Петр еще не знал, что светлейший уже мчится к Батурину со своей кавалерией. Наверное, за то он и любил своего Алексашку, что тот всегда предугадывал не только желания, но и решения своего царственного товарища.
— Надо всячески мешать Карлу переправляться через Десну, — сказал Петр, отослав эстафету Меншикову. — Гаврила Иванович, пошли приказ генералу Гордону встать у Десны и атаковать короля на переправе. Предупреди, прозевает — головой ответит.
Сделав все распоряжения на случай движения короля на Батурин, Петр сел за манифест. Писал сам, более доверяя своей руке, нежели писарской. Текст манифеста уже созрел в голове, оставалось перенести его на бумагу, и потому перо, как всегда, неслось стремительно, без остановок.
«Гетман Мазепа, забыв страх Божий и свое крестное к нам, великому государю, целование, изменил и переехал к неприятелю нашему, королю шведскому… дабы с общего согласия с ним малороссийскую землю поработить по-прежнему под владение Польское и церкву Божию и святые монастыри отдать во унию…»
Петр дописал манифест, подписал и отдал Головкину, дабы без промедления был отпечатан он во множестве и разослан по всей Украине. И прочитан с высоких мест перед народом. Царь знал, сколь ненавистна для народа уния {215} и польское владычество.
После подписания манифеста Петр сразу же сел за письмо в Москву местоблюстителю {216} патриаршего престола Стефану Яворскому {217}: «Честнейший отче! Извольте оного Мазепу за такое его дело богомерзкое публично в соборной церкви анафеме предать».
Царь не мог успокоиться, в нем все еще клокотал гнев против изменника, во всех бумагах, вышедших в тот день из-под его руки, он уничтожает Мазепу, разоблачает его жестко и зло перед всем народом. Но и этого ему кажется мало. Он решает устроить Мазепе публичное свержение с гетманского престола и казнь. Пусть пока символическую, но казнь.
И он опять за листом бумаги, где пишет подробно придуманную им тут же процедуру всенародного бесчестья изменнику: «…Оную рисованную персону Мазепы надлежит пинком сбросить с высокого крыльца и волочь по праху ее, плюя на нее и обливая нечистотами…»
Что и говорить, фантазия у Петра на представления и лицедейства была богатая и щедрая сверх меры…
Царю доложили, что прибыл к нему казачий полковник Скоропадский. Петр, отложив перо, встретил полковника вопросительным взглядом: «Ну?»
— Государь, надо тебе к старшине, ушедшей с Мазепой, письмо написать с прощением им вины, коли воротятся, отстанут от изменника.
— Раз ушли с ним, значит, и они изменники.
— Нет, государь. Многие ушли с ним из боязни, считали всесильным его, чему и ты немало поспешествовал. Меня ведь тоже Мазепа звал за собой. Вот.
Скоропадский подошел к столу и положил перед царем лист бумаги, сохранивший перегибы пакета, сказал:
— Прочти, государь.
— Что это?
— Письмо ко мне гетмана Мазепы.
— Бывшего, полковник, бывшего… — сказал Петр, подвигая письмо ближе.
Он быстро прочел его, поднял потемневшие глаза на Скоропадского.
— И ты знал, что готовится измена? — спросил, заикнувшись от сдерживаемого гнева.
— Знал, государь.
— И промолчал?
— Промолчал, государь.
— Почему-у? — прищурился недобро Петр.
— Дабы голову сберечь, — горько усмехнувшись, отвечал Скоропадский.
— Т-так, — протянул Петр, как-то сразу смешавшись. — Так, так.
Он снова взглянул на письмо, а когда поднял опять глаза на полковника, в них светилась уже некая хитринка.
— А ведь ты молодец, Иван, что смолчал. Умница. Не дал мне на душу еще одного греха принять.
— Я тоже так думаю, государь. А мою верность тебе ты на Стародубе проверил.
«Так вот кто будет у меня гетманом, — подумал вдруг радостно Петр. — Сам Бог послал мне его, да еще с мудрым советом. Обязательно в день свержения и казни Мазепы провозгласим гетманом его — Ивана Скоропадского».
Хотел царь до времени умолчать об этом, но не удержался, прощаясь, спросил полковника:
— А что, Иван Ильич, ты б удержал булаву? А?
— Если дашь, удержу, Петр Алексеевич, — серьезно ответил Скоропадский.
Поздно вечером прискакал один из лазутчиков из-за Десны, ведший неустанно наблюдение за шведским лагерем.
— Государь, король сбирается на Новгород-Северский идти, уже авангарды выслал.
— Господи! — вдруг взглянул Петр на образ, висевший в переднем углу. — Спасибо за чудо сие, кое ты даруешь нам. — И трижды перекрестился истово.
