— Никого больше… Я один…
В замке обыскали все помещения, вынесли ларец с документами и бумаги из ящиков стола. Обшарили подвалы, выгнали на двор служанок из кухни. Видя, что их не трогают, люди снова начали понемногу собираться на дворе. Офицер сидел на лошади грозный, но успокоившийся. Зато толмач таращил злые глаза, без нужды подкидывая в руке хлыст. Спросил уже сам от себя:
— Где эстонец? И Плетюган?
— Управляющего я сегодня утром прогнал, а у старосты ноги переломаны, он, очевидно, лежит где-нибудь.
— Ладно, тогда ты и один за троих ответишь.
Офицер прислушался.
— Что он говорит про лес?
— Он говорит, что его управляющий убежал в лес. Он, видать, тоже из заговорщиков.
— По одному всех выловим. А нет ли у него где-нибудь припрятанного оружия?
— Господин офицер спрашивает, куда ты, немецкое отродье, оружие свое спрятал?
— Прятать я не прятал. Два пистолета должны быть в повозке, если кучер не вынул.
Пистолеты принесли. Офицер с восхищением оглядел заморскую работу.
— Доброе оружие, жаль, что было у такого бунтовщика в руках.
Бумаги он перебрал, но, видимо, не нашел ничего нужного.
— Пускай он отдаст те письма.
— Господин офицер требует отдать бунтарские письма.
Курт в мгновение ока побелел точно мел. Как он мог забыть о них? Офицер приказал:
— Обыскать!
Плечистый бородач соскочил с коня. Курт понял, что больше ничто не поможет, что он все равно неминуемо погиб. Если уж конца не миновать, то по крайней мере надо держаться, как положено дворянину.
— Не надо, я сам отдам.
Он спокойно расстегнул жилет, вытащил оба письма. Офицер лишь мельком взглянул на них.
— Да, те самые, не успел еще передать. Спроси, кто их дал ему, посмотрим, признается ли.
— Офицер спросил так: скажи ты, сучий сын, от кого их получил, а не то шкуру спустим.
— Письма я вам отдал. А от кого получил, этого я вам не скажу, можете прикончить меня, коли угодно.
— Ну? Не признается?
— Нет. Хоть убивайте, говорит.
— По крайней мере хоть порядочный человек, не такое дерьмо, как другой.
— Офицер говорит, что был ты дерьмом, дерьмом и останешься, как все немцы, а все-таки ты порядочный человек. Шрадер нам сразу выложил, кому передал и сколько.
Курт вздрогнул еще сильнее, чем от хлыста.
— Не может быть, этого он вам не сказал!
— А я тебе говорю, как по книге. И притом всего на два удара больше, чем тебе, ему досталось.
Офицер поглядел на пленника, который выглядел сейчас каким-то особенно тщедушным и жалким.
— Жаль, конечно, да ничего не поделаешь. Связать все же придется, а то еще в лесу попытается бежать. Этого нам во что бы то ни стало надо доставить живьем в Ригу — кто знает, какие нити к нему тянутся.
Толмач уже поскакал к дверям каретника. Толпа боязливо расступилась перед человеком, который только что хлестнул самого барона. А у него в глазах искрилась самодовольная улыбка, вызванная этой боязнью и удивлением. Но он сразу же оценил положение, сделал: строгое лицо, уперся рукою в бок.
— Смилтниек, подай вожжи!
Даже по имени знает! Это уже совсем чудо! Люди рты разинули, хотели было кое-что и шепнуть друг другу, да как же можно осмелиться в присутствии такого важного господина? А важный господин повернулся в ту сторону, откуда девки, толкаясь, кидали восхищенные, изумленные и бог весть еще какие взгляды. Пришпорил коня, заставил его погарцевать на месте, затем припустил вскачь назад, хотя и расстояния-то не больше двадцати шагов.
Покамест драгуны вязали пленника, из толпы выбрался и приблизился к офицеру странный человек, не то мужик, не то барин. Чистый скелет, кожа да кости, волосы на непокрытой голове пересчитать можно, серые щеки в красных пятнах и сплошь заросли рыжеватой щетиной. Офицер от удивления даже нагнулся в седле.
— Это кто такой? Спроси, чего ему надо?
Толмач загородил дорогу своим конем.
— Куда лезешь? Господин офицер хочет знать, что ты за чучело и чего хочешь?
Но оказалось, что тот и сам довольно хорошо говорит по-шведски.
— Чучелом меня господин офицер не называл, а для себя я ничего не хочу. Только для Курта фон Брюммера.
— Что же вы можете сделать для него?
— Я-то не могу, но вы можете, господин офицер. Если Курт фон Брюммер даст свое честное слово, то можете везти его и несвязанным. Я ручаюсь, что он не убежит.
