В ответ он прочел короткое:
— Завтра говорить поздно. Дело будет сделано.
Капитану Смоличу приказано было явиться в штаб фронта 24 мая.
— К началу операции ты мне будешь нужен, — сказал Брусилов.
— Как? Значит, опять отложена? — не удержался, чтобы не спросить, Игорь.
Алексей Алексеевич быстрым косым взглядом оглядел своего любимца.
— Очевидно, — кинул он на ходу и кивком головы дал понять, что разговор окончен.
Игорь долго пенял на себя за свой неуместный вопрос и огорчался тем, что полного доверия в глазах Алексея Алексеевича он, видимо, еще не заслужил.
Комфронтом командировал капитана Смолича в распоряжение 39-го и 40-го корпусов на центральный участок 8-й армии.
— Алексей Максимович жаловался мне, — пояснил Алексей Алексеевич Игорю, — что центр расположения его армии значительно уступает противнику в артиллерии, наше превосходство людьми там ничего не даст. Убедись, так ли это? На мой взгляд — именно там всего крепче если не числом, то качеством. Именно от этого участка я жду самых значительных успехов. Я знаю эти корпуса и их командующих. Я в них уверен. Мне необходимо, чтобы именно на этом участке наши сделали бросок на Луцк на пути к Ковелю, опередив оба фланга армии, и тем самым поставили бы под угрозу тылы четвертой австрийской армии. Бросок должен быть решительным и молниеносным. Это зависит от силы артиллерии и точности ее огня. Погуляй среди тамошних пушкарей. При случае подскажи Каледину мой замысел… Но только при случае и как предвидение его собственных прожектов, — Брусилов хитро глянул на Игоря. — Впрочем, тебе это не удастся, — если ты опоздаешь к началу действий.
С первых же часов своего пребывания на центральном участке Игорь убедился в правоте Брусилова: и в 39-м и в 40-м корпусах все было готово к началу наступления, все ждали только одного: чтобы назначенный час пробил как можно скорее.
Игорь не стал задерживаться ни в штабах корпусов, ни у дивизионных генералов, жадно ждавших от него новостей и спешивших поведать ему все свои соображения и сетования. Он решил действовать в одиночку и меньше всего полагаться на официальные данные и сводки. Он хотел видеть тех, кто непосредственно будет участвовать в бою, стрелять из пушек, сидеть на наблюдательном пункте, ходить в разведку. Особенно порадовался он, узнав, что в составе 39-го корпуса находится сейчас та артиллерийская бригада, которая проделала с отрядом Похвистнева весь галицийский поход, а командир батареи, принимавший участие в памятном Игорю деле у Воли-Михова — капитан Звездинский, сейчас полковник, — стоит со своим дивизионом в деревне Поповке.
Игорь тотчас же решил ехать туда, разыскать, если они еще живы, своих боевых товарищей — прапорщика Линевского, наблюдателя Крутовского, разведчиков Зильберминца и Семушкина — и от них почерпнуть тот материал, который ему был нужен.
Игорь сначала проехал и прошагал вдоль всей линии центрального участка. Уже с двадцатого, за день до его приезда, пехота сидела на исходных рубежах в двухстах — ста пятидесяти шагах от австрийских позиций. Забросанные, дерном и ветками орудийные блиндажи не мог бы обнаружить даже великолепный цейс австрийского офицера. Целая сеть артиллерийских наблюдательных пунктов, расположенных в самых неожиданных скрытных местах, висели над расположением противника, далеко озирая поемные луга, забетонированные переправы через Стырь, болотные окна, разлившиеся в эту пору в озера, россыпь мелких поселений среди рощ и полей.
Уже давно каждая батарея, каждое орудие получили точное задание, цель и время действия. Уже давно приготовлены были ямы, рвы, землянки, укрытия для артиллеристов. Налажена была телефонная связь, все дистанции были подсчитаны, все цели изучены. Не было только самих орудий. Их ждали с нетерпением, потому что их появление означало бы, что пробил час наступления. Час этот никому не был известен. Наблюдатели-артиллеристы изо дня в день сидели в блиндажах, окопах пехотных частей, на наблюдательных пунктах, пристально и напряженно всматриваясь в позиции австрийцев, ежесекундно готовые к корректировке огня. Но командные посты молчали. «Таубе» и «Альбатросы», лениво проплывая над линией расположения наших частей, возвращались восвояси ни с чем. Казалось, русский тыл вел обычную, размеренную фронтовую жизнь.
