— Что по нашим железным дорогам их будут везти бесконечно, нарушат подвоз продовольствия, пополнений, огнестрельных припасов нашим армиям, — с явным удовольствием поспешил ответить Брусилов, зная заранее, какое удовлетворение получит его начальник штаба. — Я позволил себе привести еще один аргументик: что два корпуса не могут заменить атак Эверта и Куропаткина. И за «короткий» срок, какой берет Эверт для начала своей атаки, противник по своей железнодорожной сети и со своим богатейшим составом по внутренним линиям может подвезти против моего Юго-Западного фронта целых десять корпусов, а не два!
Клембовский вскочил со стула и так энергически потер широкие ладони одна о другую, что скрип кожи и хруст суставов был явственно слышен. Теперь уже и в его глазах затлел угрожающе веселый огонь.
— Хорошо сказано, Алексей Алексеевич! — крикнул он. — Вы таки заставили Михаила Васильевича лишних часика два Богу молиться!
Алексей Алексеевич рассмеялся. Расположение его духа совсем прояснилось.
— Итак, Владислав Наполеонович, — сказал он и придвинул кресло к столу, — мы с вами теперь вполне готовы к выработке нового плана действий…
Алексей Ермолаевич Эверт поражал людей простосердечных, недвусмысленных, — каких всего чаще можно встретить среди военных и каким был, несомненно, генерал Рагоза[58], — необычайной своей уверенностью, мужественностью, глубокомыслием и прямотой, даже своеобразной солдатской грубоватостью суждений, свойственной людям прямолинейно честным. Самая наружность главнокомандующего вызывала невольное уважение к нему. Он был высок ростом, плечист, грузен, ступал тяжело и размеренно, говорил отчетливо, веско, глядел сурово и решительно, но когда улыбался — что случалось редко — все его с крупными мясистыми чертами лицо излучало привет и благожелательность. Он точно дарил вас рублем, надолго оставлял под впечатлением своей улыбки. Даже самое имя его — Алексей Ермолаевич — звучало как далекое и приветное воспоминание о чем-то родном, былинном, искони русском.
Он подошел к кипятившемуся Рагозе, взял за плечи в, слегка подталкивая его, добродушно что-то урча своим густым баском, вывел его из своего кабинета в оперативную.
— Вот, — сказал он, указывая на стол, никем не занятый, — располагайтесь здесь и пишите. Пишите все как оно есть, не таясь. Ваша докладная записка попадет непосредственно его величеству, об этом я позабочусь. Так и пишите: «На меня возложена была задача атаки укрепленной позиции у Молодечно. Подготовка атаки прошла более чем успешно…»
— Но, Алексей Ермолаевич, я не говорю, что «более чем успешно», я утверждаю… — начал было все еще взбудораженный Рагоза.
Эверт надавил на его плечо своей широкой и тяжелой рукой, принудил сесть.
— Именно — более чем успешно, — повторил главнокомандующий, взял со стола ручку, внимательно оглянул и пощупал перо. — Петрищенко! — крикнул он, не оборачиваясь. — Сколько раз говорил я тебе, чтобы письменные принадлежности были в исправности! Перемени перо! — И, все так же не поворачиваясь, только откинув в сторону руку с зажатым между двумя пальцами пером, продолжал: — Излишняя скромность тут не у места, генерал! Еще до вашего приезда я уже знал, что все в вашей армии — от командующих до рядовых — справились со своей задачей подготовки блестяще и были убеждены в успехе дела! Мой приказ об отмене атаки обескуражил всех, я это знаю. Так и пишите, не стесняясь, как говорили только что лично мне.
Пожилой, в пенсне и с эспаньолкой, тщательно подстриженной, упитанный прапорщик, исполняющий обязанности младшего делопроизводителя, бывший помощник присяжного поверенного Петрищенко принял из рук главнокомандующего ручку и вставил в нее новое перо. Алексей Ермолаевич попробовал его пальцем, даже послюнявил.
— Вот, возьмите, голубчик, отлично пишет, — сказал Эверт, после того как сам попробовал качество принесенного пера, меленькими каракульками расписавшись на листке бумаги и тут же разорвав его на клочки. — Пишите! За письменным столом мужество вас оставляет, так нельзя! Всего лучше закреплять свои мысли на бумаге — это мой принцип. Что бы ни говорили злые языки, а то, что написано пером, не вырубишь топором.
Государь должен знать правду. Атака отменена им лично. Очевидно, по чьему-то злому подсказу. И вы, как справедливо изволили мне заметить, не можете и не хотите нести ответственность за этот неудавшийся по неизвестным вам причинам маневр. Пишите.