Офицер улыбнулся.
— Это было бы куда удобнее, да только вряд ли его честное слово будет таким же надежным, как веревка. Один у нас в атрадзенской корчме уже сидит этак, под честное слово, но я начинаю слегка беспокоиться о нем. Ах, вы ручаетесь за Брюммера? А что же вы сами-то собой представляете?
— А я ничего собой не представляю, вы же видите. Теперь я обитатель лаубернской богадельни, а прежде мне самому принадлежало имение.
— Вот как? И куда же оно у вас девалось?
— Шведы его у меня отняли.
— А! Так вы тоже из ненадежных. Не находитесь ли вы в связи с этим самым Брюммером? Знаете, мы шуток не любим. Польским и паткулевским прислужникам — головы долой!
Громадный бородач уже подтолкнул Крашевского к Курту.
— Я не польский прислужник, я сам поляк. До Паткуля мне нет никакого дела. Имение мне так же нужно, как вам моя голова. И без того долго ли еще ей держаться на этих плечах.
Видимо, решив, что и Яна-поляка думают забрать, ключник приблизился, сняв шапку.
— Скажите, барин, тому господину, что Ян-поляк неповинен. Он с господами никогда не якшался: мы все его знаем. Выпить — это да, что правда, то правда.
Когда толмач перевел это, офицер снова улыбнулся.
— Рекомендации у вас хорошие, но я все же еще подумаю. Вели запрячь лошадь!
Толмач охотно поскакал снова к толпе, еще больше выпятив грудь.
— Где тут кучер? Кучера сюда!
Старый Кришьян протискался сквозь толпу,
— Запрягай лошадь — самую захудалую, какая у тебя в конюшне есть. В навозную телегу. И соломы туда — немца в Ригу повезем.
Кучка девок разбрелась, на этот раз солдат напрасно покосился на то место, где они недавно стояли.
Тут во двор на взмыленной лошади влетел Холодкевич. Видимо, они с офицером были старые знакомые — поздоровались довольно приветливо.
— Каким ветром вас занесло в такую рань, господин Холодкевич?
Холодкевич, как обычно, улыбался и держался самодовольно. Благодушно обвел глазами драгун, а заодно и толпу. Задержался и на дымящемся пепелище.
— Мои люди известили меня, что, дескать, Танненгоф горит, я спешил поглядеть, что там за несчастье. Но сгорел только дом управляющего. А сам Холгрен?
— Выгнан и больше не вернется. Это очень хорошо, что вы явились, иначе мне пришлось бы посылать за вами и напрасно задерживаться. Дело такое — я вынужден взять с собой господина фон Брюммера на некоторое время, вы понимаете?
Холодкевич сделал вид, что даже не заметил арестованного.
— Понимаю вполне.
— Но имение и людей нельзя оставлять без управляющего, а то они тут друг другу глотки перервут. Вам придется взять это на себя, пока власти решат, что делать дальше. Думаю, для вас это большого труда не составит, Лауберн не так-то далеко отсюда.
Холодкевич с готовностью, но и с большим достоинством поклонился.
— Когда приказывает власть, для подвластного ей не может быть ничего трудного. Я постараюсь выполнить свой долг с превеликим тщанием;
И на этот раз уже внимательно оглядел имение, скользя взглядом поверх головы Курта. Но Яна-поляка все же заметил…
— Пан Крашевский, вы-то что здесь делаете?
Ян криво ухмыльнулся, пожав плечами.
— Я-то ничего, а вот господин офицер думает, не стоит ли ему и мою голову забрать с собой.
— Это будет досадным недоразумением, господин офицер. Я пана Крашевского хорошо знаю, с дворянами-заговорщиками у него нет ничего общего. Даже наоборот — он всегда являлся горячим сторонником властей.
— Значит, есть уже и второй поручитель. Да я же не всерьез. Пан Крашевский, вы можете идти.
Ян поклонился ниже, чем следовало бы.
— Покорнейше благодарю, господин офицер.
И, отходя, грустно кивнул Курту.
— Прощайте, господин фон Брюммер. Я вас предупреждал, но вы не хотели слушать.
Офицер приказал своему толмачу:
— Скажите этим людям, что именем властей, согласно уложению о казенных имениях, имением Танненгоф впредь будет управлять лаубернский управляющий,
Толмач, не трогаясь с места, выкрикнул повеленье и, когда драгуны уже собирались сажать пленника в телегу, подъехал и, поддев концом палаша, выкинул набитый сеном мешок.
— Арестанту положено лежать ни соломе!
Старый Кришьян влез на телегу и собрался сесть впереди. Но и это оказалось неправильным.
