В отряды подбирались специалисты широкого профиля. Подпольщик должен уметь все: изготовлять мины-самоделки, закладывать взрывчатку на железных дорогах, в опоры мостов. Практикум по радиосвязи проводили кадровые инструкторы. Курсанты, обнаружившие способность к работе на ключе, зачислялись в особую группу. Будущих партизан тренировали в прыжках с парашютом, обучали скрытно разводить костры, ориентироваться на местности, прятать боеприпасы на запасных базах.
По личному указанию Якира опытный подрывник Старинов организовал мастерскую-лабораторию для разработки новых образцов мин. За несколько лет удалось создать автоматическую мину «колесный замыкатель», управляемую по проводам мину «удочку» и многообещающую новинку — «угольную», которая взрывалась в топке паровоза.
— Отрезать врага от источников снабжения — значит выиграть войну,— не переставал повторять Иона Эммануилович.— Поезда с живой силой, техникой, горючим и продовольствием — под откос.
— Невидимый фронт зачастую становится главным,— вторил Косиор.
Однако с тридцать третьего года в оценке столь широкомасштабной деятельности Украинского (тогда) военного округа обозначился перелом.
— Какие-то пораженческие настроения,— отреагировал Сталин на доклад комиссии.— Мы не намерены уступить врагу ни пяди своей территории.
На учебных сборах поставили крест, базы и тайники помаленечку растащили, а отряды расформировали.
На текущий момент похеренная инициатива Украинского Политбюро и лично Ионы Эммануиловича расценивалась много серьезнее, чем просто «пораженчество», и следователь знал, как и куда разворачивать. Его не смущало, что авиатор Кузьмичев, хотя бы по роду своей деятельности, отстоял от лесных тайников и паровозных бункеров дальше, чем кто другой. Когда в заговор вовлечено чуть ли не все командование, подобные мелочи не принимают в расчет. «Не имел касательства? Превосходно. А кто имел?»
Но хитроумным логическим построениям, рассчитанным на психологию и прочие тонкости, не суждено было воплотиться в строки протокола. Кто-то на самом верху внес некие коррективы, под которые срочно пришлось подгонять и уготованную Кузьмичеву роль.
Для начала комдива отправили в бокс, где постоянно горела, выжигая мозг, трехсотсвечовая лампа, а следователя перебросили на другой участок, чтобы не простаивал зря. Коль скоро указания поступили от Ежова, в наркомате полагали, что это неспроста и скорее всего непосредственно связано с процессом. Недаром же следователи, ведущие Рейнгольда, Мрачковского и Дрейцера, получили добавочные инструкции. Как бы не повторилась закрутка с Иваном Никитичем, когда в пожарном порядке брали его первую жену и дочь. Ее пришлось показать Смирнову уже готовенькую, в разодранном платье, иначе бы он еще год дозревал. Кто знает, как обернется теперь? Эти вояки — крепенькие орешки.
Первотолчок исходил, однако, не от Ежова.
Знакомясь с новым «Полевым уставом», Сталин заглянул в прежние редакции и вообще порылся в уставах РККА. Один параграф, предписывавший беспрекословное выполнение всех приказов командования, кроме «явно контрреволюционных», ему не понравился.
— Кому решать, какой приказ считать контрреволюционным, а какой революционным? — в присутствии Молотова и Жданова он излил раздражение на Ворошилова.— Тебе или партии это решать? Может, маршалы будут решать? Любой красноармеец начнет теперь думать, выполнять ему приказ командира или не выполнять. Чем вы думали, головой?
— Партию представляют в армии комиссары, Коба,— Ворошилов обиделся. Он не спорил по существу. Не о чем было спорить. Он защищался от оскорбительных личных нападок.
— По-твоему, комиссар ни при каких обстоятельствах не способен на измену? Не знали мы таких комиссаров... Как, по-твоему, существуют в Красной Армии замаскированные враги, помышляющие о контрреволюции?
Ворошилов покрылся холодной испариной.
