Повернувшись вправо, Андрей наткнулся на лицо Жижевича. Он совсем забыл, что боец все это время был рядом. Жижа стоял, втянув голову в плечи, прижавшись всем телом и затылком к стене так, что каска налезла ему на глаза. Его серо-синие, как будто замерзшие, губы что-то непрерывно шептали. Андрею в шуме боя не было слышно что.
– Жижевич! – окликнул он бойца, потом крикнул еще раз, что есть мочи, сопроводив крик тычком в плечо. – Жижевич!..
Парнишка словно очнулся от забытья, сдвинув каску на затылок. Она болталась на его маленькой голове, будто тазик.
– Не стой тут, как памятник… Посмотри, что там… – Аникин показал рукой в сторону прохода во двор. – Только быстро!..
Придерживая каску левой рукой, чуть не волоча винтовку в правой, Жижевич неуклюже заковылял к невысокой каменной арочке, обозначающей границы двора. Еще задолго до начала боя, на марше боец жаловался Аникину, что в кровь натер сапогами ноги и не может идти.
Повернувшись, Аникин снова выглянул из-за угла. Теперь его «папаша» послушно выдал в сторону вражеского пулемета нужную порцию пуль. Андрею было хорошо видно, как посланные им пули выбили несколько щепок возле самого проема оконца. Хотя это могли быть и выстрелы, сделанные теми, кто находился под прикрытием танка. Сразу несколько винтовок и автоматов били по пулеметчику с другого угла здания.
Немцу приходилось разворачивать свой пулемет в широком секторе, чтобы накрывать и Аникина и его товарищей. Судя по тому, как широко и густо вел фашист стрельбу, патронов он не жалел. Значит, запасся надолго. Ему удалось отсечь огнем Аникина и Жижевича от основной группы и теперь, если не выкурить фашистского пулеметчика из его ласточкина гнезда, это могло затянуться надолго. Андрей снова оглянулся в сторону двора. Ему показалось, что Жижевич уже сто лет как повернул за арку. Куда он подевался, черт его дери?..
В этот момент все его внимание отвлек взрыв, вдруг прогремевший со стороны улицы. Выглянув из-за угла, Андрей застал на месте дощатого фронтона клубы дыма, доски и черепицу, разлетающиеся в разные стороны. Что-то болотно-зеленое, как огромная жаба, прыгнуло из вспучившегося обломками и огнем чердака и мокро, с хлюпающим звуком, тяжело шмякнулось на середину мостовой. От этой жабьей массы отделилась каска и со звоном покатилась по проезжей части.
Только теперь Андрей сообразил, что это фашист, скорее всего, пулеметчик. Выпавший был одет в комбинезон защитного цвета, весь в зеленых, песочно-желтых и бурых пятнах. Аникин прекрасно знал, что такую униформу носили эсэсовцы.
Дым развеялся, и из зияющего провала, которым ощерилась макушка здания, показалось сосредоточенное лицо Шевердяева. Он бегло оглядел улицу, заметив машущего Аникина, деловито махнул в ответ и тут же исчез внутри здания. На все это у командира отделения ушло не больше секунды.
– Жижевич! Жижа! – крикнул Аникин.
Никто не отозвался из-за арки. Андрей, вслух честя Жижу на чем свет стоит, бросился во двор. Парнишку он увидел сразу, как проскочил под аркой. Тот, сцепившись с кем-то, барахтался на земле, под стволом высокого дерева, росшего почти впритык к стене длинного одноэтажного строения без окон, с множеством дверей, покрашенных в один, красно-коричневый, цвет.
Каска Жижевича слетела с головы, и Аникин, подбегая, разглядел его стриженную налысо голову. Вот она мелькнула сверху и тут же опрокинулась вниз, уступив верховенство чернявой шевелюре соперника. Он, одетый в гражданскую одежду, зарычал, как зверь, и, замахнувшись рукой, ударил Жижевича, потом еще раз.
Андрей издали, подбегая, выстрелил в сторону дерущихся, намеренно взяв выше. Пули прошли над головой чернявого, вонзившись в кору дерева и деревянную дверь с висящим на ней большим амбарным замком.
Лицо того, который оседлал Жижевича, вскинулось и обернулось к Андрею. Оно все было перекошено нечеловеческой злобой и в то же время даже издалека показалось Аникину каким-то странным.
Вопль неистовой злобы исторгся из груди чернявого. Бросив Жижу лежать под деревом, он кинулся в сторону. Здесь его и настигла очередь, выпущенная Аникиным из ППШ. Он покатился по земле, визжа и извиваясь от боли, и вдруг замер, словно недокрутив неестественно опутавшиеся вокруг худого тельца конечности.
Аникин подбежал к Жижевичу. Тот лежал навзничь, согнув руки в локтях.
– Ты цел? Как ты?.. – тряхнув его за ладонь, спросил Аникин.
