Гаснет горизонт, близится ранний зимний сумрак, загораются первые алмазы звезд. Шаховской продолжает думать о своем: «За окном сумрачно, и дела людские в сумраке… Что там в Польше, в Литве деется? Димитрия нет как нет. По сей день еще не испечен. А появись царь Димитрий, можно бы Болотникова усмирить. Больно круто повернул смерд».
Шаховской ударил в ладоши, велел вошедшему холопу подать свечей. Сел за стол. Белое гусиное перо быстро замелькало и заскрипело по шелестящему свитку — он писал в Самбор Молчанову:
«…Надо кому ни на есть явиться под личиной царя Димитрия на Русь немешкотно. Ивашка Болотников больно круто повернул. Ныне идет война не токмо супротив Шуйского. То уже война смердов и работных людишек супротив домовитых людей — дворян, купцов. О царе Димитрии он мало помышляет. У него о престоле царском мало заботы…»
Время шло, а от Молчанова ответа не было. Отяжелел он, видно, на панских хлебах в Польше. С ответом своему другу и соратнику не торопился.
«Царь Димитрий» не появлялся на Руси, и из-за рубежа не поступало о нем никаких вестей.
Князь Шаховской стал готовить новую помощь Болотникову.
В конце января Илейка с войсками подходил к Туле.
Как и в других восставших городах, в Туле происходили события знаменательные.
Город имел каменный кремль и дубовый острог. Почти сто лет назад, в 1509 году, была построена ограда из дубового леса с пятью проезжими и четырнадцатью глухими башнями. Она имела протяжение 1071 сажень и обоими концами упиралась в реку Упу.
Тула раскинулась в низине. В половодье река Упа затопляла часть города.
Это был оживленный промысловый центр с множеством мастерских. Уже в те времена в Туле вырабатывали разного рода металлические изделия — оружие, бытовые вещи, ремесленные инструменты, замки. Работала кустари и ремесленники — мастера-оружейники, кузнецы, слесаря, токаря. На казенном оружейном, пушкарском дворе производились не все работы. Часть работ делалась в кустарных хатах на дому у мастеров.
Иван Грозный, по земской реформе, дал городам некоторое самоуправление. Оно существовало и в описываемое нами время.
На посаде, в земской избе, собрались оружейники, пушкари, малые торговые люди.
Вошел с холода человек средних лет, небольшого роста, монгольского обличья. Блаженно щурясь, он уселся у печки, шевелил в ней кочергой.
То был Никола Усов, пушкарь, мастер знаменитый.
Слушал, слушал, потом заговорил:
— Пушкари наши все в согласе: надо нового земского старосту, своего мужика, выбрать.
Михайло Горлов, статный, русоволосый молодец, слегка выпивший, улыбнулся, сказал:
— Пей, братики, да дело разумей. Прежний староста, язви его душу, скрылся…
Его перебили:
— Еще бы не скрыться! Укокошили бы мироеда.
— Уж, конечно, не уцелел бы: за богатеев, «степенных» стоял.
Усов продолжал:
— Ныне в Туле богатеям не разгуляться. Тише воды, ниже травы. Пушкари еще сказывают: воеводу со стрельцами сместить надо.
— Верно, Николай, верно… Решили завтра сход собрать.
С утра было холодно, ветер гнал, крутил снег. В звоннице гудел колокол. Туляне со всех концов сходились на площадь у кремля. Шумела громадная толпа. Многие были с оружием.
На ларь взобрался Усов — пушкарь, махнул рукой. Стихло.
— Туляне! Власть ныне, чуй, народная. Вот и надо нам дела земские вершить на новый лад. Перво-наперво: посадского старосту нового выбрать. А второе: надо нам дружину собрать, самих себя защищать. А третье: слушайте человека, из Путивля прибывшего.
На ларь взобрался, стал рядом с Усовым юркий, остроносый мужичок в поддевке. За красным кушаком — кожаные рукавицы, пистоль. Снял шапку, звонко заговорил:
— Эй, туляне! Из Путивля к вам идет войско народное, ведет его царевич Петр Федорович. Примете али нет?
В толпе закричали:
— Примем! Примем! Вместе биться станем.
Поднялся Горлов. Раскраснелся на морозе, широкоплечий, голубоглазый, подмигнул.
— Ишь какой веселый! Хват-парень! — засмеялась в толпе шустрая молодуха.
Горлов заулыбался, заговорил:
— Я со стрельцами утром толковал. Сказывают: обе сотни супротив нас не хотят идти. Коли не врут — добро!
Усов тут же послал несколько человек к воротам кремля. Толпа стала наблюдать, что дальше будет. Посланные закричали:
— Эй, стрельцы, сдавайтесь! Будет вам тень на плетень наводить!
На стене кремля показался сотник стрелецкий. Оглядел толпу. Снял высокую серую рысью шапку, поклонился.
— Что же, мы не супротив парода. Сдаемся! Сдаемся, туляне.