Лазутчик в недоумении смотрел на царя, не понимая, о каком чуде идет речь. Ведь швед отправляется Новгород-Северский добывать, а это ж в трех милях от Погребков — царской ставки. Какое здесь чудо?
Но Петр-то с утра молил Бога, чтоб не поворотил король на Батурин или на худой конец помедлил чуть. А тут поворот, да куда — в обратную сторону.
— Господи, спасибо тебе за чудо сие.
Так никогда и не узнал царь, что не Господь обратил Карла в другую сторону, а неуемная жадность Мазепы, пожалевшего свои запасы, неумная хитрость старого интригана, перехитрившего самого себя.
Меншиков ускоренным маршем шел на юг из Горска, делая остановки только для кормления лошадей. В пути он получил приказ царя «доставать Батурин». Светлейший знал, насколько царь обеспокоен этим маршем, и поэтому каждый день слал к нему несколько нарочных с сообщением о своем местонахождении. Царь возвращал их с краткими записками: «Изволь спешить с наивозможным усердием».
И наконец к вечеру первого дня ноября Меншиков подошел к Батурину. Ворота были закрыты. На приворотной башне стоял полковник Чечел и несколько сотников.
— Открыть ворота! — властно потребовал Меншиков.
— Не могу, князь, без веления гетмана, — отвечал Чечел.
— Гетман изменил государю и отныне лишен булавы и власти.
— Того мы не ведаем, князь. Вот придет приказ от царя…
Меншиков понял, что Чечел тянет время, и поэтому прекратил переговоры, а отъехав, приказал выкатывать пушки и ставить их напротив ворот. Князь сам, скинув кафтан, зарядил одну ядром и взялся за фитиль. Три пушки почти одновременно рявкнули из темноты, три ядра ударили в ворота, проломив их. Со стен крепости началась беспорядочная ружейная пальба, засвистели пули. Но светлейший, не обращая на них внимания, взялся опять заряжать пушку, торопя остальных: «Скорей, скорей!»
С третьего залпа от ворот остались лишь болтающиеся щепки. Меншиков прыгнул в седло, выхватил шпагу.
— За мной, братцы!
Кавалеристы, любившие князя за его отчаянность, помчались за ним. Светлейший, срубив кого-то у ворот, помчался к сторожевому огню, горевшему у канцелярии. Сзади слышался ему привычный топот множества копыт. Было темно, со стен то там, то тут палили казаки.
— Зажигай канцелярию! — крикнул Меншиков.
Канцелярию, крытую соломой, зажгли с нескольких сторон.
Крыша взнялась жарким высоким пламенем, осветив крепость неровным мечущимся светом.
Кавалеристы носились по улочкам крепости, размахивая палашами. Сопротивление казаков быстро шло на убыль. Многие только сейчас поняли, против кого подняли оружие. У полыхающей канцелярии появились пленные. Меншиков кричал на них:
— Вы против кого, сукины дети, оружие подняли?!
— Мы думали, то злодеи… Нам сотники велели.
— А вам повылазило, что войско государево?! Сыскать мне Чечела!
Вскоре к светлейшему, сидевшему на коновязи, привели полковника Чечела. Он был почти на голову ниже Меншикова.
— Ты хотел дождаться Мазепы? — спросил полковника светлейший. — Я тебе позволю сие! — И приказал: — Держите негодяя за караулом до моего слова.
И отправился распоряжаться.
— Первый полк, вывозите все пушки, грузите на телеги. Езжайте по тракту вверх по Сейму. Драгуны, что топчетесь аки курицы, грузите провиант. Эй, там, у конюшен, выводите коней. Быстро, быстро…
Светлейший носился по крепости, отдавая налево-направо распоряжения, потом подозвал адъютанта:
— Садись. Пиши государю.
Жуков вынул чернильницу, перо, бумагу, положил на колени обломок доски.
— Говори, Александр Данилович.
— Пиши. «Государь, ныне в ночь на второе взял приступом гнездо изменническое Батурин. Дабы не обидеть Карлуса, оставлю ему зело много углей, а Мазепе — его полковника Чечела в приличествующем изменнику галстухе». Все. Отправь с лучшим нарочным.
Едва отправили донесение царю, как прискакал посыльный от него к светлейшему.
— Князь, пакет от государя.
Меншиков разорвал пакет, вынул бумагу и, хотя не ведал грамоты, взглянув, узнал знакомые каракули царя.
— Федор, читай.
— «Светлейший князь Александр Данилович, — читал адъютант, клоня бумагу в сторону пожара. — Имей опаску, ибо король уже на Батуринском тракте. А свершив дело, поспешай на Глухов с трофеями вдоль Сейма. Я велю прикрыть тебя оплошавшему на Десне Гордону, пусть конфуз свой искупает в деле. Петр».
