— Да тут сказ короткий, — начал Плотников, поудобней устраиваясь. — Когда эмир бежал в Восточную Бухару, мы шли за ним по пятам. Подбегаем к Курган-Тюбе. Стоп! Мост сожжен. Это он спалил, чтоб от нас уйти. Мы кинулись искать броды. А там сплошной камыш. Вдруг видим, что такое? Арбы, лошади, люди. Оказалось, мост-то он спалил, а почти весь транспорт остался по эту сторону. Глядим: женщины. Жены его. Сто тридцать жен! И одна лучше другой. А самая красавица, что я говорил, бывшая рабыня гиссарского бека Овлия-куля. Он себе ее растил, а пришлось отдать эмиру. Таушон ее звали. А остальные жены — те больше дочки беков и разных чиновников.
— Куда же вы их дели?
— А вот послушайте. Всех их мы переписали и отправили в Душанбе. Там их на работу — полы в госпитале мыть. А эти бекские дочки такие лентяйки, такие неряхи! Они только и делали, что ели да спали. Не знаю, как сам эмир их терпел. Шут его знает!.. А Таушон уж до того сама чистая, до того аккуратная. Как входит в какую палату — смотрит, не грязный ли пол. И если грязный, тут же помоет. И вот, понимаете, тот старшина, что я говорил, он там раненый лежал, влюбился в нее. Женился. А она девушка еще была. Да, вот как бывает, какие люди мимо проходят, — заключил, вздохнув, Плотников с таким выражением, что Вихров заподозрил, не жалеет ли сам командир эскадрона, что пропустил такую прекрасную девушку и не женился на ней.
— Следовательно, все жены эмира бухарского были на положении рабынь? — спросил Вихров.
— Да. Кроме одной. Француженка. Авантюристка. Золотом спекулировала. Ей одной разрешался выезд во все европейские страны. Даже в Америку ездила. Видно, и по шпионажу работала. А в общем, шут ее разберет!..
Узнав из дальнейшего разговора, что Плотникову приходилось бывать в Ташкенте, Вихров спросил, как ему добраться до штаба фронта. Плотников объяснил, но тут же предупредил, что в таком виде являться в штаб нельзя: сначала надо приодеться немного.
— Как приедете в Ташкент, — говорил он, — идите прямо на Куриный базар. Такие бриджи отхватите, и сапоги, и гимнастерку. Только за карманы держитесь: нэпманы народ аховый.
— А как в Ташкенте с билетами? — поинтересовался Вихров.
— Так вы же по литеру. Только не пожалейте доплатить и берите место в спальном вагоне дальнего следования. Хоть отоспитесь за все эти годы. До Москвы пятеро суток.
— Мне до Ленинграда.
— Ну тем более…
Вихров последовал всем этим советам. И когда после экипировки посмотрел в зеркало, то сам себя не узнал. Но об одном он долго жалел. Жалел он о прострелянной в Бабатаге фуражке, оставленной в Ташкенте вместе со всем остальным пришедшим в ветхость имуществом.
О доплате к литеру он не жалел. Ему еще никогда не приходилось ездить в международных вагонах. И теперь даже не верилось, что сегодня он будет спать не на песке, подложив под голову седло, густо пропахшее конским потом, а вот на этих чистых, хрустящих под рукой простынях. Ведь почти четыре года он не спал в чистой постели!..
Всю дорогу Вихров отсыпался, и хотя целую неделю находился в пути, он почти не заметил, что поезд уже подходил к Ленинграду. До Пушкина, где стоял его полк, оставалось тридцать километров. Там ждала его Сашенька. Он дал телеграмму с дороги, но не указал точное время приезда. Мысль о том, что он не застанет ее дома, чрезвычайно волновала его. Следовало дать еще телеграмму, но он не догадался и теперь ругал себя…
Уже смеркалось, когда Вихров ехал по улице Красной Звезды. Глаза его отыскивали знакомый номер. Ага, вот он, дом двадцать пять. Вот куда он слал свои письма.
Вихров расплатился с извозчиком, взял свои вещи и, узнав, что квартира номер четыре находится во флигеле, перешел двор и поднялся на крыльцо. Широкая, крашенная масляной краской чистая лестница привела его на второй этаж.
Он позвонил.
По быстрому стуку шагов за дверью, по тому, как забилось сердце и захватило дыхание, Вихров понял: она, Сашенька! А сам подумал: «А вдруг не она!»
Звякнула цепочка. Дверь растворилась.
В передней было полутемно, и он не сразу увидел ее.
Девушка с радостным криком бросилась к нему на шею и осыпала поцелуями его загорелое, огрубевшее в походах лицо.
— Алеша!.. Родной!.. Приехал!.. — со слезами на глазах говорила она, то отталкивая Внхрова, чтобы посмотреть на него, то вновь прижимаясь к нему.
— Ну что же мы стоим! — спохватилась она. — Заходи!
