимир соберет войско, чтобы идти в поход на Ярослава, — деловито ответил Будый, жуя птичье мясо.
— Мосты и дороги править долго, так что войско выйдет б конце лета, — сказал Блуд.
Будый уронил обглоданную кость с глухим стуком на стол. Налил себе в кубок меда, и выпил его единым духом. Поело этого поднялся и, сыто отрыгнув, проговорил:
— Я буду ждать от тебя известия.
— Ты разве не останешься на ночь? — удивился Блуд и поманил: — У меня девки тут, как вареники с вишней, пухлые и сладкие.
— Некогда мне. Не до девок. У меня еще много дел, — со вздохом проговорил Будый и поинтересовался: — Так ты когда поедешь в Киев?
Блуд тяжело встал и поморщил лоб:
— Однако хоть и есть время, а тянуть нельзя. Поэтому выеду завтра утром.
Правильно! С этим делом тянуть нельзя, кстати, зелье подействует на пятый день, — кивнул Будый и добавил: — Тогда у меня будет к тебе еще одна просьба. Ярослав прислал сестре Предславе письмо. Но по понятной причине я не могу появиться в Киеве.
— Ну давай письмо мне, передам Предславе, — предложил Блуд.
— Нет, — отказался Будый. — Владимир еще кое-что передавал на словах — это не для посторонних ушей. Поэтому завтра пусть лучше под каким-либо предлогом выедет за город к твоему селу. А мы ее встретим.
— Скажу ей, — пообещал Блуд.
Будый вышел в дверь, и через минуту Блуд увидел, как он неторопливо поехал в сторону леса.
В Киев Микула поехал не сразу. После беседы с князем Мику л а сначала заехал навестить Ярину. Он слышал, что в конце весны старая княгиня пожаловалась, что чувствует себя за деревянной изгородью, как в тюрьме, а ей хочется воли, которой в своей жизни она так и не видела.
Святополк, в преддверии опасных времен, не желал далеко отпускать от себя близких, однако, глядя на сильно сдавшую мать, понял, что срок ее жизни на земле подходит к концу, а потому не стал отказывать — пусть старуха хоть немного поживет так, как ей хочется. Никто не посмеет поднять руку на того, чьи дни и так сочтены.
По совету вышгородских бояр Святополк предложил матери пожить в небольшом селе, неподалеку от Вышгорода. Там недавно была построена церковь, а при ней скромный домик.
Осмотрев место, княгиня Юлия сказала, что ей тут понравилось, и она осталась там жить. В домике поселилась Ярина. А сама княгиня заняла небольшой пристрой к церкви, более смахивающий на курятник. Выбор свой княгиня пояснила — чтобы быть ближе к Богу.
Уединившись со своими мыслями, княгиня разрешила Ярине |фкходнть к ней только утром и вечером.
Раньше Микуле, занятому делами в Киеве, так и не удалось заехать в сельцо. Но в этот раз, предвидя беспокойные времена, он решил поездку в село больше не откладывать. В конце концов, сказал он сам себе, за несколько часов, что он проведет в селе, в Киеве вряд ли что случится.
Однако коня он торопил.
Село оказалось за густым лесом. Оно было небольшим — в десяток изб, огороженных бревенчатым забором, из-за которого 5 виднелся золотистый купол церкви. Купол был крыт сосновой дощечкой, издали светившейся золотом.
Въехав через ворота, Микула сразу попал на единственную улицу. Он спросил попавшегося ему замызганного мальчишку и тот объяснил, где живет старая княгиня и в какой избе живет ее прислужница.
Домик оказался небольшой — в пару окон, но светлый, из добротных сосновых бревен. Микула остановил коня рядом с домиком, привязал повод к шесту, так чтобы он мог щипать траву, и приоткрыл дверь в воротах.
Ярина стояла посредине двора и сыпала зерно в кормушку для кур, которые толпились вокруг нее, а воинственный яркорыжий петух грозился клюнуть ее в ногу.
Услышав скрип открывшейся двери, Ярина оглянулась и, увидев Микулу, уронила на землю решето с зерном и бросилась ему на шею.
Микула обнял ее, погладил по голове и, целуя, поинтересовался:
— Как живешь?
— С Божьей помощью, — сказала радостно Ярина и принялась рассказывать последние новости. — Княгиня совсем? плоха, она уже совсем не встает с постели, боюсь, скоро умрет.
— А князю сообщала? — спросил Микула.
— Княгиня запретила слать вести князю, — ответила Ярина.
— Понятно, — сказал Микула и подумал, что Святополю вряд ли оставит мать без присмотра, и, очевидно, местному старосте даны на этот счет строгие указания, поэтому, если что; случится, князь вовремя все узнает. Однако было бы неплохи лично увидеть княгиню, чтобы при очередной встрече с князем сообщить ему о ее здоровье.
Выпустив, наконец, из рук Ярину, Микула предложил:
— Пошли, проведаем княгиню.
Ярина бросила опасливый взгляд в сторону церкви и предупредила:
— Княгиня сердится, когда ее беспокоят.
Микула отметил, что внешне ласковая княгиня, видно, крута, раз самая близкая служанка ее побаивается.
— Ничего, — спокойно проговорил Микула, — ей будет приятно поговорить с человеком, который час назад говорил с ее сыном.
До церкви было всего пару десятков шагов, и через полминуты Микула и Ярина входили в скромное убежище старой княгини.
Часть ее жилища занимала небольшая печь — только для тепла. Другую часть — узкое ложе. Над изголовьем — иконы. Таким образом, между печью и ложем оставался незначительный проход. И когда Микула вошел в лачугу, здесь почти не осталось свободного места, даже Ярине пришлось остаться за его спиной.
В жилище пахло ладаном и приторно-сладкой душной мертвечиной, и Микула задышал мелко и часто, стараясь не вдыхать этот разлагающий дух.
Заметив входящего в жилище крепкого мужчину, княгиня села на ложе.
Рассмотрев ее, Микула ужаснулся. За небольшое время, что прошло с их последней встречи, она изменилась, как будто одним махом преодолела несколько десятков лет. Кожа стала пергаментно-желтой. Сочные прежде губы ссохлись в тонкие полоски. Щеки ввалились. А горячие темные глаза поблекли.
Микуле одного взгляда хватило, чтобы понять, что счет жизни княгини уже идет даже не на дни, а на часы — смерть стояла уже у ее изголовья.