Эверт отошел от Рагозы и знаком указал на стул прибывшему вместе со своим командующим его начальнику штаба.
— И ваше соображение о том, что новая атака у Барановичей едва ли может быть успешной по недостатку подготовки, тоже пишите, — добавил он деловито, строго. — Все пишите! Благословляю!
Через широкое плечо он оглянулся на подошедшего к нему Квецинского. Начальник штаба фронта, лысоватый, полный, круглолицый человек с подчеркнуто благодушной улыбкой, прикрывающей презрительный холодок стальных глаз, протянул ему телеграфный бланк.
— Телеграмма от главнокомандующего Юзфронта, Алексей Ермолаевич, — произнес он вкрадчиво, с нескрываемой усмешкой.
Эверт медленно повернулся к Квецинскому всем корпусом. Он поднял многозначительно брови и выжидающе молчал. Его монументальная неподвижная фигура подавляла всех этой неподвижностью, даже Квецинского. Приглушенным голосом начштаба поспешил доложить:
— Алексей Алексеевич сообщает о том, что его разведкой обнаружена усиленная перевозка с нашего фронта на его Юго-Западный германских частей. Удалось установить прибытие восемьдесят первой резервной дивизии, тридцать первого и пятьдесят седьмого ландверных полков. Главнокомандующий просит содействия к прекращению немецкой перегруппировки… Обычная, старая песня… Как прикажете ответить, ваше высокопревосходительство?
Эверт не шевельнул бровью, не проронил ни звука. Он круто повернулся и пошел, тяжело и размеренно ступая, к двери. Широкие желтые лампасы его шаровар над грубыми и жесткими голенищами сапог колебались ритмично, важно, шпоры сопровождали их движение внушительным звяком.
В кабинете главнокомандующего Квецинский, забежав вперед, положил развернутый телеграфный бланк на письменный стол.
Эверт отодвинул от стола свое кресло, но не сел в него. Стоя перед столом, держась прямо, нахмуря брови и призакрыв тяжелыми веками глаза, он начал диктовать ответ.
Его адъютант, капитан Некрасов, готовно упер в грудь большой, альбомного размера блокнот и, тоже стоя, стал записывать.
— «В районе Пинска войска так ослаблены, что серьезного наступления произвести не могут, — с расстановкой, но без заминок диктовал Эверт. — Приказал сделать что можно, чтобы не допустить дальнейшей переброски. Наступление в этом районе тем более трудно, что болота еще не просохли».
В этом месте Алексей Ермолаевич так громоподобно откашлялся и хмыкнул носом, что Некрасов вздрогнул.
Что-то подобное хмурой издевке, как показалось Квецинскому, мгновенной судорогой прошло по крутому излому бровей главнокомандующего и затлело в прищуренных глазах над вздувшимися от усилия желтоватыми мешками век. Нижняя часть лица и губы, скрытые густыми усами и бородой, тотчас же застыли в каменной неподвижности. Квецинский решил, что он ошибся и никакой издевки не было, — так размеренно-спокойно и деловито раздался снова голос Эверта.
Он продолжал диктовать и, как всегда, со вкусом, удовольствием и с подчеркнутой русской растяжкой произносил слова:
— «В районе Барановичей производится перегруппировка и ускоренно заканчиваются работы по подготовительному положению для нанесения вспомогательного удара. Командарм третьей сообщает, что таковой может состояться тридцать первого мая. Приказал работу ускорить. Эверт».
Свою фамилию произнес нарочито твердо и коротко.
Некрасов оторвал от блокнота написанный лист и положил его перед главнокомандующим на стол. Эверт движением бороды указал на лист Квецинскому. Начштаба взял телеграмму и перечитал ее громко.
— Ну что же, кажется, хорошо? — неожиданно улыбнувшись и мгновенно разрядив напряжение подчиненных, спросил Эверт, и басок его зажурчал благодушно, товарищески дружелюбно: — Все в порядке. А? — Обратился он к Квецинскому и едва заметно, так, чтобы только он один понял, прищурил глаз. — На нас не могут быть в претензии. Мы, хоть и не кавалерия, а тоже не отстаем. — И, кивнув Некрасову, добавил. — Сдай телеграмму тотчас же и соедини меня со ставкой. Я хочу еще раз получить подтверждение от Алексеева нашего с вами плана. Надо же раз и навсегда заткнуть рты таким безголовым, как этот наш… визитер! — сказал он Квецинскому и вытянул бороду в сторону оперативной.
