Собираясь в гости, Дитрих Швенцль не забыл и про чудных детей. Он подарил им великолепных солдатиков, три танка и два заводных самолета – «Мессершмитт» и «Юнкерс». Братья – они звались Алеша и Павлуша – пришли в неописуемый восторг. Навряд ли советская игрушечная промышленность производила что-либо подобное. Солдатики в касках были совсем как настоящие – выкрашены в аутентичный цвет, с выразительными ртами, носами и противогазами. Среди них были пехотинцы с винтовками наперевес, связисты с рацией, саперы с огнеметом, офицер с «парабеллумом». Из танков высовывались танкисты в их особенных, ни на что не похожих куртках. Можно было разобрать даже петлички на воротниках. Стоило это немало и говорило о существенной близости коммерческих интересов доцента и Дитриха Швенцля.
– А почему у этих длинненькие, а у этих квадратненькие? – сразу же спросил наблюдательный Павлуша, тыча в петлицы розовым пальчиком.
– Умничка моя! – восхитилась мать. – Я бы ни за что не заметила.
– Ты и у графа Толстого пропускала всё то, что не про мир, – не совсем понятно пошутил доцент.
– Это потому, – пояснил Дитрих Швенцль любознательному ребенку, – что вот эти парни – обычные армейские солдаты, а вот это – войска СС. Знаешь, кто это?
В моем сознании (или подсознании?) пробежала строчка из де Амичиса: «Вчера вечером скончался Гарибальди. Знаешь, кто это? Это человек, освободивший десять миллионов итальянцев от бурбонской тирании…»
– Да, знаю! Это вернейшие солдаты фюрера! – восторженно воскликнуло дитя. – Мама, папа! Дядя Дитрих привез настоящих эсэсовцев!
Доктор Таиров развел руками, всем видом давая понять – ну что же тут поделаешь, детишкам все игрушки. Павлуша сбегал в детскую и приволок оттуда старую картонную коробку. В ней тоже были солдатики. Старые, советские. Несколько топорные, но в принципе узнаваемые – в касках, пилотках, фуражке. Один, присевши на колено, держал за поводок собаку и глядел в полевой бинокль. Алеша вытащил из-под кровати нечто напоминающее маленький танк. На бортах краснели пятиконечные звезды. Мать и отец слегка обеспокоились, но Дитрих Швенцль радостно улыбнулся («О, большевики!») – и родители поняли – бояться нечего. Все же мадам Таирова шепнула Груберу:
– Я давно хотела выбросить этот хлам, но тогда бы у детей совсем не осталось игрушек. Такие трудные времена. Зато теперь у них есть замена.
Швенцль не считал замену необходимой. Повертев в руках фигурки советского производства, он показал себя не только чулочным ловеласом, но и большим, прекраснодушным ребенком. Глаза его загорелись.
– Мальчики, можно устроить бой. Пусть один из вас командует немцами, а другой командует красными.
Идея пришлась мальчишкам по душе. Тут же завязался спор, шедший на русском языке. «Чур, я за немцев! Нет, я! Сам ты русский! Нет, ты!» Пришлось кинуть жребий. Быть немецким главкомом выпало Павлуше.
– Я Манштейн! – гордо сообщил он, расставляя свое новехонькое воинство. – А ты Буденный!
– Сам ты Буденный! Я понарошку Буденный! – отозвался обиженно брат. – Потом я буду фюрер… А ты будешь Сталин. И Ленин. И Ворошилов.
Набор нехороших имен был довольно пространен, но в итоге фигурки были расставлены. Швенцль дал пару ценных тактических указаний, постаравшись максимально укрепить большевистскую оборону, – и бой за Севастополь начался. Усевшись на стулья, мы наблюдали за жестокой баталией. Она продолжалась недолго. Большевики были перебиты, танки переехали через трупы (не поздоровилось и собачке – сторожевому псу НКВД, как пояснил Таиров-Яхонтов). Последний удар по коммунистам, окопавшимся среди коробок, символизирующих развалины русской крепости, был нанесен с воздуха заводными «Мессершмиттом» и «Юнкерсом».
– Kaputt теперь вашему Севастополю… Bombenangrif… Zu Befehl, Herr Oberst… Уаааа-бухххх… Северная… Бухххх… Равелин… Бухххх… Приморский… Панорама… Корабельная… Бухххх… Балаклава… Фиолент… Херсонес…
Убитых среди немцев было меньше раза в три. Севастополь был разрушен окончательно. Среди развалин вылавливали красных комиссаров.
– Соотношение потерь отражает реальное положение дел на фронте, – констатировал Дитрих Швенцль. – Правда, войск СС под Севастополем нет.
Мама рассмеялась. Папа заметил:
– Историки еще долго будут анализировать причины успехов германской армии. Хотя в жизни, увы, не всегда выходит гладко. Чего стоили зимние десанты большевиков в Феодосии и Керчи…
– Мы так боялись, что они объявятся в Ялте, – озабоченно вздохнула мать. – Просто не спали от ужаса. Лагерь, расстрел. Что будет с детьми? Город с моря совсем беззащитен.