Толпа радостно зашумела.
Вскоре открылись ворота. Стрельцы вышли, смешались с тулянами.
Из разговора со стрельцами выяснилось, что воеводы и след простыл.
Парфен Крюков, кузнец из Заречья, возвышаясь на ларе во весь свой громадный рост, светловолосый, с закопченным лицом, мрачно сверкнул глазами, глухо пробасил:
— Били мы молотом по наковальне, кистеней уйму наделали… Приходи, разбирай! Бей по головам дворянским, коли нужно будет. А про старосту скажу: таковым быть уж больно подходящ Николай Усов. Все мы его знаем: разумен!
Выбрали в старосты Усова. Помощников ему подобрали: целовальников, дьяка. О дружине потолковали, об осадных избах для ожидаемого войска.
Темнеть стало. Туляне, довольные, оживленные, расходились.
Через несколько дней в Тулу вступил с войском Илейка.
В конце марта опять нежданно-негаданно появился у Болотникова Агафон Крутков, и была опять у них тайная беседа.
— Слухай, Иван Исаевич. Стояли царские войска, князь Андрей Хилков, Пушкин да Одадуров, под Дедиловым. Я к ним приладился. Появились у нас под Дедиловым, в царевом то есть войске, стрельцы из-под Тулы, и вот что они сказывали. Под Тулой стоял с войском царский воевода князь Воротынский. Повеление должон был исполнять. Тулу взять, гилевщиков, дескать, побить. А из Тулы народны полки, царевич Петр Федорович с князем Телятевским, как вдарят по Воротынскому — начисто разгромили войско его. Воротынский да с им Истома Пашков бежали вместе с прочими.
— И Истома Пашков побежал! Славно! — Болотников улыбнулся.
— Ты что, воевода, смеешься? — удивился Агафон, уловив какой-то особый смысл в улыбке Ивана Исаевича.
— Про Истому Пашкова подумал: так его, предателя! Ну, ладно, сказывай далее!
— И от вестей тех у нас под Дедиловым, в царском то есть войске, многие ратные люди смутилися да испужалися. А тут вскорости по нас вдарили. Одадурова убили, Хилков князь, Пушкин и все мы от Дедилова побегли. Вот и снова я в Калуге объявился с вестями.
Болотников торжествовал, лицо его вспыхнуло румянцем.
— Добрые вести твои, Агафон. К Туле ход ныне открыт. А ты послужил верой-правдою делу народному. Спасибо, друг! Спасибо!
Великопостные недели уходили быстро. На страстной начал таять снег. Война временно затихла. Яркое солнце пригревало голодавших, отощавших калужан. Звеня, бежали ручьи к Оке. Ребятишки гоняли лодочки, делали запруды. Торжественно выступали на улицах грачи. В небесах высоко-высоко тянулись косяки гусей, уток, журавлей…
На стенах кремля постоянно толпились люди: ждали, когда вскроется река. В страстную пятницу лед с треском тронулся. Калужане глазели со стен, как одна смелая женка перепрыгивала со льдины на льдину. Близ того берега она провалилась в воду по грудь и все-таки добралась до земли. На стене облегченно вздохнули.
На стену поднялся Болотников. Люди расступились. Он громко поздоровался, отвечая на приветствия.
— Вот и весна-красна грядет… — сказал воевода, вдохнув широкой грудью еще по-зимнему прохладный воздух.
Приложив руку козырьком ко лбу, он стал глядеть на реку.
— Шут их ведает, что они там строят. На обоих берегах плоты зачем-то ставят.
Вдали, на берегу Оки, стоял князь Мстиславский. Хмуро и недовольно смотрел он на несущиеся, с треском наползающие одна на другую льдины. Князь думал:
«Как бы и вор не уплыл из Калуги, как эти льдины. Лазутчики сказывают: много у его лодок с солью да барж. Посадит на них войско — и пошел… Беда будет, если на Волгу вырвется: у тамошних народов снова гиль подымет. Нет, на низ его пускать нельзя!»
По приказанию Мстиславского уже второй день на реке укрепляли плоты, на которых ставили пушки.
Болотников посмеивался:
— Ну вот и пушки на плоты тянут. Боятся вороги: на них прорвусь.
Стоявший рядом пылкий Юрий Беззубцев радостно воскликнул:
— Что ж, воевода, на Волгу так на Волгу. Там пожар зажгем. Небо с овчинку царю покажется. Славно!
— Нет, Юрий! Туда позже двинусь. В Тулу пора.
В страстную субботу калужане шли святить куличи, пасхи, крашеные яйца. По всему городу проносился предпасхальный звон. После церковной службы начались еда и питье. Поститься надоело. Хотя запасы у калужан сильно уменьшились, а все же кое-что к этим дням приберегли, и на столах появилась разная снедь. Брага, пиво, мед, зелено вино поглощались подчистую. Опять пошли кулачные бои. По старине, по дедовскому обычаю уродовали друг друга.