— О, как у тебя хорошо! — произнес Вихров, оглядывая большую комнату с камином и широким венецианским окном. — А там что? — он кивнул на закрытую дверь.
— Ванна… Вот ты сейчас выкупаешься с дороги. Потом я тебя накормлю, и тогда поговорим.
— Потом, потом, — Вихров взял Сашеньку на руки и начал кружиться по комнате. — Пушиночка!.. А ведь ты стала в тысячу раз лучше, — говорил он всматриваясь в милое ему, похорошевшее лицо с излучаюшими ласку глазами.
— А ты возмужал.
— Ты хочешь сказать, постарел?
— Что ты! Господь с тобой. Ведь ты был тогда совсем мальчик. А теперь мужчиной стал. А загорел! Прямо шоколадный какой-то… Пять лет! Пять лет, как сон, прошли, — говорила Сашенька, то словно пытаясь освободиться из объятий Вихрова, то ласкаясь к нему.
— Ну иди скорей, купайся, а я накрою на стол, — сказал она, когда Вихров с размаху, но осторожно посадил ее в «кресло…
— Ну, как там, Алешенька, трудно, страшно было? — спрашивала Сашенька за ужином, глядя на Вихрова счастливыми глазами.
— А ты помнишь наш разговор тогда, на польском фронте? — отвечал он, беря ее руку. — Ты мне сказала: «Живи. Непременно живи». Вот я и выжил. Ни малярия, ни пуля меня не взяла. — И он начал рассказывать, сам увлекаясь рассказом. Он вставал, ходил по комнате, снова садился и, волнуясь, прикуривал папиросу одну от другой.
— Ты много куришь, Алеша, — тихо заметила Сашенька, глядя на него своими большими синими глазами.
— Да, но сейчас я не могу…
Воспоминания нахлынули и захватили Вихрова. Не кончив одного, он перескакивал на другое событие, как это бывает, когда хочется рассказать сразу обо всем.
Однако высказать все в одну ночь он не успел. Слишком много было пережито.
Когда он рассказал о походе в Гилян, Сашенька поднялась, подошла к нему и нежно сказала:
— Сколько тебе пришлось испытать, родной мой! Как хорошо, что теперь все это позади. — А потом подумала: «Боже мой, боже мой, за что мне такое счастье?!»
Она провела рукой по его волосам. Вихров поднял голову и тут только заметил, что в комнате стало светло. Ночь прошла незаметно…
Испытывая необычайную легкость в молодом сильном теле, Вихров шел по обсаженной липами улице. В темно-зеленой листве пели птицы, и ему казалось, что в его душе тоже все ликовало и пело. Пройдя в конец улицы, он свернул влево и направился по бульвару Киквидзе, где, как сказала ему Сашенька, в бывших кирасирских казармах стоял его полк.
Навстречу ему шел эскадрон. Всадники, все в синих рейтузах, ехали, сохраняя в рядах строгий порядок. Упитанные рыжие лошади пофыркивали, упруго перебирали ногами. На пиках вились мотыльками желто-синие язычки флюгеров. Эскадрон проходил, и Вихров видел розовые, здоровые лица бойцов под желтыми околышами нарядных фуражек. Командир, повернув голову, с любопытством смотрел на Вихрова, который тоже смотрел на него, стараясь вспомнить, где он уже видел это смелое молодое лицо. Но тут командир отвернул от строя, рысью подъехал к нему и веселым голосом крикнул:
— Привет от бойцов Туркестанского фронта!.. Здорово, Вихров! Ты чего тут, браток?
— Шаробурко? Яков Сергеич! — радостно вскрикнул Вихров, узнав командира, с которым встречался еще в годы гражданской войны.
Шаробурко слез с лошади. Старые товарищи пожали руки друг другу.
— Яков Сергеевич, я не пойму, почему ты приветствовал меня от имени бойцов Туркестанского фронта? — спросил Вихров, с недоумением глядя на него.
— А я только месяц как приехал из Туркестана.
— Вот совпадение! А я только вчера оттуда. Ты в какой части служил?
— Во второй туркестанской бригаде. В Фергане. Ушаков командовал. Потомок адмирала. Слыхал?
— Как же я ничего о тебе не слыхал?
— Гм… А о шайтан-командире слыхал?
— Ну как же! Конечно!
— Вот я и есть шайтан-командир, — сказал, смеясь, Шаробурко.
Вихров смотрел на него, вспоминая рассказы об отчаянной смелости этого человека, прозванного басмачами шайтан — командиром.
— Ну, дай я еще раз пожму твою руку за это, — сказал Вихров, улыбаясь.
— Так вот, — заговорил Шаробурко, — они, басмачи мне все записки писали: «Шара-бара, переходи к нам, Много денег дадим. В каждом кишлаке женить будем», Да ты не к нам ли приехал? — спросил он.
— В двадцать второй полк.
— К нам. Ты кто по должности?
— Командир эскадрона.
— Вот и хорошо. У нас как раз второй эскадрон свободен.