В деревне, где была отведена Игорю квартира и где размещены были штаб артиллерийской бригады и резервные части пехотного полка, тоже казалось все по-будничному тихо и вместе с тем настороженно, как бывало в отчем доме перед пасхальной заутреней, когда все прибрано и хлопотать уже не о чем, а торжество еще не наступило, и все ходят тихие, на цыпочках, строго подобрав губы. Это выражение напряженной строгости Игорь приметил и в лице бригадного генерала, и у батарейных командиров, и на лицах молодых прапорщиков, похаживающих у своих орудий, спрятанных в роще за деревней.
— Ну что? Привезли? — спросил Игоря генерал, и Игорь тотчас же понял, что подразумевал под этим вопросом бригадный. С тем же вопросом обратился к нему и полковник Звездинский, все такой же щеголеватый, бритоголовый, с тщательно подстриженными усами и бородкой, пахнущими вежеталем. Он встретил Игоря с обычной своей сдержанно-недоверчивой улыбкой, но в глазах его сквозь напускное равнодушие проглядывало нетерпение и азарт охотника, идущего по следу дичи и уже готового к выстрелу.
— Вы там ближе к солнцу, — сказал он, — вам виднее; когда же наконец соберутся показывать фокус?.
За этим небрежным тоном скрывалось все то же, что и у других, — самолюбивое сознание хорошо подготовленного дела, плоды которого страстно хочется пожать тотчас же из суеверного страха, что промедление может развеять прахом душевную готовность и веру в победу, которые пришли вместе с сознанием, что наконец-то все сделано так, как должно быть, и по сердцу каждому из участников.
— Увы, не дано человеку знать ни дня, ни часа, — с полной искренностью ответил Игорь, пряча за евангельскими словами свою собственную взволнованность и нетерпение. — У вас так великолепно все налажено, господин полковник, что никакой сюрприз не страшен, и фокус обязательно удастся! Обязательно! — горячо закончил он. — Во всяком случае, ждать не долго, это ясно!
В роще, в расположении дивизиона полковника Звездинского, Игоря встретили его старые знакомцы: Линевский — теперь уже поручик, Крутовский — прапорщик, с бородой еще более пышной, чем ранее, но уже тронутой сединой, и несколько рядовых артиллеристов, фамилии которых Смолич не помнил. Разведчики Зильберминц и Семушкин отсутствовали, о них Игорь тотчас же спросил у Линевского, — они были на передовой.
И здесь, как и в окопах, как и в штабе бригады, все занимались будничным делом, но дело это очень похоже было на то, как если бы человек, уже вполне одетый, стал оглядывать свое платье и снимать с него пушинки. Занятие праздное, но лицо человека серьезно, и сразу чувствуется, что за этим занятием скрыта напряженная работа мысли: не забыто ли чего? Все ли учтено перед тем, как выйти из дому?
Линевский — с расплывчатой улыбкой на пухлых женственно-ярких губах, с лирической грустью в глазах — внимательно слушал ополченца, стоявшего перед (-ним. Ополченец держал в руках тощую, тяжело дышавшую собачонку.
— Совсем обезножел, — говорил ополченец, и в голосе его звучало глубокое сочувствие и уважение. — Подумать только — семьдесят верст за поездом бег, нипочем расставаться не хотел.
— Да, это замечательно, — в тон солдату пришепетывал Линевский и, неожиданно увидев Игоря, заговорил озабоченно и очень серьезно, точно расстался с ним не дальше как вчера: — Вы очень кстати, Игорь Никанорович, послушайте, как это многозначительно! Вот он прибыл с маршевой командой… их полтораста человек. Это было вчера… а сегодня прибежала собака… Его как зовут: Волчок?
— Так точно, Волчок.
— Он у них давно уже прижился… При посадке в Ровно солдаты заметили его исчезновение. Очень обижались: вот, мол, изменил, подлец… Поезд миновал станцию, пошел полным ходом… Волчок увидел знакомые лица и припустил вдогонку. Бедняга бежал, солдаты кричали ему, подбадривали. Верст пять не отставал. Не так ли?
— Так точно, не меньше пяти.
— Наконец выдохся, упал, собрал последние силы, снова нагнал, а тут поезд пошел по решетчатому мосту — как преодолеть? И все-таки побежал! И перебежал! А поезд уже далеко… Его манили, махали платками. Он тявкнул, сел и долго провожал поезд глазами… Солдаты этого никак забыть не могли. Очень они приехали хмурыми. Я думаю — в чем дело? А они как-то связывали, — понимаете, — и жалость к собаке, и то, что она пропала, не к добру перед боем… И вот сегодня… ты расскажи, как это вышло…