– Таварищ камандзир… таварищ… камандзир… – только и был способен с большим трудом выговаривать Жижа разбитыми в кровь губами.
Его шинель на груди вздымалась и опадала, не в силах вместить весь с жадностью втягиваемый воздух.
– Не ранен? – с тревогой оглядывая Жижевича, спросил Аникин.
– Не, камандзир… Тольки зубы боляць… – выдавил из себя Жижевич.
– Давай, подымайся… – поторопил его Аникин. – Некогда разлеживаться. Где твоя винтовка?..
– Тут… павинна быць…[7] – проговорил боец, пытаясь подняться.
Андрей подбежал к только что им застреленному. В нем еще теплилась жизнь, но еле-еле, уходя с темно-красными сгустками, которые сочились из его уткнувшегося в землю рта. Видимо, почувствовав, что рядом кто-то есть, он дернулся, словно попытался повернуться на спину, но так и застыл, испустив дух.
Андрей поглядел ему в лицо и вдруг понял, что показалось ему странным. Убитый был совсем юнец, может, одних лет с Жижевичем, может, еще младше. Когда он боролся с Жижей, его физиономия была настолько искажена злобой и ненавистью, что Андрей не сразу понял, что перед ним совсем сопляк. Это стало очевидно только теперь, когда смерть разгладила черты его лица.
– А ну подымайся! – рявкнул вдруг Аникин на Жижевича. Лютая злость на Жижу охватила Андрея.
– Бегом!.. – крикнул он бойцу.
Не дожидаясь, когда Жижа поднимется, Аникин, резко развернувшись, заспешил прочь. На ходу он задел носком сапога лежавшего перед ним немца. Тело парнишки от удара развернулось, и левая рука откинулась, открыв взору нашитый на рукав шеврон. Это была голова волка с разинутой, оскалившейся пастью и похожая на молнию, зазубренная загогулина.
– Черт… – вслух выругался Аникин. – Оборотень…
Еще во время боев в лесу, на подступах к берлинскому пригороду, военком прочитал бойцам и командирам штрафной роты целую лекцию о «вервольфе» – созданных фашистами партизанских отрядах, которые состоят в основном из стариков и подростков. Они действуют скрытно и нападают из-за угла. По словам военкома, среди «оборотней» немало и немецких девушек, которые намеренно заразили себя венерическими болезнями, чтобы потом «наградить» ими советских солдат. Эта новость вызвала у личного состава особое оживление. Особенно раздухарился тогда Кокошилов. «Ишь, как готовятся к встрече… – под общий хохот комментировал он. – Чуют, что капут неизбежен. Что будут, так сказать, побеждены и с переду, и с заду… И неоднократно…».
Распознав в убитом «вервольфа», Аникин одновременно почувствовал и облегчение, и озабоченность. Все-таки не взял грех на душу, не лишил жизни мирного подростка. Волчонок – то же самое, что волк, только поменьше. Не выстрели Аникин, прикончил бы Жижевича. Злобы в этом чернявом было на десятерых. «В том-то и дело… – с тревогой оглядываясь по сторонам, подумал Андрей. – Если против них в этом квартале действует группа «вервольфа», дело принимает плохой оборот. Тут из каждой щели жди подвоха».
Позади послышался топот сапог Жижевича. Вскочил, как ошпаренный, и бросился вдогонку за старшим лейтенантом, а нагнав, послушно и молча зашкандыбал чуть позади, не решаясь обратиться к командиру. Наверняка почувствовав, что сейчас с командиром связываться не следует.
– Гляди в оба… – сурово, но без злобы произнес Аникин. – Крыши обсматривай…
– Ён як вылециць… таварищ камандзир… – запинаясь, взволнованно залепетал Жижевич. – З винтоукай – прама на мяне…
Голос его задрожал, и Аникин почувствовал, что боец вот-вот расплачется.
– Ничего, живы будем – не помрем… – замедляя бег, ободряюще сказал он.
– Думау – усё… забье…[8] – еле-еле удерживаясь, чтобы не пустить нюни, проговорил Жижевич.
– Соберись, солдат!.. – произнес Аникин и, подбежав к углу дома, выглянул в сторону улицы.
Ее заволакивало стелющимся дымом. Рваные клубы ветер гнал и в подворотню, из которой выглядывал Андрей.
– Воин… Не отставай!.. – поторопил командир плетущегося позади Жижевича.
Впереди грохотала беспорядочная пальба. Потом вдруг раздался оглушительный рев. Это работали танковые двигатели, на пределе своих возможностей. Впереди, прямо перед Андреем и Жижевичем, в проеме между зданиями вдруг пронеслась лязгающая махина «тридцатьчетверки». Тут же ухнуло с такой силой, что у Аникина заложило уши. Раздался скрежет и оглушительный треск. Казалось, что рухнуло что-то огромное – наподобие сбитого самолета.
