Горе мало-помалу унесли ветры: переяславский, а затем архангельский.
Увидел Белое море — дух захватило. Увидел настоящих мореходов — англичан с широкими баками и массивными трубками, голландцев с шкиперскими бородками и трубками-носогрейками. Редко заплывали в Архангельск шведы, еще реже французы.
А корабли! Они поражали воображенье своими размерами, своею оснасткой. Была в них некая основательность. И гордость. Да, гордость. Петр глядел на все расширенными глазами. Это было именно то, о чем он мечтал, что преследовало его со времен первого плаванья на Яузе, что являлось ему во снах.
Страсти в государстве постепенно улеглись. Самозванная самодержица Софья томилась в Девичьем монастыре. Оттуда она время от времени посылала грамотки к своим приверженцам, ряды которых таяли. Казалось, «надворная пехота» утихомирилась. И более не помышляла о бунте, об «умертвии Нарышкиных и всего их семени».
Взоры молодого царя устремились на юг. Там лежали два моря — море Азовское и море Черное. Адмирал Лефорт побуждал его опереться сначала на Азовское море, утвердиться там обеими ногами, прочно, угрозою турку и Орде. «А потом пойдем далее, но надобно завести настоящий флот».
Ах ты грех какой! Ведь он некогда обещался матушке на море не ходить. И письмо ее стояло перед глазами.
Тогда он писал ей из Архангельска: «Да о единой милости прошу: для чего изволишь печалиться обо мне? Изволила ты писать, что предала меня в паству Матери Божией; такого пастыря имеючи, почто печаловать?» А она отвечала ему со слезою: «Сотвори, свет мой, надо мною милость, приезжай к нам, батюшка мой, не замешкав. Ей-ей, свет мой! Велика мне печаль, что тебя, света моего — радости, не вижу. Писал ты, радость моя, ко мне, что хочешь всех кораблей дожидаться: и ты, свет мой, видел, которые прежде пришли — чего тебе, радость моя, тех дожидаться? Не презри, батюшка мой свет, сего прошенья. Писал ты, радость моя, ко мне, что был на море: а ты, свет мой, обещался мне, что было не ходить».
Обещался, да. И это обещанье было долгим укором — не сдержал его. Более того, заложил корабль, устроил верфь и намеревался еще не раз ходить к морю. И пошел, испытывая порою легкую грусть и угрызенья совести пред памятью покойной. Компания была шутейная: великим адмиралом был объявлен князь Федор Юрьевич Ромодановский, князь-кесарь, «человек зело смелый к войне, а паче к водяному пути», как аттестовал его Петр; вице-адмиралом — «польский король» в прежних шутейных сражениях, стольник Иван Иванович Бутурлин-старший. А шаутбенахтом — контр-адмиралом — генерал Петр Иванович Гордон. Много пили, много ели, Петр возжигал фейерверки — огненные потехи, к чему тоже пристрастился. Для веселия было немало поводов: спустили на воду заложенный в прошлом году корабль «Святой Павел», прибыл и сорокачетырехпушечный фрегат, заказанный в Голландии. На его борту красовалось голландское имя, означавшее в переводе «Святое пророчество». Вообще голландский язык, как и все голландское, все сильней вторгался в обиход, и тому весьма способствовали степенные голландские шкиперы и корабелы.
— Непременно приеду в Амстердам иль в Роттердам выучиться всему, — говаривал он в обычных застольях, — и ремеслу корабельному, и прочим уменьям, коим мы не свычны. И ваших искусников найму, дабы людишек наших учили, детей дворянских да боярских, которые ныне бездельно время убивают. Заставлю ко трудам привыкать!
Вышли в море на яхте «Святой Петр». Держали курс к Соловецкому монастырю. Царя сопровождали все его собутыльники, адмиралы, вице-адмиралы, контр-адмиралы, а также архиепископ холмогорский и важский Афанасий.
— Святой Петр с нами и над нами, — шутил молодой царь, — и стало быть, Божья благодать нас не минет.
Минула. Налетела буря, сорвались с привязи стихии. Волны бросали яхту, как щепку, ветер рвал паруса. Спустили. Предались на волю стихий и покровителя мореходов святителя Николая. Бледный, еде державшийся на ногах архиерей прощался с жизнью. Подбирался то к одному, то к другому, причащал Святых Тайн, как перед кончиною неминучей. Но Угодник спас. Руками и искусством кормчего Антона Тимофеева. Улучив мгновенье, он вздел малый парус, навалился на штурвал, и яхта скользнула в узкий проход Унской губы.
Петр обнял кормчего, поцеловал в лоб.
— Спас ты нас, Антоша. Низкий тебе поклон. Всем поклониться!
Бросили якорь. На берегу Петр потребовал у настоятеля Пертоминского монастыря брусьев. И когда принесли, срубил огромный крест — в полторы сажени — и вывел на нем голландскую надпись: «Сей крест поставил шкипер Петр в лето Христово 1694». Он утвердил его на том месте, где яхта пристала к берегу.