— Нельзя исключить,— в том же раздраженно- уничижительном тоне продолжал Сталин,— что отдельные белогвардейские козявки и ничтожные лакеи фашистов еще сидят в укромных норах, пользуясь благодушием и ротозейством отдельных руководителей. Они забыли, что стоит советскому народу шевельнуть пальцем, чтобы и следа от них не осталось. Советский человек должен без всяких уставов знать, как реагировать на поползновения классового врага. Надо, наконец, понять, что самым решающим капиталом являются люди. Будут у нас хорошие и многочисленные кадры в армии — наша страна будет непобедимой.
Ворошилов так и не понял, в каком именно уставе допущена враждебная вылазка и как ее надлежит устранить. На всякий случай назвал авторов основных разделов последней редакции: Тухачевского, Туровского и Мерецкова — все члены Военного совета.
— От случайной ошибки никто не застрахован, члены Военного совета неверно выразились. Но мы не будем поднимать шума,— уже спокойно, но обращаясь почему-то к Молотову, заметил Сталин.— Народ любит и доверяет армии. Он ничего не жалеет для армии. Она плоть от плоти народа. Зачем кого-то преждевременно оскорблять огульными подозрениями?
Ворошилов кисло улыбнулся: гроза прошла стороной.
А через несколько дней в газетах появился указ о награждении пятисот лучших летчиков орденами.
Получив откорректированные списки, Ежов обнаружил вписанное крупными буквами имя Семена Туровского, старого партийца-политкаторжанина, и дал сигнал к разработке.
Комкор Туровский был начштаба в Харькове у Дубового, что сразу множило количество «параллелей». На киевских маневрах он командовал танковым корпусом. Николай Иванович существенно расширил перечень примечательных совпадений. Иные наводили на тяжелые, даже опасные мысли.
Как в свое время Уборевичу, Якиру тоже вскоре после маневров было сделано предложение возглавить Генштаб или Военно-Воздушные Силы. То есть и того, и другого хозяин хотел — хотел ли? — перебросить на авиацию. Тут следовало скомандовать себе «стоп!» и заняться тем, что положено. Кузьмичевым, к примеру, где определенно попали в масть. Его следовало попридержать, Кузьмичева. Он попадал в самый центр пересечений. Когда пойдут показания на Якира, можно определиться точнее. Уборевич («Какой из меня авиатор?») отказался сам, заручившись поддержкой Орджоникидзе. Якир вроде бы не отнекивался, но тем не менее остался на Украине. По просьбе Постышева и Косиора. Он им там нужен, Якир? Его начштаба комдива Кучинского все-таки перевели в Москву. Начальником Академии Генерального штаба! С какого боку он Якиру, Дмитрий Александрович, бывший офицер? С Примаковым вопрос ясен — бойцы вспоминают минувшие дни. А товарищ Кучинский?
Ежов поднаторел в увлекательном (страшно и весело, как на качелях) исчислении от заданного результата к вероятным деталям, с последующей подгонкой под заданный результат. Переживая ни с чем не сравнимое ощущение постепенного приближения к направляющей воле, с ее безжалостной сверхарифметикой, он испытывал легкое головокружение. Вело, как от хорошего вина.
Да, Кузьмичева полезно поберечь. Что общего у него с «партизанами»? За «партизан» пусть отвечает Баар и кто там еще у них? Шинкаренко? Захаров? Слива?
Из бокса Кузьмичева вывели под руки — ослеп. Беспрерывно текли слезы.
— Плачьте, плачьте,— успокоил опытный сокамерник.— Скоро начнете видеть. Обычное дело.
По новому сценарию от него требовались показания на Тухачевского, Уборевича и, понятно, Якира. Выбор Сталина вновь оказался гениален и прост: на Туровском (офицер старой армии, член РСДРП(б) с 1911 года, революционную работу начал в Чернигове гимназистом, арестован и выслан в Вятку, с 1918 года — бессменный начальник штаба соединений червонного казачества, начальник штаба Харьковского ВО, арминспектор Киевского ВО) все стягивалось в узел. Не схема — броня! Примаков — Туровский — Якир — Дубовой — Тухачевский (первое направление) и Уборевич — Эйдеман — Примаков — Туровский (второе).
Пока ослепший Кузьмичев маялся в ожидании допроса, его передали другому следователю.
На площади Сибилис, где Кибела — матерь богов выезжает на колеснице, запряженной львами, чадили свечи, задыхаясь в безветренной духоте.
— Viva la Libertad![15]