Я сочувственно покивал. Мадам Таирова добавила:
– Господи, хоть бы вы скорее взяли этот проклятый Севастополь. Мы так устали от вечного грохота.
Я вспомнил слова зондерфюрера о русской болезни.
* * *
В беседе за столом доцент Таиров-Яхонтов проявил известную самостоятельность суждений. Во всяком случае, одна из фраз – произнесенная после распития первых фужеров с прекрасным сухим шампанским – звучала так:
– Как старого русского либерала, меня, признаюсь, смущают отдельные аспекты политики германского рейха…
Двое немцев потупили взоры. Аспектов было слишком много. Таиров-Яхонтов взмахнул рукой и резко повысил голос, ставя всё на свои места.
– Но! Мы обязаны понимать, что возрождение России возможно лишь под германским протекторатом. Посмотрите на Чехию – она процветает.
Грубер в тоске отвернулся. Ему сделалось неловко за им же расхваленного коллегу. Швенцль поспешил наложить в рот мяса, освободив себя от обязанности выражать свое мнение. Я осторожно спросил:
– А Гейдрих и… то, что случилось после?
Таиров-Яхонтов в качестве особы, приближенной к службе безопасности (мне казалось, что иначе быть не может), несомненно, был осведомлен о Лидице. Вопрос мой нисколько его не смутил.
– Первое, я имею в виду покушение, есть не что иное, как происки британцев. Или Советов. Скорее даже Советов. У Джугашвили длинные руки. Вспомните Троцкого. Похищенных белых генералов. Наконец, Евгения Коновальца. Вы не забыли, Клаус, во что обошлось тому пристрастие к шоколадным конфетам?
Грубер осклабился – несмотря на горькую чешскую тему. Упомянутый Коновалец явно не относился к числу уважаемых им людей. Я не помнил, кем был этот тип, однако спрашивать не стал. Таиров-Яхонтов продолжил:
– Второе, то есть последовавшие с германской стороны репрессии, есть не что иное, как меры, необходимые для поддержания законного порядка. Народ следует держать в узде. Как чешский, так и русский. Особенно, замечу с горечью, русский.
– Да вы, я вижу, действительно большой либерал, – не удержался дожевавший мясо Швенцль.
– Напрасно иронизируете, Дитрих. Я либерал, но бывший, и уж никак не анархист. Всякий переживший кошмар семнадцатого и последующих годов…
– Господин Таиров имеет в виду русскую революцию, – пояснил мне Швенцль, не представлявший себе степени моей просвещенности.
Слово «революция» доценту не понравилось.
– В России не было никакой революции, господа! – бурно воскликнул он. – Государственный переворот в октябре семнадцатого и охлократические бунты в феврале того же года и в девятьсот пятом – девятьсот седьмом. Ничего общего с великими национальными революциями в Италии и Германии. Так вот, кто пережил этот кошмар, не может не поддерживать политики немецких властей, пусть даже кому-то она покажется жестокой.
«Жёсткой», – припомнилось мне.
– Мы должны понять самое главное, – развивал доцент свою мысль, вероятно давно любимую, – Германия нас защищает. Меня, мою жену, – мадам Таирова сверкнула тщательно выбеленными зубами, – моих детей. От нас же требуется совсем немного: быть лояльными новой власти и честно выполнять свои обязанности и гражданский долг.
Я мысленно перевел последние слова на общепонятный язык: «Быть покорным рабом своих новых хозяев». Перевел против воли. Конечно же против. После чего обратился к более для меня интересной теме.
– Как вы оцениваете немецкие намерения относительно Крыма?
Грубер взглянул на меня с укоризной. Но мне было крайне любопытно услышать мнение крымского жителя. По губам Таирова скользнула чуть заметная усмешка – немолодого мудрого человека, с высоты своего опыта внимающего вопросам простецов. Например, нерадивых студентов. Его точка зрения и тут оказалась весьма неортодоксальной – даром что новые власти в подобной аргументации не нуждались.
– Планы эти точно неизвестны, – улыбнувшись Груберу, поучающе сказал мне доцент. – Но если новая Россия потеряет Крым, а похоже, так оно и будет, не вижу в том ничего плохого. Зачем ей нужен этот аппендикс, отрезанный от нее как сушей, так и Керченским проливом? Головная боль, и только. И вообще, что такое Крым? Курорты? Хм. Скорее, родина дизентерии. Стратегический плацдарм? Его бесполезность доказана ходом истории, а теперь, с развитием авиации, флот окончательно утрачивает былое значение. И что такое в конце концов это Черное море? Не более чем лягушатник, из которого невозможно выбраться, не контролируя проливы. То же самое, кстати, можно сказать и о русской Балтике, не зря часть Финского залива у Петербурга обозвали Маркизовой лужей. Нет, Петр и Екатерина погорячились, мы не морская, мы великая континентальная нация. Разумеется, под покровительством Великогерманской империи.