Север был оставлен. И взоры Петра оборотились на юг. Было решено пойти походом на Крым, но не по стопам Василья Голицына, а по иному, тайному замыслу: пустить слух, что идут воевать Крым, на самом же деле целью была турецкая крепость Азов. Подсказка Лефорта пришлась молодому царю по душе.
Первою выступила дворянская конница под предводительством Бориса Петровича Шереметева. Ей было поручено объединится с казачьим войском и стать в низовье Днепра. Полки Преображенский, Семеновский, Лефортов и Бутырский со стрельцами и служилыми солдатами под командою генералов Петра Гордона, Франца Лефорта и Автонома Головина последовали за нею. Сели на струги в Москве, Окою и Волгой доплыли до того места, где великая река едва ли не прикасается к Дону. Там высадились и сухим путем вышли на Дон.
Начальник бомбардирской роты и сам бомбардир Петр Алексеев, шагая вместе со всеми, говорил Лефорту:
— Видишь, Франц, тут непременно надо прорыть канал, дабы из Волги в Дон плыть без пересадки. Гляжу и думаю: дойдут у меня руки до этого!
— Могут дойти, мин херц, когда минуют другие, важнейшие дела, — согласился Лефорт.
В отсутствие царя государством правил князь Федор Юрьевич Ромодановский, возведенный в чин князя-кесаря и коронованный. Петр докладывал ему: «…письмо вашего превосходительства, государя моего милостивого, в стольном граде Прешбурге писанное, мне отдано, за которую вашу государскую милость должны до последней капли крови своей пролить, для чего и ныне посланы, и чаем за ваши многие и теплые к Богу молитвы, вашим посланьем и нашими трудами и кровьми оное совершить. А о здешнем возвещаю, что холопи ваши, генералы Артамон Михайлович и Франц Яковлевич, со всеми войски дал Бог здоровы и намерены завтрашнего дня иттить в путь, а мешкали для того, что иные суда в три дня насилу пришли, и из тех многие небрежением глупых кормщиков, также и суды, кои делали гости, гораздо худы, иные насилу пришли».
Азов, турецкая крепость, стоял в устье Дона, запирая вход в Азовское море. Две башни-каланчи были выдвинуты вперед, а меж них протянуты цепи, так что к Азову нельзя было приблизиться.
— Надобно убрать сию преграду. Кому поручим? — озабоченно проговорил Петр.
— Кому-кому — вестимо, казакам. Они к таковому делу более приспособлены, — отозвался Головин. — Кликнем охотников. За награжденье вызовутся.
Взяли-таки одну каланчу. Но радость была омрачена. Из лагеря сбежал голландец Якоб Янсен, передался туркам и выдал им весь распорядок жизни русского войска, все его слабины. И когда днем, в самый зной, солдаты отсыпались, турки сделали вылазку и многих побили. Но и сами были изрядно побиты. Однако же успели увезти несколько пушек и заклепать осадные орудия. Зато, убоявшись нападенья, турецкие стражи другой каланчи ночью сбежали. «Врата к Азову счастием отворились, — писал Петр в Москву… — подошли к гнезду близко и шершней раздразнили, которые за досаду свою крепко кусаются, однако и гнездо их помаленьку сыплется».
Но гнездо держалось стойко. Решено было предпринять один штурм, потом другой. Бомбардир Петр Алексеев начинял гранаты и бомбы, стрелял метко, и они ложились в цель, нанося урон защитникам Азова. Потом он занесет в свой послужной список коротко и без комментария: «Зачал служить с первого Азовского походу бомбардиром».
Однако туркам удалось отбить оба штурма. А на дворе стоял сентябрь и стали задувать холодные ветры. Осень с ее непогодою стояла на пороге. Это тоже был грозный противник. Харчеваться стало трудно, кони отощали — травы выгорели. Держали совет и положено было отступить. Ретирада! На душе скребли кошки — поневоле вспомнились два похода на Крым опального князя Голицына. Шли со славою, возвращались бесславно. Точно, как он.
Казалось бы, другой на месте Петра отступился, пал духом. Но не таков оказался характер молодого царя. То был характер непреклонный, неудачи не обескураживали его. И тогда под Азовом, и потом. Конфузий было немало, но они только закаляли Петра. Он учился на них и учил других.
Отступил, но не отступился! Надобен был сильный флот, чтобы прорваться в море, отрезать Азов от подвоза подкреплений, блокировать его и с моря и с суши и тогда уж взять его. Развернулось небывалое прежде строительство судов. Образцом послужила галера, выписанная из Голландии. Около тридцати тысяч солдат, мастеровых и корабелов махали топорами — рубили лес под Воронежем и в других местах, ближе к Дону, трудились на пильных мельницах и строили галеры, струги, брандеры, лодки и плоты.
