— Странно, что тебя это удивляет.
— Нет, таким я его еще не видел. Это была картина... И тут я вдруг успокоился. На душе мерзко, словами не передать, а в голове абсолютная ясность. Диспозиция, как говорится, определилась... «Климент Ефремович,— говорю,— я не раз имел удовольствие видеть вас в Киеве. Для КВО каждый ваш приезд был как праздник. Мой кабинет вы знаете. Как, по-вашему, можно там выстрелить — не важно в кого — и при этом остаться целым? Если Шмидт действительно замышлял нечто подобное, значит, он не в своем уме. Пусть его покажут врачам».
— Так и сказал? — впервые за все время оживился Тухачевский.— А он?
— Жалкое зрелище. Завел все ту же пластинку: «тяжелые обвинения», «признательные показания», «заговор» ~ И что меня больше всего насторожило — приплел зачем-то Туровского, мутно, расплывчато, дескать, и Семен чего-то такое «прошляпил». Значит, не у нас одних, а и в ХВО не все ладно. Тут я и напомнил ему приказ номер сто восемьдесят два. «В мешке,— говорю,— шила не утаишь. Если был заговор, то почему никто ничего не заметил? Почему заговорщики никак не проявили себя? И сколько их вообще, заговорщиков? Шмидт с Кузьмичевым? Маловато что-то для такого предприятия. С чем они собирались выступить? С танковым корпусом и авиабригадой? Абсурд получается, Климент Ефремович». И ты знаешь, он вдруг что-то такое понял. «А при чем здесь приказ?» — спрашивает. «Как же, товарищ нарком, объявили вы нам благодарность? Кучинскому, Дубовому, Амелину, Туровскому, мне?.. А за какие заслуги? За маневры, которые, как теперь выясняется, должны были увенчаться таким,— говорю,— фейерверком? Мы, выходит, «прошляпили», а вы нас за это по головке погладили? Сказавши «А», говори «Б»: пусть и нас тогда допросят в НКВД. Дубовой командовал «синими», Туровский — «красными», но маневрами руководил я. С меня и начинайте».
— «Безумству храбрых поем мы славу»,— через силу улыбнулся Михаил Николаевич. Смерть Горького не выходила из головы. Предчувствие, интуиция — называй, как хочешь, но оно подступало, неотвратимое. Разнородные признаки множились, складывались в еще фрагментарный, но давно предугаданный контур. Иона, забубённая головушка, так и не понял, в какую ввязался борьбу.— Выходит, ты на испуг взял?
— Не надо иметь семь пядей во лбу, чтоб сообразить. Когда касается собственной шкуры, он очень даже чувствительный. Сам вызвался переговорить с кем надо. Назавтра в десять тридцать мне устроили встречу,— не докурив папиросу и до половины, Якир потянулся за новой.— Я с трудом узнал Дмитрия, это был совсем другой человек. Лунатик, марсианин... Если бы ты видел его глаза!
— Где это было?
— В тюрьме, Миша, в тюрьме, в крохотной комнатушке без окон... «Правильно ли записаны ваши показания?» — спросил я. «Нет, неправильно,— отвечает,— никакого покушения против товарища Ворошилова я никогда не замышлял». Как тебе нравится? Он хотел что-то добавить, но они не разрешили: «Никаких подробностей». Ничего не поделаешь, раз не положено. Дмитрий спросил, могу ли я передать его письмо Ворошилову. Я сказал, что могу.
— И что он пишет?
— Я вручил, не читая. Полагаю, что так будет правильнее. Есть, понимаешь, нюансы... Пусть разбираются сами.— Якир сосредоточенно замолк, заново переживая тягостную сцену.— Вынужденно принимая письмо, Ворошилов повел себя странно и непоследовательно. Сначала поддакивал, почти лепетал, потом вдруг вскипел и разразился бранью. «Опять ты высовываешься! — бросил в сердцах.— Не умеешь ценить доброе* отношение. Смотри, Иона Эммануилович, не обожгись...»
— Будешь ожидать тут или вернешься к себе? — Тухачевский принес кухонное ведерко и вытряхнул пепельницу.
— Пока не знаю.
— Ты все сделал, как надо, даже больше, чем мог. Дальнейшее от тебя не зависит... Каков бы ни был результат. Мой тебе совет: отправляйся в Киев, пока твои орлы со страха не наделали глупостей.
— Пожалуй, ты прав. Тем более, послезавтра у нас Политбюро.
«Вопрос стоял так, что еще несколько дней победоносного наступления Красной Армии, и не только Варшава взята (это не так важно было бы), но разрушен Версальский мир» {Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41. С. 325).
Соответственно гестапо и крипо.
Читал (нем.).
Националистическое движение в Германии, позднее слившееся с национал-социализмом.
В стиле Кранаха. Имеется в виду цикл гравюр Лукаса Кра- наха Старшего «Пляски смерти».
Ambassadeur Extraordinaire et Pleneporentiare — Чрезвычайный и Полномочный Посол.
Литовский геральдический символ — рыцарь с мечом, преследующий противника.
Для понимающего достаточно (лат.).
Замок (чешск.).
Трехцветный флаг.
Высшее учебное заведение, соответствующее Академии Генерального штаба.
Сибирь, как будущее промышленности (нем.).
Народ без пространства (нем.).
Германское информационное бюро.
Да здравствует свобода! (исп.)
Да здравствует анархия! {исп.)
Помощь наша в господнем имени (лат.).
Народный фронт (исп.).
Лейтенант (исп.).
